— Так ты ревнуешь своего парня к Эвелине?

Вопрос Константинидиса вывел меня из мира сладких грёз, в которые я старательно погружала разум, чтобы заглушить усиливавшуюся боль.

— Понимаю, — продолжал он. — Перед ней трудно устоять!

— Кому? — не выдержала я. — Поклоннику творчества Мэри Шелли?

— Почему Мэри Шелли? — миллиардер был явно озадачен.

— Она ведь написала о собранном из кусочков монстре.

— Чудовище Франкенштейна? И при чём здесь Эвелина?

— При том, что Тео боится её «кусочков»! — отрезала я.

— В смысле, испытывает робость?

— В смысле, испытывает опасение быть растерзанным пылесосом, который у неё вместо губ, или раздавленным футбольными мячами, которые она называет грудью! — боль постепенно становилась невыносимой, и я перестала выбирать выражения.

— Да как ты... — Константинидис шумно засопел. — Почему ты всё время говоришь про неё гадости?!

— С чего вы взяли, что это гадости? Вам же такое нравится!

Пауза. Затянувшаяся. Только сопение и шорканье подошв по камням. Я уже снова начала погружаться в мой личный обезболивающий «наркотик» — думать о Тео, как вдруг...

— Ну, не то, чтобы сильно нравилось...

— Если не нравится, зачем вам такое? То есть, она?

Хотя, если разобраться, зачем это мне?! Ну женится он на любвеобильной пластиковой «прелестнице», которую будет делить с половиной острова — мне-то что? Но Константинидис совсем не понял моего намёка.

— То есть как: зачем? Я люблю её. И это ведь — её тело. Если она так хочет, не буду же я ей запрещать!

— Ну, главное, чтоб верной была, правда? — снова не сдержалась я.

Может, не только болевой шок, но всё же и головой стукнулась? Иначе с чего меня так разбирает? Однако Константинидис вдруг замедлил шаг.

— Ты сейчас о чём? Что-то о ней знаешь?

— А вы что-то подозреваете?

— Нет, конечно! — отрезал он как-то слишком поспешно. — И от тебя таких намёков не потерплю! И на парня она твоего не смотрела! Там и смотреть не на что!

— Вам, может, и не на что. А женщины мимо такого не проходят — хотя бы ваша Эвелина.

— Перестань это повторять! — разозлился Константинидис и тут же предположил:

— Может, у него скверный характер. Или он плох в постели. Или чавкает во время еды и сморкается в грязные носки!

Не удержавшись, я прыснула от смеха, чем, кажется, удивила миллиардера — судя по всему, он говорил обо всём вышеперечисленном серьёзно.

— А у Эвелины характер золотой?

— Ну, не то чтобы... — Константинидис замялся. — У кого он золотой? А ей пришлось немало вынести в юности. Родители о ней не заботились, воспитывал дядя — один из партнёров моего отца. Она попала к нему лет в тринадцать и с тех пор находится под его опекой. Мои родители тоже не слишком мной интересовались, это нас с Эвелиной сблизило... Почему всё это тебе рассказываю?

— Больше не с кем поделиться? — предположила я.

Он буркнул что-то себе под нос, и наступило благословенное молчание. Но ненадолго... Константинидис покосился на меня раз, другой и вдруг, будто смущаясь, спросил:

— Ты ведь русская? — и, отвечая на мой удивлённый взгляд, пояснил:

— Я определил по акценту — у моей матери такой же. Она из Москвы, познакомилась с отцом, когда отдыхала на Санторини. А ты откуда? — последний вопрос задал по-русски, хотя и с сильным акцентом.

— Вы... полны неожиданностей, кирье Константинидис, — тоже по-русски ответила я. — Из Краснодара, это на юге, недалеко от...

— Я знаю, где Краснодар! — он вроде бы даже обиделся. — Может, уже и имя своё скажешь? И не говори снова «какая разница»!

— Все здесь называют меня Клио, — сдалась я.

— Как музу истории? А твоё настоящее имя... — но вдруг перебил сам себя:

— Ты это чувствуешь? Запах моря, или мне мерещится?! — и, притиснув меня к себе крепче, ускорился. Я тоже запрыгала быстрее и принюхалась.

— Кажется, вы правы... и я чувствую.

— Мы спасены! Хотя я и не сомневался!

— А я — очень, и всё ещё не уверена.

— Клииио... — укоризненно протянул он. — А знаешь, мне это имя нравится! Называй и ты меня по имени, а то всё «кирье, кирье». Мы ведь спали вместе!

