А все же не хотелось отвечать. Клавдий верил — секреты нужно держать в руках крепко, и держать одному. Подпустишь чужие пальцы — разлетятся секреты, растают, а потом вернутся. Тонкие, острые.
И белые.
— Есть у вас карты? — безмятежно спросил Клавдий. — Лучше, чтобы нас не поняли, если все же подслушают.
Конечно, признаваться в таких вещах вслух он не собирался.
Клавдий помнил, что в колоде есть подходящие карты. Он медленно перебирал их, стараясь задержать ощущение власти над секретом. А потом отложил три карты и показал их Полю.
Вот и выпорхнул секрет. Он уже никогда не будет принадлежать Клавдию. И, возможно, уже никогда не будет секретом.
Поль долго смотрел на карты.
Ожила курица — медленно встала, побрела к краю платформы и с тихим всплеском упала в воду.
Что-то невесомо коснулось ладони. Клавдий сжал пальцы, и ему показалось, что он поймал уголек.
— Твою-то мать… — пробормотал он, разглядывая мертвую осу.
— Это правда? — очнувшись, спросил Поль.
Клавдий кивнул, убрал в карман карты и стряхнул осу на палубу. Только черная точка жала осталась под кожей.
Нужно не забыть достать.
— Скажите вслух, — потребовал Поль.
— То, что я только что показал — правда, — устало сказал Клавдий.
Десятки кур одновременно подняли головы. Уставились на Поля десятками зеленых глаз.
— Тогда это все меняет, господин Франг.
…
— Тамара? Не спи. Нельзя сейчас спать.
И Тамара открывала глаза. Смотрела в мутное окно, слушала, как стучат по листьям и крышам капли дождя, которому снова позволили обрушиться на город, а потом окно вдруг расплывалось, уходило в туман, и становилось спокойно и хорошо.
— Не спать!
— Да почему?! — шепотом возмутилась Тамара.
— Потому что лекарство действует, пока ты спишь.
— Откуда ты знаешь?
— Мне кололи похожее. Но мне было нужно, а тебе — нет. Не спи.
Тамара поморщилась, но растерла руками сонное, безвольное лицо. С трудом сфокусировала взгляд.
Юханна давно спала и не пыталась сопротивляться. Тамара ей завидовала.
Марш сидела на полу у ее кровати. Положила голову на локоть и смотрела на Тамару, почему-то очень печально.
А почему бы ей не смотреть печально. Ее вообще-то убили. Марш ей все рассказала.
— Я мечтала, чтобы меня лечили, — тихо сказала она и погладила кончиками пальцев белый матрас. — Рихард думал, что у вас здесь все лучше, чем там. И вас лечат, но почему-то от этого никому не лучше.
Тамара была рада, что однажды в рекламном мусоре ей попалась на глаза рекомендация — на самом деле, она так и не собралась посмотреть, кто посоветовал Марш. Только прочитала, что это экспериментальный независимый помощник, подходящий одиноким людям со специфическими потребностями. Так и было написано: специфические потребности.
Раньше Тамара заполняла еженедельные отчеты о социальной удовлетворенности и психологической стабильности и всегда ставила Дафне низкие оценки. Ей было не за что жаловаться на папу, и даже персоналу кризисного центра она не хотела ставить низкие оценки — она боялась. Что ее не выпустят, что у папы будут проблемы, что еще пять лет придется жить на государственном обеспечении и принимать лекарства. Поэтому она жаловалась на Дафну. И всегда писала в графе «причина оценки», что Дафна не учитывает ее «специфические потребности».
Тамара знала, что несовершеннолетним можно не вдаваться в самоанализ при заполнении этой графы, и с удовольствием этим пользовалась. А потом она нашла Марш.
— Я не болею, — шепотом возразила Тамара. — Мне же придется скучать по маме — а они говорят, что это плохо, и что от головной боли я согласна пить таблетки, а от этой нет. А я просто хочу обратно свой стресс.
Тамара неловко улыбнулась, и Марш улыбнулась в ответ, а потом выпрямилась. Пересела на край кровати.
— Твой папа вчера… Клавдий скоро тебя заберет. — Она достала из-за лацкана жакета тонкую черную трубку и остроносый тюбик табачного концентрата.
— Ты с ним говорила?
