Эта прелестная женщина, Беатриса Эшби, завоевала его сердце раз и навсегда.

И вдруг Брета словно подбросило, и он проснулся.

Он вспомнил что-то очень важное.

Он вспомнил, кого ему напоминал Саймон Эшби.

Он напоминал ему Тимбера.

В среду Брет ехал с Беатрисой знакомиться с хозяевами тех трех ферм, которые они сдавали в аренду: Френчленд, Апейкерс и Вигселл. «Последним навестим Гейтса, — сказала Беатриса, — чтобы чересчур много о себе не мнил». Да и ферма у Гейтса была самая маленькая. Она лежала на склоне холма к северу от деревни, сразу за домом викария. Эшби ее не сдавали, а обрабатывали сами. Земли там было так мало что с нее трудно прокормиться семье арендатора, но у Гейтса была к тому же мясная лавка в деревне (открытая два дня в неделю), служившая серьезным подспорьем к доходу, даваемому фермой.

— Ты умеешь водить машину? — спросила Беатриса Брета, открывая дверцу «блохи».

— Умею, но лучше ведите вы. Вы лучше знаете, — он чуть не сказал «дорогу», но вовремя поправился, — машину.

— Назвать «блоху» машиной — это комплимент, — заметила Беатриса. — Ты, наверное, привык к правостороннему движению?

— Да.

— Жаль, что приходится ехать на «блохе». Наш «универсал» ломается очень редко, а сейчас Джеймсон вынул из него все потроха, разложил их по полкам гаража и, чертыхаясь про себя, ищет поломку.

— А мне нравится «блоха». Я вчера приехал на ней со станции.

— Верно-верно. Кажется, что это было ужасно давно. У тебя нет такого чувства?

— Есть.

Брету казалось, что со вчерашнего дня прошли годы.

— Ты слышал, что Бог спас нас от «Клариона»? — спросила Беатриса, когда они поехали по аллее на тарахтящей «блохе».

— Нет, не слышал.

— Разве ты за завтраком не поглощаешь прессу? — спросила Беатриса, которая позавтракала в восемь часов утра.

— Мне не приходилось жить в таких местах, где по утрам приходят газеты. Мы просто включали радио.

— О, Господи, я и забыла; что вашему поколению нет нужды читать!

— Так что же нас спасло?

— Нас спасли трое людей, о которых мы никогда не слышали и которых, Бог даст, никогда не встретим. Четвертая жена дантиста из Манчестера, муж актрисы из пантомимы и владелец черного кожаного чемодана.

Беатриса посигналила на выезде из ворот и медленно повернула направо.

— Владелец чемодана оставил его в камере хранения на вокзале Черинг Кросс, а когда его открыли, там нашли чьи-то отрезанные руки и ноги. Или, может быть, это руки и ноги владельца чемодана. Этот вопрос теперь надолго займет внимание «Клариона». Муж актрисы подал в суд на ее любовника, требуя возмещения морального ущерба, и все трое, к вящему удовольствию «Клариона», не прочь обсудить свои сердечные дела. С тех пор, как наложили ограничения на репортажи о бракоразводных процессах, «Кларион» прямо-таки изнывал от бессилия, и дело о возмещении морального ущерба — дар небес. Тем более, когда речь идет о Тэтти Тэкер.

Беатриса бросила взгляд кругом и сказала:

— Как все блестит и благоухает после дождя!

— Вы еще не всех перечислили?

— Как это?

— А что произошло с четвертой женой дантиста из Манчестера?

— А, да. Бедняжку выкопали из-под очень дорогого могильного памятника и обнаружили, что она вся начинена мышьяком. А ее муж исчез.

— Думаете, «Клариону» всего этого хватит и он оставит нас в покое?

— Убеждена. У них и так не хватает места для живописания проделок Тэтти. В утреннем выпуске ей отвели целую страницу. В худшем случае они поместят о нас крошечную заметку в самом низу страницы. Читатели через две минуты забудут, что там было сказано. По-моему, о «Кларионе» можно не беспокоиться. А «Вестовер таймс» напечатает небольшую заметку в своем обычном сдержанном стиле, и на том дело кончится.

«Ну что ж, — подумал Брет, — тем лучше. Хватит с него визита к фермерам. Патрик был с ними хорошо знаком. Как бы не опростоволоситься».

