— Милая Нэнси. Скажите ей, что одной это переносить легче. И что я ей очень благодарна. Пусть она лучше побольше времени проводит с Элеонорой. Нелл, наверно, невыносимо возиться с лошадьми, когда все так ужасно.

— А мне кажется, что животные и их повседневные нужды отвлекают ее от грустных мыслей.

— Вы ей рассказали? Вы обещали рассказать ей, что Брет — вовсе не Патрик.

— Да. Честно говоря, я боялся этого разговора. Это было одно из самых трудных поручений в моей жизни. Она едва оправилась от известия о смерти Саймона. Я боялся, что эта новость ее добьет. И знаете, что случилось?

— Что?

— Она меня поцеловала.

Открылась дверь, и вошла молодая хорошенькая практикантка из больницы, казавшаяся в своем белом халате, из-под которого выглядывало сиреневое платье в цветочек, гостем из иного мира. Она окинула взглядом кафе и подошла к Беатрисе.

— Скажите, пожалуйста, вы мисс Эшби?

— Да. А в чем дело? — спросила Беатриса, приподнимаясь на стуле.

— Мисс Беатриса Эшби? Вот и прекрасно. Ваш племянник пришел в себя, только он никого не узнает и не понимает, где находится. Но он все время зовет Беатрису, и мы решили, что это вы. Сестра послала меня за вами. Простите, что я не дала вам допить кофе, но…

— Да-да, — отозвалась Беатриса, которая уже открывала дверь.

— Если вы будете рядом, он, может быть, станет спокойнее, — говорила практикантка, поспешая за Беатрисой. — Так часто случается, когда рядом находится близкий человек — даже если больной его и не узнает. Это очень странно. Он как будто кожей ощущает присутствие родного человека. Мне это часто приходилось видеть. Больной позовет: «Мери», или как там ее зовут. А Мери отвечает: «Да, дорогой, я здесь». И больной успокаивается. Но если кто-нибудь другой скажет: «Да, дорогой, я здесь», — в девяти случаях из десяти больной знает, что это неправда, и начинает метаться и нервничать. Это очень странно.

Самое странное во всем этом было то, что обычно молчаливый Брет не замолкал ни на минуту. Беатриса сидела рядом с ним весь день, всю ночь и еще один день и слушала этот беспорядочный поток слов. «Беатриса?» — время от времени спрашивал он — в точности, как рассказывала молоденькая практикантка. И она отвечала: «Да, дорогой, я здесь». И он, успокоенный, возвращался в мир своих видений.

Чаще всего он представлял себя в больнице после того, как сломал ногу. Он страшно боялся, что больше не сможет ездить верхом и беспрерывно спрашивал: «Я ведь смогу ездить верхом? С ногой ведь ничего страшного не случилось? Мне ее не отрежут?»

— Нет-нет, — успокаивала его Беатриса. — Все будет в порядке.

Один раз он надолго затих, и потом вдруг спросил ее:

— Вы очень сердитесь на меня, Беатриса?

— Нет, я на тебя совсем не сержусь. Спи.

За стенами больницы жизнь шла своим чередом: в Саутгемптон прибывали корабли, проводились коронерские дознания, покойников предавали земле. Но для Беатрисы весь мир сжался до маленькой палаты, где лежал Брет, и койки, которую ей отвели в комнате сестер.

Утром в среду в больницу приехал Чарльз Эшби. Беатриса спустилась к нему в приемную. Чарльз обнял ее, как делал, когда она была еще девочкой, и ей сразу стало тепло и уютно.

— Милый дядя Чарльз! Как хорошо, что вы на пятнадцать лет моложе папы, а то вы не смогли бы поддержать нас всех в эту трудную минуту.

— Быть моложе брата на пятнадцать лет вообще прекрасно. Не приходится ходить в его обносках, — сказал Чарльз.

— Он спит, — сказала Беатриса, остановившись за дверью палаты. — Пожалуйста, громко не разговаривайте, хорошо?

Чарльз посмотрел на молодое лицо с расслабленной челюстью, темными кругами под глазами и щетиной на щеках и сказал:

— Уолтер.

— Его зовут Брет.

— Я знаю. Я просто хотел сказать, что он — вылитый Уолтер. Когда Уолтеру было столько же лет, сколько ему, он вот так выглядел утром с похмелья.

