Ещё никогда в жизни ей не хотелось, чтобы суждение о ней конкретного человека не было неодобрительным. Отчего-то ей было важно, чтобы именно он не думал о ней дурно. Его мнение о ней по какой-то неведомой причине было для Арабеллы важно и значимо. Может быть, потому, что ей был интересен и сам этот человек?

Более того, ей впервые в жизни кто-то стал симпатичен как мужчина. И им по причудливому стечению обстоятельств был именно граф Моразини, который судил о ней слишком предвзято. В отличие от виконта, в нём было что-то основательное, солидное, надёжное, невольно внушающее почтение и уважение. Самоуверенность удивительным образом уживалась с чувством собственного достоинства, а колкость – с внутренним благородством, которое сквозило в каждом жесте, каждом взгляде этого человека. Ему очень шли насмешливое высокомерие и ироничная надменность. Этими качествами граф напоминал ей отца, которого Белла любила безмерно. Может быть, поэтому и личность графа Моразини была для неё интригующе притягательна?

Как бы она хотела, чтобы он перестал постоянно подкалывать и уязвлять её! Как бы ей хотелось общаться с ним просто и доверительно. Без всяческих увёрток, обидных намёков, экивоков[242] и обиняков.

– Ну вот и всё, синьорина Лина, ваша причёска практически готова, – сказала служанка средних лет, подкалывая булавкой конец жемчужной нити, переплетавшей её волосы, уложенные красивым венком вокруг головы.

– Спасибо, Паола, получилось очень мило. Передай мою искреннюю благодарность синьоре Бенедетте за её неустанную заботу обо мне. Право, я вполне могла обойтись сегодня и без такой причёски.

– Ну что вы, синьорина! Как можно идти на суаре без причёски?! Да тамошние синьоры вас на смех поднимут! Им же только повод дай. Уж я-то их хорошо знаю. Ох и злые у них языки! Они и так на ваш счёт всякие сплетни распускают, а уж коль вы им сами предлог дадите, вдоволь позлословят. Окатят грязью с головы до ног.

Арабелла лишь улыбнулась служанке.

– Паола, но ведь и я не из соломы. Могу за себя постоять.

Девушка встала и расправила платье из голубого дамаста[243] с нежным рисунком, вытканным белой шёлковой нитью.

– Паола, не могла бы ты затянуть корсет потуже? Что-то он стал на мне болтаться.

– Так ещё бы! Едите, как птичка. Исхудали совсем. Помнится, даже в те дни, когда вы в этот дом попали да месяц хворали, и то пышнее телом были.

Арабелла вновь улыбнулась.

– Это, Паола, тебе так показалось. Уверена, я всегда такой была.

– Нет-нет, я верно говорю. Поправиться вам надо, хотя бы немного, а то совсем как былинка.

В эту минуту в комнату вошла служанка Арабеллы Орнелла:

– Синьорина Лина, виконт Моразини пожаловал.

– Хорошо, Орнелла, скажи ему, что я сейчас спущусь.

Девушка вышла, а камеристка синьоры Бенедетты, которую хозяйка отправила в помощь Орнелле, принялась утягивать корсет на девушке.

Когда Арабелла спустилась к виконту, тот только и смог вымолвить:

– Лина, дорогая, вы так прекрасны, что у меня просто слов нет. Скажу лишь одно: если бы я был Парисом, не Афродита праздновала бы победу[244].

Арабелла смутилась от такого изысканного комплимента:

– Ваша милость, вы слишком добры ко мне.

– Нисколько, милейшая Анджелина. Мне не хватит моего красноречия, чтобы передать, насколько вы прекрасны. Я счастлив и горд отныне открыто называть вас своей невестой. У меня сердце замирает от предвкушения того дня, когда падре Антонио наконец обручит нас.

Улыбка с лица девушки при этих словах исчезла так же быстро, как и дневное светило, сокрытое набежавшей тучкой.

– Синьор Витторе, как раз об этом я и хотела с вами переговорить. Долго думала и наконец решила сказать вам следующее. С моей стороны было верхом безрассудства принять ваше предложение.

