Они мало что сохранили, кроме ее лиц, и Марш не уставала ему об этом напоминать.

— Ты знаешь, что дальше будет, — ответил он. — Так тебе тоже кажется… честнее?

Рихард не задумываясь мог сказать, что отвратительнее казней в прямом эфире — ток-шоу после эфира.

Марш не отвечала. В ее руке появился бокал, наполовину полный ядовито-зеленой жидкости. Рихард усмехнулся. Марш делала все, что делала бы, останься она в живых. Попробовала бы она пить местный абсент так же, как подкрашенный спиртовой коктейль в Младшем Эддаберге!

Она салютовала ему бокалом, не отрываясь от экрана. Студия была погружена в полумрак, ведущая — живая девушка, не аватар — печально смотрела в камеру.

— Мать Руфуса Макферса дала мне доступ к личному архиву, — начала она, не тратя слов на приветствие. — И от этого сегодняшняя история неожиданно стала для меня… еще тяжелее. — В голосе ведущей слышалась неподдельная скорбь. — Мы почти одного возраста. Руфус мог бы быть моим старшим братом — наверное, он бы гордился тем, что родился на целых полгода раньше. Его мать рассказала, что он был очень ответственным и принципиальным…

Марш развалилась в своем углу дивана и слегка щурилась, будто от удовольствия, только вокруг ее сжимающихся и разжимающихся пальцев танцевали голубые снежинки — стакан рассеивался и собирался снова.

— Она уже говорила про брата, — равнодушно сказала она. — Помнишь, три месяца назад, когда казнили мальчишку, который придушил подружку, а потом почти убедил Дафну, что это была самозащита и карабинеров звать не надо.

— Трудно каждый раз придумывать что-то новое, — в тон ей ответил Рихард.

— У тебя получалось.

Он хотел огрызнуться, но вдруг понял, что в ее словах не было обычной издевки. Она действительно только что его похвалила. Марш Арто только что похвалила его эфиры.

В открытое окно лился холодный воздух, черный, пропитанный запахами остывающего камня и пыльного мрамора, кипариса и ротанга, горячего масла, специй и прохладной речной воды. Дог поднял голову и принюхался.

Он всегда так делал, когда чувствовал сквозняк. Как будто он настоящий пес. Как будто Марш Арто тоже знает, как пахнут живые кипарисы.

— … на этой записи с камеры уборщика четырнадцатилетний Руфус собирает себе нового помощника — уже шестого по счету, — продолжала ведущая.

Рихард не хотел этого признавать, но он был согласен с Марш. Во всем согласен.

Ему не нравились эфиры после казней не потому что их суть была отвратительна. Просто он мог сделать лучше. Мог и очень, очень хотел.

И идея эфиров казалась ему изящной, почти гениальной. Делали еженедельные казни воплощением паршивой, но такой притягательной новой эстетики и нового гуманизма.

— Особый интерес представляют запросы Руфуса на порнографических конвентах. — Слово «порнографический» ведущая произнесла особенно четко и особенно тревожно. — Для их анализа мы связались с штатным психологом из центра адаптации…

Рихард заметил, как Марш поморщилась, когда на экране появился парень в клетчатом синем пиджаке. Он помнил, какие отношения у нее были с молодыми врачами. И какие отношения у молодых врачей были с ней — помнится, как-то один из психологов «Сада-за-оградой» жестом попросил Рихарда отключить все камеры и микрофоны, а потом минут двадцать орал, чтобы ему разрешили «аннулировать все сертификаты и придушить эту тварь». Рихард тогда от души веселился, потому что орал мальчишка так, что его записали микрофоны в соседнем кабинете.

— … заметьте, он всегда уточнял, что девушка должна быть миниатюрная, бледная и полностью депилированная, — мягко вещал психолог в синем клетчатом пиджаке, — это говорит о подсознательном страхе перед взрослыми женщинами. Руфус, в сущности, оставался подростком…

Марш вдруг отчетливо хмыкнула и ее зубы лязгнули о золотую риску на стакане.

— Представила, что бы он сказал о моих запросах, — объяснила она, хотя Рихард ни о чем не спрашивал, и надеялся, что она не станет с ним делиться этими воспоминаниями.

