Николай всего толком не понял, да и выпил немало, но осталось приятное ощущение. Парфенов будто его распрямил. Ему, Николаю, нечего стыдиться в своей жизни. Он, оказывается, не нарушил никаких законов войны. И как-то уже ни к чему было вспоминать, что гитлеровцы нарушали все законы, сжигая деревни вместе с мирными жителями и расстреливая пленных, — в парфеновскую систему это соображение никак не вмещалось. А система была стройной и весьма для него, Николая, удобной: он ни в чем не виноват, а виноваты во всем коммунисты.

Слава богу, сказал Парфенов, Запад начинает это понимать и поддерживать тех русских, которые выступают против коммунистического режима в своей стране. На прощание Парфенов предложил заходить, упомянул, что является руководителем марокканского отделения Национально-трудового союза. (В описываемое время именно так называлась эта зарубежная антисоветская шпионско-террористическая организация, неоднократно менявшая вывеску; ныне ее полное название — Народно-трудовой союз российских солидаристов.)

Люди из НТС — Национально-трудового союза — встречались уже Николаю, но раньше они просто не вызывали у него интереса. А теперь он к ним потянулся. Особенно после инцидента у церкви, когда энтээсовцы затеяли молебен по Власову и здешний предводитель русских монархистов Квашнин-Самарин обозвал убиенного генерала немецким псом, но не рыцарем. Николай и Михаил хорошо усвоили тогда, что Власов и соответственно они сами, бывшие власовцы, отнюдь не герои в глазах группы старых белогвардейских офицеров, именовавших себя марокканским отделом РОВС — Российского общевоинского союза.

С кем же из русских общаться таким, как Николай или Михаил? Дипишники из политически нейтральных избегали общения с соотечественниками. Они старались лучше изучить язык и поскорее уехать в Америку. Вот и получилось, что в компаниях более или менее молодых людей, где можно было отвести душу, говоря по-русски, и где не нужно было умалчивать о своей службе в РОА, заправляли энтээсовцы.

Вскоре уехал Парфенов, и главой местного отдела НТС стал Юрий Петрович Жеделягин.

Сюда, в Марокко, откочевали многие русские белоэмигранты из Югославии, где некогда зародился НТС. Но вездесущие чекисты успели кое-кого схватить и в Югославии. Увезли в СССР Евгения Дивнича, который все тридцатые годы руководил белградским отделением НТС и вел борьбу, не увенчавшуюся, к сожалению, успехом. Многие из новых знакомых Николая помнили Дивнича, рассказывали, как снаряжал он боевиков, уходивших «туда». Николай вспоминал довоенные газеты, там было много о вредителях, о троцкистах и бухаринцах, но об энтээсовцах он вроде бы ничего не читал. Что сталось с этими людьми? Все ли они погибли в борьбе с НКВД или кто-то уцелел и, ожидая национальной революции, готов стрелять из засады?

...Марокканский берег — край нашего мира, Старого Света. Однажды прогуливаясь в одиночестве по пустынному пляжу, Николай подумал, что судьба всю жизнь гнала его на запад — из Приамурья в Иркутск, потом в Томск, потом на Смоленщину, потом в Германию, и вот наконец он дошел до самого края, до последнего моря, за которым невообразимо далекая и совсем уж чужая Америка. Новый Свет — это как тот свет, только заживо...

Касабланка обрыдла. Начиная от французского языка и африканских скорпионов и кончая циничными и алчными девицами, способными просчитать вперед на десять лет финансовые возможности любого парня и хладнокровно разделявшими семейные планы, полезные знакомства и сексуальные упражнения. Где-то глубоко сидели в Николае принципы старой русской патриархальной морали, и ярмарочная покупка и аренда самцов и самок была ему не по нутру. Так куда же, Николай?

Новый, 1952 год встречали торжественно. Из Европы прибыл почетный гость (просто чудо и невероятное везение, что он выбрал захолустную Касабланку для такого праздника!), сам председатель исполбюро НТС Виктор Михайлович Байдалаков.

