Когда он пришел в себя, когда белый цвет потускнел до оттенков земли, мужчина лежал, свернувшись калачиком в болотной грязи. Первое, что он увидел, была роза — галлюцинация. Иллюзия. Он протянул руку. Головка иллюзии мягко покоилась на его пальцах. Он заплакал. Когда слезы прекратились, роза все еще была там. Он почувствовал что-то твердое под ребрами, застрявшее в грязи, и сдвинулся, чтобы оттолкнуть это. Камень. Легкое прикосновение коснулось его щеки. Переместившись, он сдвинулся ближе к розе, и теперь она коснулась его лица. Он заставил себя сесть и обхватил цветок ладонями. Она пустила корни под уклоном, упав на бок, когда он оттолкнул ее от себя, казалось, давным-давно. Её стебель был изогнут, чтобы улавливать лучи солнца, пробивающиеся сквозь замшелый потолок болота.

Постепенно он начал осознавать свои руки, и что-то в них не давало ему покоя с тех пор, как он проснулся.

Вот: они начали гнить. Он не чувствовал боли, и все же кожа свисала с них клочьями. Ему показалось, что он видит костяшку одного из своих пальцев. Так вот оно что. Женщина подарила ему болезнь в качестве прощального подарка, и он скоро умрет. Оно того стоило. Теперь он останется здесь. Он больше не оставит свою розу. Время шло. Он не считал циклов света и тьмы. Иногда он лежал на спине и смотрел сквозь мох и ветви на небо. По ночам он видел звезды и думал о своей любви в их последнюю ночь вместе. В течение дня он представлял себе, что некоторые пряди беловато-зеленого мха над головой могут быть остатками записей Шевера, пойманными и прикрепленными к деревьям под дождем. Но нет — женщина принесла их обратно после того, как он их выбросил. Зачем она это сделала? Зачем она пришла в его дом, солгала, украла его сердце, привела его в канализацию, заразила его гнилью? Его единственным сожалением было то, что он так и не достиг прозрения по поводу записей Шевера. Он с тоской подумал о столе в канализации, где он держал их, где они, несомненно, покоились даже сейчас. Или... неужели? Он напрягся, пытаясь разглядеть размытые дни между ее исчезновением и настоящим. И ... да, образ пришел: он сам, стоящий над столом, на котором не было ничего, кроме огарка свечи, слегка нахмурившись, смутно думая, что чего-то не хватает, но не заботясь об этом, чтобы думать об этом дальше. Пустой стол. Никаких записей. Она их забрала. Конечно. В этом был смысл. Что еще ценного он мог ей предложить? У него не было ничего особенного, никаких способностей или озарений. Его роза была ценна только для него, но записи Шевера ...

Он мог себе представить, что они были бы ценны для многих из рода этой женщины. Он был так погружен в свой маленький мир сада, занятий и горной хижины, что не мог думать дальше этого. Такова была цена этой неудачи. Чтобы убедиться, что он не придет за своим сокровищем ... ядовитый поцелуй. Но почему она не забрала записи раньше? Он никогда не узнает. Возможно, он был единственной короткой вспышкой света в ее темном существовании, ее шансом познать любовь, прежде чем потерять свою жизнь в какой-то яме, в которой копошились чёрные волшебники. Возможно, познав любовь, она когда-нибудь познает и раскаяние, покаяние ... и, где-то за этим, покой. Да... вот во что он поверил бы. Он приподнялся на локте и теперь уронил голову на грязную подушку. Пиявки облепили его лицо, и он улыбнулся. Теперь наступит конец.

— Все то же, что и в Калимпорте, — упрямо повторил Энтрери.

По другую сторону стола Джарлаксл с трудом удержался от смешка.

— И ты еще зовешь мой народ расистами? — ответил темный эльф. — Мы, по крайней мере, не относимся с таким презрением к своим собственным сородичам!

— Твой длинный язык болтает глупости!

— Мой длинный язык открыл мне ворота в город, разве нет? — ответил Джарлаксл, ухмыляясь своей нахальной улыбочкой.

