Подполковник Бывалов засмеялся:

— Как это Лещенко поет: «Но я Сибири, Сибири не страшуся, Сибирь ведь тоже русская земля».

— Тем более сам сибиряк...

Полковник Метуков снова уселся за стол:

— И последнее, товарищи офицеры. Сюрприз, так сказать, имеющий прямое отношение к теме нашего разговора. Перед самым вашим приходом поступила шифровка из Минска. Явился с повинной заброшенный вчера ночью энтээсовец Новиков. Агентурная кличка Джо. С ним был еще Айк, после приземления разошлись, его подлинное имя Новикову неизвестно. Ну, а нам благодаря Шурко оно известно. И фото есть. С часу на час должны взять... Так что давайте, товарищи, решим так. Сообщите Шурко о явке Джо и задержании Айка (надеюсь, что его все же задержат) с его, Шурко, помощью. Пронаблюдайте за его реакцией. Это будет последнее испытание. А потом, если все в норме, отправляйтесь в Верею.

Выйдя от полковника, Игорь Алексеевич Бывалов глянул из широкого окна на лестничной клетке вниз, где по одной из самых оживленных улиц Москвы мчался нескончаемый людской поток, и застонал от тоски. Ему бы сейчас не здесь быть, а там, где ждут Айка. Конечно, понимал подполковник, что слишком много раз в него стреляли, метали ножи, слишком много раз ему ломали кости, чтобы всерьез думать о возврате «туда» (одна сломанная нога, эта проклятая неисправимая хромота била все карты), но в такие минуты он не мог справиться с тоской. Игорь Алексеевич зажмурился и за мгновение всё увидел — как было предрешено задержание Айка и как оно произойдет.

Шурко уже описал по отдельности этих двух камрадов, но когда пришло сообщение из Западной Германии, что скоро в паре «пойдут в Россию» Джо и Айк, Бывалов попросил подследственного рассказать о них подробнее. Джо был ему хорошо известен. Бывший власовец, он вместе с Шурко строил аэродром под Мюнхеном, а потом работал плотником в Марокко. Звали его Адамом Никифоровичем Новиковым. Человек необщительный, избегавший не то что шумных компаний, но и вообще чьего-либо общества, он отличался религиозностью. В Касабланке пел в церковном хоре. По словам Шурко, никогда антисоветских взглядов не высказывал. От разговоров о прошлом, о том, как попал в РОА и что там делал, уклонялся.

Айк, с которым они столкнулись в Бад-Висзее, был на него совершенно не похож — настроен резко антисоветски, горел желанием кое с кем поквитаться за старые обиды. Что стояло за этими словами, Шурко не знал. Неудивительно, что подлинное имя Айка замкнутому Новикову не было известно. Он не ходил в пивные сады и бордели, до которых Айк был большой охотник. В этих поездках развязывались языки, забывались инструкции, и Шурко как-то услышал от пьяного Айка, что зовут его Костя Хмельницкий. Правда, Николай вспомнил это не с первого раза, но вспомнил. Фотография власовца Константина Хмельницкого нашлась в картотеке у военных разведчиков, и Шурко опознал по ней Айка.

Игорь Алексеевич представил себе, как, расставшись с Джо на рассвете, Айк зашагал по лесной дороге в сторону Сморгони. Сильный, чуткий, как зверь, и как зверь злой, он идет, ничем не отличимый от тысяч таких же мужиков. — небритых, в полинялой военной форме со споротыми погонами, в сбитых кирзовых сапогах. Его не поймаешь, как ловят хорошо подготовленных иностранцев, на неточностях речи, на незнании жаргона, он умеет и дрова колоть, и папиросы курить по-нашему, и водку пить да грибами закусывать. Легко затеряться такому человеку среди прохожих-проезжих. И чем дальше он отъедет от места высадки, тем труднее будет раскрыть его и обезвредить. Потому что Игорь Сергеевич, он же капитан Холлидей, вдалбливает своим подопечным:

— Доставайте подлинные документы. Для этого все средства хороши. Надо украсть — укради. Надо ограбить — грабь. Надо убить — убей.