Видимо, от радости скорого избавления Константинидиса переклинило окончательно — иначе не нёс бы такую чушь. Но я не стала его осаживать — запах моря действительно чувствовался всё ощутимее, и, кажется, даже слышались крики чаек. Может, и правда скоро выберемся...

— А на островах ты с какой целью? — Константинидис никак не хотел идти на свет молча. — Подработать?

— Нет, по учёбе. Прохожу здесь практику.

— Вот как! — он вроде бы удивился. — А учишь что? Греческий?

— Архитектуру.

— Ты — архитектор? — снова удивление в голосе. — Никогда бы не подумал! Я совсем во всём этом не разбираюсь, но... трио!

Я бежала по лабиринту, спасаясь от отвратительного чудовища с головой быка. Сворачивала из одного перехода в другой, а они всё не кончались. Чудовище меня уже настигало, очень шумно дышало и кричало:

— Трио! Трио! Посмотри на меня! Трио!

Я ускорилась, пытаясь спастись, но шумное дыхание всё ближе. Отчаянный рывок — и чудовище меня настигает. Подхватывает на руки и продолжает истерично вопить:

— Трио!

Вздрогнув, я открыла глаза... и тут же глубоко вдохнула свежий морской воздух. Ветерок легко пробегает по лицу, и, наверное, я увидела бы небо — не заслоняй его перепуганная физиономия Константинидиса, держащего меня на руках. Поймав мой взгляд, он облегчённо выдал:

— С тобой расслабляться совсем нельзя. Только глаза отвёл — отключилась!

— Это ты кричал «трио»? — зачем-то спросила я.

— Я кричал: «Клио!». Куда тебя всякий раз уносит, что слышишь всё настолько искажённо? Но хотя бы возвращаешься... — он осторожно опустил меня на песок, и только тут до меня дошло:

— Мы выбрались?!

— Неужели заметила? — он улыбнулся и потряс в воздухе сотовым. — И связь наконец есть! Сейчас вызову помощь!

Тоннель Скароса вывел нас на пустынный пляж — вокруг лишь песок, вода и чайки. Но как же приятно снова видеть небо и солнце, дышать свежим воздухом! Отошедший на несколько шагов Константинидис что-то пылко доказывал по сотовому, но я его не слушала. Просто блаженно щурилась на солнце, стараясь не смотреть на вывернутую лодыжку, заявившую о себе, едва я пришла в сознание, и думала о Тео.

— Ну вот, помощь уже в пути! — сияющий миллиардер присел рядом на песок. — Говорил с Эвелиной. Твой парень тоже там, они подняли на ноги всё округу. Скоро будут здесь вместе со скорой.

Он покосился на мою распухшую ногу.

— Надеюсь, скоро поправишься.

— Спасибо, Кир, — улыбнулась я. — И за помощь, и за спасение от обвала.

— Ты ведь не зря утащила вниз именно меня, — подмигнул он. — Твой парень вряд ли бы справился!

— Мой парень вряд ли бы упал, — вернула я шпильку. — Скорее вдёрнул бы меня обратно на скалу.

— Или смотрел бы, как падаешь. Мне он не кажется слишком надёжным.

Я даже растерялась от такого заявления, но Константинидис на этом не успокоился:

— Вообще, он совершенно тебе не подходит.

— И ты это понял, когда сошёлся с ним врукопашную? — вернулся ко мне дар речи. — Потому что настолько хорошо разбираешься в людях?

Константинидис не заметил запальчивости в моём голосе и простодушно заявил:

— У меня компании с десятками тысяч сотрудников и партнёров по всему миру. Конечно, я разбираюсь в людях.

— Может, в партнёрах и сотрудниках, но никак не в людях, — отрезала я.

— А они — не люди? — Константинидис миролюбиво улыбнулся. — Я не хотел задеть тебя, Клио. Просто некоторые вещи виднее со стороны.

— Вот как? И какие же?

— Ну, во-первых, он слишком ревнив, — миллиардер продолжал упорно не замечать сгущающиеся над ним тучи и с готовностью загнул палец, видимо, собираясь перечислять ещё долго. — Во-вторых, слишком вспыльчив. Вспыльчивость и ревность — не самая удачная комбинация, если не сказать опасная. В-третьих, полное отсутствие доверия к тебе — отсюда и ревность. Правда, тут он, по-своему, прав, я бы тебе тоже не доверял...