Ферму Френчленд арендовал мистер Хассел, высокий старик с розовыми щечками. С ним жила сестра — такая же высокая, но с лицом нездорового желтого цвета. «Мы все боялись мисс Хассел, — говорил ему о ней Лодинг. — У нее лицо, как у ведьмы, и язык, как наждак. Она никогда не бранилась: просто скажет словечко, и чувствуешь, как с тебя слезает кожа».

— Вот это честь! — провозгласил старый Хассел, увидев, кого привезла Беатриса. — Рад вас видеть мистер Патрик! Ужасно рад!

Он сжал руку Брета в своих загрубелых ладонях. Было видно, что он искренне рад видеть Патрика Эшби.

Радовалась ли встрече мисс Хассел, сказать было трудно. Пожимая Брету руку, она окинула его взглядом и промолвила:

— Вот уж нежданная радость.

Брет внутренне усмехнулся: сухая банальная фраза прозвучала весьма ядовито.

— Заграничная жизнь, кажется, не очень вас изменила, — заметила мисс Хассел, выставляя рюмки на стол в их маленькой забитой мебелью гостиной.

— Изменила-таки, — отозвался Брет.

— Да?

Мисс Хассел не собиралась идти у него на поводу и спрашивать, как именно его изменила заграничная жизнь.

— Я вас больше не боюсь.

Старый Хассел рассмеялся.

— Тут ты меня обскакал, парень. Я ее боюсь, как и раньше. Если запаздываю на полчаса с рынка, то крадусь к дому, поджав хвост, как провинившийся пес.

Мисс Хассел ничего не ответила, но Брету показалось, что у нее в глазах блеснула искра интереса: его слова как будто пришлись ей по душе. Во всяком случае, она вышла на кухню и принесла вазу с печеньем, которым она поначалу явно не собиралась их угощать.

Они выпили по рюмке напитка, претендовавшего на название «белый портвейн», и поговорили о породах кур.

На ферме Апейкерз дома оказалась одна миссис Докет.

— Заходите, кто там! — закричала она, и они прошли по облицованному кафельной плиткой коридорчику и оказались в прохладной кладовке, где хранились молочные продукты. Хозяйка сбивала масло.

— Минутку, — сказала она, оглянувшись на гостей. — Масло уже почти…. Ой, господи, кого я вижу! Я думала, это кто-то из соседей зашел. Дети в школе, Керри в сарае, а я тут… Господи Боже мой, подумать только!

Беатриса, не раздумывая, села на маслобойку, чтобы дать хозяйке возможность поздороваться с Бретом.

— Какой вы стали красивый джентльмен, — сказала добрая толстушка. — Типичный Эшби. Вы сейчас даже больше похожи на мистера Саймона, чем раньше.

Брет заметил, что при этих словах Беатриса быстро взглянула на хозяйку.

— Какая нам всем радость, мисс Эшби! Я прямо не поверила своим ушам. «Нет, — говорю мужу, — я не верю». Такое случается только в книжках. И в кино. А в тихой деревушке вроде нашей такого быть не может. И вот вы здесь, и это все правда. Как я рада опять вас видеть в полном здравии, мистер Патрик.

— А можно я попробую? — спросил Брет, показывая на маслобойку. — Никогда не сбивал масло.

— Как же так, не сбивали? — удивленно воскликнула миссис Докет. — Да вы же специально приходили ко мне по субботам сбивать масло!

У Брета упало сердце.

— Разве? — сказал он. — А я и забыл.

«В случае чего прямо говори, что забыл, — советовал ему Лодинг. — Что тут скажешь — забыл и все. А если ты пустишься в объяснения, они поймают тебя на слове».

— Я думала, у вас теперь электрическая маслобойка, — сказала Беатриса, уступая место Брету.

— Это верно, все другое у нас работает на электричестве, — ответила миссис Докет. — Только мне кажется, что в электрической маслобойке масло получается хуже. Теряется домашний вкус. Иногда, когда мне очень некогда, я включаю электрический ход, но потом всегда об этом жалею. Машина, она и есть машина, а человек вкладывает душу.

Миссис Докет напоила крепким горячим чаем, к которому подала вкуснейшие воздушные пышки. За столом шел разговор о детях и об их успехах в школе.

— Миссис Докет — милейшая женщина, — сказала Беатриса, когда они сели в машину и поехали дальше. — По-моему, она до сих пор в глубине души считает, что электричество — изобретение дьявола.