На Николая Байдалаков произвел сильное впечатление. Он впервые слушал такого прекрасного оратора. Сама форма его речи завораживала, что же касается сути дела, то она тоже оказалась близкой Николаю. Байдалаков как бы ответил на его вопрос «что делать?», особо остановившись на проблемах русских молодых людей, оказавшихся на Западе.

— Наша борьба растет и ширится, — патетически воскликнул Виктор Михайлович, — наша молодежь не должна обзаводиться уютными домиками и семьями, она должна быть на родине вместе со своим народом, готовя почву для национальной революции.

Потом очень демократично, но и соблюдая дистанцию, Байдалаков с бокалом шампанского побеседовал со многими. Не обошел он и Николая, одобрительно и покровительственно оглядев его высокую плечистую фигуру, задал несколько вопросов, ответами на которые оказался, видимо, удовлетворен.

— Вам бы побывать в Европе, — сказал он, внимательно вглядываясь в лицо Николая. — Если такой случай представится, навестите и нас.

Вскоре случай действительно представился. Или был подстроен. Так или иначе, сделав остановку в Париже, он снова оказался в Германии.

...Николай все ходил и ходил вдоль берега Тагернзее. Завтра пожалует большое начальство и под второй главой его биографии будет подведена черта. Начнется самое большое приключение в его жизни, столь богатой приключениями. Он вступает на путь нелегала. Тогда, когда он впервые попал из Парижа во Франкфурт-на-Майне, он дал согласие рано или поздно пойти по этому пути. Жестков, энтээсовец, знакомый по Марокко, направил его к Георгию Сергеевичу Околовичу, руководителю «закрытого сектора» НТС. Низенький, очкастый, напористый, Околович не разводил длинных разговоров. Он сказал, что Николая наилучшим образом характеризует Юрий Петрович Жеделягин, да и сам Байдалаков упомянул его в положительном смысле, информируя исполбюро о своей командировке в Марокко.

— Вам, в ваши тридцать лет, с вашей сибирской силушкой и русской сметкой, пережившему испытания и не обремененному семьей, сама судьба указывает путь — стать кадровым офицером революции. Борьба идет везде, но главный фронт — там, в России, — говорил Околович. — Вам ли гнить в Африке!

Они долго беседовали, и даже битый-перебитый Николай не сразу осознал, что это опять допрос. Где жил, что видел в СССР и особо — период от мобилизации до плена. Подробно об отсидке в деревушке Двуполяны на Смоленщине. Николаю страшно не хотелось называть имя своей хозяйки, и руководитель закрытого сектора почувствовал его сопротивление. Подкатывался и так и эдак, но Николай отшучивался — я, мол, всех баб Машками кличу.

Околович, однако, шутки не принял:

— Речь не о бабах, а о возможной явке. Чем не вариант — вернулся из плена. Отсидел. Документ, разумеется, будет.

— Вы знаете, как строго там проверяют документы, — возразил было Николай, но Околович перебил:

— Я знаю. Я прошел в СССР в 1937 году, мой дорогой, я на брюхе под колючей проволокой переполз границу, проехал полстраны, сделал все, что положено, и выбрался обратно.

(Околович действительно нелегально проникал в СССР, но никаких акций совершить не сумел. Так что его туманные слова о делах — чистейшей воды липа. Однако после возвращения из СССР Околович прослыл знатоком «советских реалий» и сделал себе на этом карьеру в НТС.)

Вскоре Николай официально вступил в НТС. Он дал письменное обязательство не щадя живота своего бороться за свержение Советской власти в России, поставил подпись и ожидал, что сейчас эту бумажку спрячут и скажут, что в случае чего не преминут ее предъявить. Бумажку, однако, сожгли тут же, на его глазах. Объяснили, что так лучше для конспирации и для дела полезней, как показывает исторический опыт: Моисей, мол, эвон когда разбил скрижаль завета, а евреи до сих пор за ним идут. Но чтоб Николай не отчаивался и не думал, что, подобно евреям, жить в рассеянии придется долго, его твердо заверили, что национальная революция произойдет уже очень скоро. И от него, Николая Соколова, теперь тоже зависят ее конкретные сроки. Ибо он теперь офицер революции.