Виконт хотел что-то возразить, но Арабелла ему не позволила.

– Подождите, не перебивайте меня, я и сама собьюсь.

Она какое-то время молчала, собираясь с мыслями, а потом продолжила:

– Ваша милость, вы достойны быть счастливым. Но со мной вы не будете счастливы. Вы не знаете, кто я, какой была моя жизнь до того момента, как я попала сюда. Моё прошлое, о котором я не могу вам ничего рассказать, в один не слишком прекрасный день может стать поводом для большого скандала. Вы самый честный, самый достойный, самый порядочный человек из всех, с кем я знакома. Я не хочу, чтобы ваше имя было опорочено чем-то из моего прошлого. Пусть лучше я останусь старой девой, только бы не стать причиной вашего несчастья!

Арабелла закусила губу, запрокинула голову и посмотрела в потолок, пытаясь удержать в глазах непрошеные слёзы.

– Анджелина, радость моя, что за глупые мысли посетили вашу красивую головку! – виконт спешно подошёл к девушке и взял её за руку. – Вы ведь знаете, что значите для меня. Я уже не раз говорил, но могу ещё хоть сто раз повторить: нет такой проблемы, которую нельзя было бы разрешить, пусть даже решения эти будут не из приятных. Поверьте, я смогу преодолеть любые невзгоды, любые трудности, которые будут стоять у нас на пути, если вы будете со мною рядом.

Вы моя путеводная звезда. Вы мой жизненный ориентир. С вами одной связаны все мои чаяния и надежды. Я жду не дождусь, когда смогу принести перед алтарём брачную клятву. Я готов и сейчас поклясться вам в своей любви и преданности. Вы самое светлое, самое чистое создание из всех, что я знал. Уверен, с вами не может быть связано никаких тёмных историй. То, что с вами произошло, – трагедия, не более. Но вместе мы можем справиться и с этим.

Виконт взял и другую руку девушки и попеременно стал целовать их, приговаривая:

– Прошу вас… Успокойтесь… Не печальте свои прекрасные глаза… Поверьте… Всё будет хорошо!

Он оторвал свои губы от рук девушки и взглянул ей прямо в глаза.

– Ну, всё? Теперь вы успокоились? Готовы ехать на суаре к виконтессе Филамарино?

Арабелла, послав виконту вымученную улыбку, неуверенно ответила:

– Да, пожалуй.

Граф Моразини хоть и отправил виконтессе Филамарино подтверждение своего присутствия на её званом вечере, однако до последнего сомневался, стоит ли ему ехать на это суаре. Уже прошло больше четырёх лет с той поры, как он посетил последнее подобное мероприятие. Ещё пару недель назад граф непременно бы отверг приглашение на столь многолюдное увеселение. Но сейчас у него был очень веский мотив, чтобы нарушить устоявшийся порядок. У этого мотива были огромные синие глаза, грациозные, музыкальные руки и не в меру острый язычок.

С того момента, как обладательница всех этих достоинств в слезах покинула собственную помолвку, граф Альфредо Северо Моразини не мог найти себе покоя. Во-первых, он впервые со всей очевидностью осознал, что его влечёт к этой странной, удивительной девушке необъяснимая сила, природу которой он безрезультативно пытался разгадать. Во-вторых, впервые за долгие годы его сердце обливалось кровью от жалости при виде женских слёз. И факт, что слёзы эти были пролиты той самой девушкой, к которой стремилось его бестолковое сердце, только усиливал душевную распутицу.

Моразини не понимал, что с ним происходит, ибо никогда такого не испытывал. Ещё несколько дней назад он был полон предвзятости по отношению к этой особе. Если быть абсолютно откровенным, пристрастность к ней до конца не покинула его и сейчас. И это больше всего выводило графа из себя. Умом он понимал, что не должен чувствовать то, что чувствует, но ничего поделать с собой не мог.

И что самое неприятное – это было не праздное любопытство и не исследовательский интерес, который обычно испытывает учёный по отношению к изучаемому объекту. Это было нечто большее, что постепенно вытесняло из головы остальные мысли, заполняя собой всё пространство его ума, души и сердца.