Беатриса вгляделась в лицо Брета.

— Сын Уолтера?

— Несомненно.

— Я как-то не вижу особого сходства. По мне, он похож только на самого себя.

— Ты никогда не видела Уолтера утром после выпивки. — Чарльз еще раз вгляделся в юношу. — Но у него более четкие черты лица. Очень хорошее лицо. — Он вышел вслед за Беатрисой в коридор. — Говорят, он вам всем понравился.

— Мы просто влюбились в него, — ответила Беатриса.

— Да, все это, конечно, ужасно грустно. А кто его натаскал, не знаешь?

— Кто-то в Америке.

— Да, Пек мне говорил. Но кто бы это мог быть? Кто из Клера уехал в Америку?

— Семья Уилеттов уехала в Канаду. У них были дочери. Это была женщина. Может быть, Уилетты потом переехали в Штаты.

— Никогда не поверю, что это была женщина.

— Мне тоже трудно в это поверить.

— Правда? Умница. Ты очень толковая женщина, Беа. И красивая. Ну и что же мы будем делать с этим парнем? Какое у него будущее?

— Пока неизвестно, есть ли у него вообще будущее.

Пока что только Джордж Пек, Беатриса, Чарльз, Элеонора и адвокатская фирма «Коссет, Тринг и Ноубл» знали, что Брет — не Патрик Эшби.

И полиция.

То есть полиция, как говорится, «на высочайшем уровне».

Полиции рассказали все, и теперь она занималась тем, чтобы наилучшим образом замять эту историю и при этом не нарушить законов, которые она обязана была поддерживать. Саймон Эшби умер… Зачем же тогда делать его преступление достоянием гласности? Если свидетели не будут говорить лишнего, можно и соблюсти ритуал законности, и не рассказывать ненужную правду: как если бы по земле прошли бороной, оставив в глубине невзорвавшиеся бомбы.

Коронерское дознание по поводу найденных в каменоломне костей закончилось решением, что их принадлежность установить невозможно. За последние годы в округе не происходило необъяснимых исчезновений. С другой стороны, на холме Десять буков часто останавливались табором цыгане, а они, как известно, не спешат заявить в полицию о несчастных случаях среди своих соплеменников. От одежды осталось только несколько неопознаваемых лоскутьев, а предметы, найденные возле скелета: проржавевший кусок металла, который, возможно, когда-то был свистком, еще кусок металла, в котором можно было узнать перочинный нож, и несколько мелких монет, — никем опознаны не были.

— Джордж, — сказала Беатриса, — а что стало с авторучкой?

— Стилографом? Я его потерял.

— Джордж, что ты говоришь!

— Кому-то надо же было его потерять, дорогая. Полковник Смолетт этого сделать не мог — ему не позволяло чувство долга. Полицию останавливало чувство самоуважения и сознание долга перед обществом. А я уж как-нибудь вымолю прощение у господа Бога. Хотя никто мне не сказал «спасибо», по-моему, в полиции мне были очень благодарны.

Дознание по поводу смерти Саймона проходило недели через две: его отложили до тех пор, когда можно будет взять показания у Брета. Полицейский, который беседовал с ним, показал в суде, что мистер Эшби не помнит, как они упали в карьер или зачем они с братом отправились туда глубокой ночью. Кажется, они побились об заклад, вроде бы о том, есть ли на дне карьера вода. Но поручиться, что это так, мистер Эшби не может — память ему отказывает. У него серьезная травма черепа и он все еще очень тяжело болен. Он только помнит, что Абель Таск говорил ему, что воды в карьере нет, а Саймон, наверно, сказал, что должна быть. Может быть, они побились об заклад и решили это выяснить.

Абель Таск подтвердил, что Патрик Эшби спрашивал его, есть ли на дне карьера вода — на дне старых карьеров обычно образуется большая лужа дождевой воды. Кстати, именно Абель Таск поднял в ту ночь тревогу. Он пас на холме овец и услышал, как ему показалось, крики о помощи со стороны каменоломни. Он бросился туда и нашел неповрежденную веревку. Тогда он спустился в деревню и из дома кузнеца позвонил в полицию.

В ответ на вопрос коронера Беатриса сказала, что, если бы она знала о предприятии братьев, она конечно постаралась бы его пресечь. Видимо, поэтому, заключил коронер, братья и решили никому ничего не говорить.