Это было правдой. Они с Энтрери прибыли сюда, на северо-восток Фаэруна, в страну, известную как Кровавые Скалы. Здесь, по слухам, храбрецы могли сколотить состояние на ушах гоблинов и их сородичей, в изобилии водящихся на диких равнинах Ваасы, к северу от королевства Дамара и его столицы Гелиогабалуса. Приплетя и имя короля Гарета Драконоборца, и напомнив страже ворот, что король-паладин Дамары известен своей терпимостью и стремлением судить о людях по их делам, а не цвету кожи, темный эльф убедил строгих охранников впустить его внутрь.

Не в последнюю очередь на них повлияло то, что Джарлаксл был меньше всего похож на тех темных эльфов, о которых они слышали истории — а вживую и вовсе не видели ни одного. Одетый в вызывающе широкополую шляпу с огромным пурпурным пером, широкий синий плащ, который с тех пор успел перевоплотиться в красный, черную повязку, которую он передвигал с глаза на глаз, и при этом даже без видимого оружия, Джарлаксл подходил скорее на роль персонажа базарных сплетен, чем опасного шпиона. Ему, как и Энтрери, несмотря на его впечатляющий меч и разукрашенный кинжал, позволили войти в город, но посулили присматривать за каждым их шагом.

Прошло несколько часов, и пришельцы убедились, что эти лентяи не сдержали слова.

— Долго ты там будешь копаться! — рявкнул Энтрери через всю таверну на служанку, которая принимала у них заказы. Она не спешила возвращаться с подносом, явно робея до дрожи, и даже теряя дар речи, каждый раз, при виде дроу. Девушка вспыхнула и направилась к стойке, затем развернулась, потом еще раз, не зная, что ей делать. За ближайшим столом пара завсегдатаев бросила недовольные взгляды на нее и на Энтрери.

Убийца сел на стуле поудобнее. Он почти надеялся, что эти двое нападут. Его настроение последние месяцы было неизменно ужасным с тех пор, как они с Джарлакслем уничтожили Магический Кристалл. Дорога на север была скучной, без происшествий, несмотря на внешность и выходки его попутчика. И вся затея Джарлаксла была убийце не по душе. Темный эльф затащил его в Кровавые Скалы, чтобы завоевать репутацию и немного золота на убийстве гоблинов. Для Энтрери это походило больше на работу для его вечного врага, Дриззта, и его «благородных» друзей.

— Ты ее лишь больше запугал, — заметил Джарлаксл.

Энтрери только пожал плечами.

— Знаешь, дружок, у моего народа есть примета. Если знатный дроу ласков с ровней, но жесток к слугам, он воистину мерзавец. В моих кругах это был своего рода комплимент. А как здесь?

Энтрери откинулся на спинку стула и приподнял поля своей шляпы — которую Джарлаксл называл «болеро» — так, чтобы дроу в полной мере разглядел скепсис в его взгляде.

— И не делай вид, будто тебя не задело, — подмигнул Джарлаксл.

— О боги, у меня вместо совести — темный эльф, — вздохнул Энтрери. — До чего я докатился?

— Артемис Энтрери мог бы быть и выше того, чтобы задирать кухонных девочек, — отрезал Джарлаксл, демонстративно отвернувшись.

С рыком возмущения Энтрери вскочил из-за стола и направился на другую сторону зала. Его силуэт перемещался бесшумно и грациозно, словно он парил среди столов и стульев, направляясь к официантке. Он миновал стол с двумя шумными наблюдателями, один из которых начал было подниматься, видимо, чтобы заслонить ему путь. Энтрери хватило одного колючего взгляда, чтобы изменить планы храбреца.

— Ты, — Артемис позвал девушку.

Она замерла, и вслед за ней замерло все вокруг, смолкли разговоры. В гробовой тишине с другой стороны комнаты донеслось знакомое хихиканье.

Служанка медленно обернулась навстречу Энтрери. Тот подошел вплотную и упал на одно колено.

— Я прошу твоего прощения, юная леди, произнес он, бросив несколько золотых монет ей на поднос. Девушка не верила своим глазам. Энтрери поднялся с колен и продолжил: — Мне следовало догадаться, что ты забудешь, что мы заказали. Это можно понять, учитывая… — он бросил взгляд на Джарлаксля, — необычную внешность моего товарища. Я повторю тебе еще раз, чего мы желаем, и еще раз мои извинения, что я не осознал твоей проблемы раньше.