Марш молча кивнула. Тамара смотрела, как она выпускает густое облако серебристого дыма. Она не знала другого помощника, который стал бы курить при несовершеннолетних — это грубое нарушение, за которое помощник удалялся из базы после первой жалобы.
— Ты не боишься, что тебя убьют? — не выдержала Тамара. — Это того не стоит. Ты даже не можешь хотеть курить…
Она осеклась. Зря она это сказала, конечно, зря — разве кому-то понравится быть мертвым? Разве кому-то понравится, что ему напоминают, что он мертвый? Зря она это…
И снова накатила сонливость — услужливая, мягкая сонливость, в которой Тамара ни за что не скажет глупость, никого не обидит, а чем больше она будет спать — тем быстрее пролетит время. И папа ее заберет.
— Не спать!
Марш хлопнула в ладоши. Тамара видела, как она это сделала. И слышала — но только в наушнике.
Тамара сделала глубокий вдох, а потом хлопнула в ладоши. Словно раздавила между ладоней желанный, но запрещенный сон. Вернула звук, который она могла издать только через динамик, и который обязательно раздался бы во всей комнате, если бы Марш была живой.
Юханна что-то пробормотала, но не проснулась.
— Не надо, — мрачно сказала Марш. — Я сама могу.
— Не можешь, — упрямо прошептала Тамара.
Динамики зашипели, а потом нестройная дрожь белого шума рассыпалась скрипичной партией — всего за пару секунд.
— Я могу гораздо больше, — в темноте блеснули красные глаза, — чем когда была жива. Я тогда вообще нихрена не могла.
— А вывести меня отсюда можешь? — спросила Тамара, замерев. И вдохнуть боялась — чтобы не спугнуть промелькнувший азарт в ее взгляде.
— Нет, — мрачно ответила Марш. Наверное, азарт все же померещился. — Не могу и не стану. Тебе надо дождаться, когда твоему отцу повысят рейтинг.
— Как ему повысят рейтинг, если у него из семьи только я осталась, а я сижу здесь? — зло выплюнула Тамара. — Что за правила такие?!
— Это очень хорошие правила, — вдруг улыбнулась Марш. — Все, что нельзя измерить и задокументировать — субъективно. И если бы не рейтинг — тебе осталось бы надеяться, что какая-нибудь сраная комиссия решит, что Клавдий — хороший отец. Что им понравится его лицо, его дом, его работа и уровень дохода. Но ему нужно только показать цифры.
— И где он их возьмет?
— Тебе какая разница? Или думаешь, он тебя бросит?
Тамара задумалась. Даже сонливость куда-то отступила.
Нет, она не думала. Просто боялась, навязчиво и безотчетно — что папа не найдет способ повысить рейтинг. Что у него не хватит сил — Тамара помнила, как пришло сообщение о смерти мамы. Она тогда как раз гостила у отца. Он скомандовал Дафне выключить свет во всем доме и несколько минут сидел на диване в гостиной, уставившись в погасший экран. Тогда Тамаре показалось, что так и должно быть — что-то было такое в его лице и этой тихой домашней темноте, что других доказательств скорби и не требовалось. Но сейчас она вспоминала об этом и думала, что лицо у него стало совсем пустое. И что он, пожалуй, так до сих пор и сидел бы на том диване, если бы не… если бы не что?
И Тамара помнила, как папа каждый раз терялся, когда она не находила сил с ним заговорить. А она не могла себя заставить. Если бы заговорила раньше — потеряла бы над собой контроль. Показала бы, как ей плохо, а ведь папа ничего, совсем ничего не мог сделать, чтобы ее вытащить. Ей хотелось верить Марш, но она представляла, как папа останется один в темной квартире со своим бессилием.
А здорово он ей улыбнулся, когда она заговорила. Наверное, у них правда все сложится хорошо.
Юханна что-то пробормотала и перевернулась на спину. Свесила с кровати безвольную белую руку, коснувшись кончиками пальцев темного пола.
И почему-то стало тревожно, тоскливо и муторно. Не из-за руки, конечно.
… У папы такое лицо было, тогда, в темноте. Тамара даже успела испугаться — сначала на нем отразилась ее собственная растерянность, а потом что-то совсем другое. Тамара никогда не видела у папы такого лица. Но он смотрел в погасший экран, и она совсем не чувствовала угрозы. Вообще ничего не чувствовала, потому что пыталась понять, что мама умерла.