Он тактично не стал открывать те файлы, даже чтобы проверить, нет ли там запрещенной информации.

— … А эту девушку зовут Лили. Миниатюрная, с высоким индексом социальной привлекательности. Они с Руфусом познакомятся за день до его девятнадцатилетия…

… Что если каждый казненный — не воплощение торжества справедливости, а персонаж собственной истории? Что если эта история вовсе не отвратительна, а печальна, и каждому казненному можно и нужно сопереживать, при этом осознавая неизбежность его конца?

Рихард не поленился, нашел все материалы об этих эфирах, которые были в доступе. В официальной программе была подробно прописана цель, с которой он не мог не согласиться, хоть и понимал, почему Марш так злят эти казни.

В городах Среднего сегмента не разделяли людей на добрых и злых. Трагические обстоятельства толкали людей к трагическим итогам, а значит, каждый может предотвратить преступление.

— … Лили над ним посмеялась. Руфус, который несколько месяцев готовился к этому разговору…

На экране смеялась молодая черноволосая Лили — записи сделали с нескольких камер, сверху, снизу и сбоку. Лили смеялась во всех ракурсах, и только в одном, в самом удачном, Руфус стоял и растерянно таращился на нее. На золотисто-кремовый загар, на белые зубы и розовые импланты на месте клыков.

И Рихард на них смотрел. Хотел бы Руфус, чтобы кто-то наблюдал за таким постыдными моментом? Чтобы тысячи людей слушали, как анализируют его запросы на порнографию? Согласия Руфуса точно никто не спрашивал. Может, это даже страшило больше, чем казнь — эфир, в котором о тебе расскажут все, что ты сам о себе хотел забыть, покажут, до чего глупая была у тебя рожа и какая красивая была Лили, хоть и с дурацкими имплантами.

Если бы Лили не была такой сукой — может, Руфусу не вскрыли бы сегодня горло. Если бы его мать уделяла ему больше внимания — может, он остался бы частью общества. Если бы его начальник поощрял бы его инициативность — может, он бы не искал способа выразить себя другим образом.

Очень, очень жаль, что так получилось. Иначе было нельзя, но может, один мертвый Руфус спасет от своей участи сотню других Руфусов?

А сука-Лили, его мать, начальник и другие — почему бы не назвать их имена и не показать лица. Пусть и они получат свою долю расплаты, и может, одна осужденная обществом Лили научит тактичнее отказывать отчаянно стесняющимся мальчишкам, которые столько месяцев готовились к этому объяснению.

— Скучно, — поморщилась Марш. — Какая-то девочка над ним посмеялась, что, нельзя было получше кадры найти?

Рихард почувствовал короткий укол раздражения — вот таким вечно подавай душевыворачивающих кадров и историй. Сказать, что над мальчишкой посмеялись и опозорить его демонстрацией запросов уже недостаточно. А потом понял, что Марш снова издевается. Он успел изучить это лицо и все его выражения. Он сам синхронизировал мимику с записей с базовыми реакциями, а потом следил, чтобы тестовая версия выдавала правдоподобные выражения.

— И каждый раз используют порнографию, — Рихард неуклюже попытался свести разговор в шутку. Предложить ей перемирие, хотя бы на этот вечер — вообще-то иногда они неплохо ладили. — Показали бы какая рожа у него была в зоо-конвентах, вот где стыд. «Руфус предпочитал смотреть, как умеренно пухленькие котики персиковой расцветки выбирают из семидесяти видов корма с лососем…»

Марш едва слышно фыркнула и отвернулась.

Эти программы лучше, чем эфиры, которые Рихард готовил на выпуски в «Саду-за-оградой». Цель здесь была выше, а надрыва в каждом выпуске гораздо больше. У него было всего несколько эфиров, которые можно было поставить в один ряд с этими, и он ими до сих пор гордился. Каждую неделю создавать четыре подобные программы — настоящий подвиг всей команды контентщиков. Даже Марш это понимала, сколько бы ни притворялась и ни ерничала.

И Рихард, как никто, знал, что нужно, чтобы создавать такие эфиры — выбирать из множества те истории, которые стоят того, чтобы быть рассказанными. А значит, чем лучше персонаж получится из человека, тем больше шансов, что однажды ему вскроют горло.