И Околович, который делает вид, что работает частично втайне от американцев и англичан (Игорь Алексеевич убежден, это все туфта и сговор между НТС и ЦРУ — это дуракам-агентам говорится на случай, если в них взыграют патриотические, вернее националистические, чувства), тоже наставляет, что ради «национальной революции» не грешно пару большевиков и пришить, чтобы достать настоящие документы, а не американскую липу. Все равно, мол, их, большевиков, скоро будем тысячами вешать...

У Айка сейчас задача — уехать, все равно, на Вильнюс или на Молодечно. Вряд ли он сойдет в Молодечно, лучше до Минска. Там уж дело будет потруднее. Хорошо бы взять уже в Сморгони, предположим, в чайной, куда он зайдет в ожидании поезда. Эх, где твои, Игорь Алексеевич, былые годы, былые силы! Помнишь, как взял в чепке... ну, как его — Амлинова. Агентурная кличка «Сова». Ни у кого даже пиво в кружке не покачнулось, вот как взял!

Стряхнув наваждение, подполковник Бывалов проковылял в свой кабинет. Вскоре позвонил Павел Данилович Метуков и сообщил, что в Сморгони задержан Айк.

С выездом Шурко в Верею несколько задержались, и связано это было с событиями, произошедшими в июне 1953 года. В Москве — для всех это было как гром среди ясного неба — армейскими офицерами был арестован Берия. Падение всемогущего Лаврентия Павловича не могло, конечно, не отозваться на работе МВД, но чем дальше расходились круги от больших приемных к профессионалам разведки и контрразведки, тем меньшее значение это имело. В сущности, ничего не переменилось в работе полковника Метукова и его сотрудников. Наверное, в душе каждый из них — прежде всего Павел Данилович — дал однозначную оценку происшедшему. Наверное, и порадовались, что Лаврентию Павловичу вскоре несомненно (приговор был ясен заранее) предстоит встретиться в одном котле с Ягодой и Ежовым.

Тогда, конечно, даже и полковник Метуков не мог себе представить, что жертвами беззакония стали более двадцати тысяч чекистов, но Павел Данилович знал, что потери в кадрах, обернувшиеся страшными потерями для дела, были огромны. Однако — дети своего времени и своей среды — они не обсуждали между собой данный вопрос. Наверняка каждый из них усмехался про себя, читая в газете, что Берия Л. П. — английский шпион, но только про себя. Какая-то жуткая ирония была в том, что на мастера фабрикации дутых шпионов надели тот же, излюбленный им, позорный колпак...

И в том же июне в Берлине произошла попытка поднять антисоциалистический мятеж. В Западный Берлин была переброшена группа боевиков НТС во главе с Романом Редлихом. В случае «разворота событий» банда должна была вырваться «на оперативный простор» и, пройдя ГДР и Польшу, «вторгнуться» на советскую территорию. Воспаленному воображению главарей НТС въяве чудилось, как за смертью Сталина и падением Берии начнется «самораспад советской системы» — процесс, в котором горстка энтээсовцев сыграет роль катализатора. Но «разворота» не произошло. Пришлось Редлиху с компанией лететь обратно во Франкфурт. Однако июньская вспышка энтээсовской активности, берлинская вылазка редлиховских боевиков имела одним из своих результатов изрядное пополнение фототеки советской контрразведки. И Шурко, Кулеминов, Новиков и другие задержанные шпионы опознавали на многочисленных снимках своих бывших камрадов. Их показания сопоставлялись, уточнялись — шла рутинная, будничная работа, которой так много занимаются в разведке.

Николаю было открыто сказано, что его участие в опознаниях энтээсовцев поможет задержать тех, кто будет забрасываться на советскую территорию. И, конечно, что все это будет учтено при решении его судьбы. Николай спокойно принял это известие, сообщенное ему майором Курганом, сказал, что рад такому обороту дела. Пояснил — не только за себя рад, а может быть, и не столько за себя, сколько за тех, кто ни в чем не замешан и кого по договору с американцами и НТС могут замарать.

— К примеру, — пояснил он, — какой-нибудь Иван Агрузов, он должен скоро идти, злой человек. Он никого не пощадит... А я вот думаю, вы извините, гражданин следователь, такой вот Агрузов может, к примеру, испортить жизнь какому-нибудь профессору из Иркутского университета — там очень хорошие люди, я их никогда не забуду.