– Тете стало намного лучше. Она настояла, чтобы я вернулся на праздники домой, и я не возражал, – голос Эндрю был глубоким и сочным; в нем слышался не местный, нортумберийский, а шотландский акцент. Он говорил неестественно и официально, как будто заучил реплики заранее.

– Она осталась одна?

– Нет, с ней осталась ее подруга, так что я вполне мог уехать.

– Пожалуйста, садитесь, Эндрю, – Грейс указала на кресло, подошла к тахте и опустилась на нее Джейн снова села рядом. Не глядя на дочь, Грейс нащупала ее руку и крепко сжала.

– Почему вы не перевезете вашу тетю куда-нибудь поближе, Эндрю? – подавшись вперед, поинтересовалась Джейн. – Она живет так далеко от вас.

– Ей нравится Девон.

– А знаешь что, мамочка? – теперь девушка сидела, подобрав под себя ноги. На лице ее появилось озорное выражение. – Я готова поспорить, что Эндрю ездит туда не к тете. Я уверена, что это какая-то его подруга… как ты думаешь?

В этот момент – намеренно или нечаянно – Стивен уронил на пол молоток. Он взглянул на Джейн, но та не боялась брата. Проигнорировав его взгляд, она повторила:

– Как ты думаешь, мамочка?

– Я думаю, что это личное дело Эндрю, – Грейс посмотрела на гостя, он – на нее. Потом Эндрю перевел взгляд своих глубоких глаз на Джейн и мягко проговорил:

– Моя подруга живет здесь, поэтому я и вернулся сюда.

Джейн запрокинула голову и засмеялась. Ее смех напоминал журчание воды. Как-то однажды, когда ей было всего восемь лет, она прямо спросила Эндрю: «Когда я вырасту, ты женишься на мне?» Он был в какой-то мере шокирован вопросом. Джейн потом часто подшучивала над ним, называя его своим парнем.

– Завтра к Джейн приедет в гости ее знакомый, – объявила Грейс, улыбаясь дочери.

– Да? – брови Эндрю удивленно приподнялись.

– Не просто знакомый, Эндрю.

– Да? – он вопросительно посмотрел на девушку, и та, низко склонив голову, подтвердила:

– Угу.

Пронзительный крик, раздавшийся в холле, прервал этот обмен репликами. Грейс сморщилась. Крики не утихали. Потом послышались голоса: «До свиданья… до свиданья… спасибо, до свиданья… счастливого Рождества… и вам того же… до свиданья…» Входная дверь громко хлопнула, затем в гостиную вошел Джеральд. В руках его извивалась и пиналась Ивонн.

– Хочу! Хочу! Пусти, папа! Хочу! – набрав полные легкие воздуха, вопила она.

Джеральд прошествовал к камину и довольно бесцеремонно опустил девочку на ковер возле огня. Ивонн немедленно прекратила кричать.

Она оглядела собравшихся – на лице ее не было ни малейшего намека на слезы, – неожиданно засмеялась и, перевернувшись на живот, начала пинать ногами мягкий ворс.

– С этим ребенком надо что-то делать, – заметила Беатрис. – Девочка становится сущим чертенком.

– Если хотите иметь в семье гармонию – заведите ребенка. Как вы думаете? – снисходительно обратился Джеральд к Эндрю. Он говорил с ним доверительным тоном, каким обычно мужчины беседуют о своих проблемах. Эндрю поднялся с кресла и спокойно ответил:

– Ничего не могу сказать по этому вопросу.

– Да, да, конечно. Ну что ж, вы просто не знаете, что теряете.

Грейс тоже встала и, посмотрев на Эндрю, тихо спросила:

– Вы завтра будете один, Эндрю? – потом, не дожидаясь ответа, добавила – Придете поужинать с нами?

Эндрю внимательно посмотрел на женщину, потом обвел взглядом членов ее семьи – Беатрис, Джеральда, Джейн и, наконец, Стивена. Все не сводили с него глаз, ожидая, что он скажет. Он снова перевел взгляд на Грейс и, помедлив мгновение, коротко проговорил:

– Спасибо, с удовольствием Спокойной ночи.

Пожелание спокойной ночи относилось только к Грейс. Затем Эндрю кивнул всем остальным и опять произнес: «Спокойной ночи». Он направился к двери, потом остановился и, повернувшись, сказал, глядя на Грейс, тихим, ровным голосом:

– Счастливого вам Рождества.

– И вам того же, Эндрю, – так же тихо и ровно произнесла она.

Никто не пошел провожать Эндрю до выхода, и, когда дверь гостиной закрылась, все некоторое время молчали, выжидая, пока он пересечет холл.

Первой заговорила Беатрис.

– Но, мамочка, у нас будут гости: знакомый Джейн… – она посмотрела на сестру, – Джордж.

– Тем лучше, Джордж познакомится с Эндрю, Беатрис.

– Но, мамочка, Эндрю будет чувствовать себя неловко: мы никогда не приглашали его раньше.

– Так не случится, Беатрис… Я знала Эндрю еще до того, как познакомилась со всеми вами, – Грейс бросила на них быстрый взгляд, – и никогда не слышала, чтобы Эндрю чувствовал себя неловко в какой бы то ни было компании. Я всегда считала его одним из членов нашей семьи.

Она посмотрела на Стивена. На лице сына ясно читались его мысли.

– Ну, Стивен, что скажешь?

Он облизнул губы и какое-то время молчал. Грейс знала, что он изо всех сил пытается сдержать себя.

– Что ж, раз ты спрашиваешь и поскольку тебе, по-видимому, стало лучше, я буду говорить откровенно. – Стивен помолчал. Грейс склонила к нему голову. – Если бы отец был жив, никто не стал бы и обсуждать этот вопрос, так ведь? То, что завтра он будет один – не оправдание. Два года назад он тоже был на Рождество один, но не было и речи о том, чтобы приглашать его, потому что был жив отец, и я полагаю, что знаю, в чем здесь дело, – он опять сделал паузу. – Он не любил этого человека, никогда не любил. Зачем он держал его, я сказать не могу, но в одном я уверен: отец никогда не стал бы приглашать его на Рождество.

Какое бы впечатление ни произвели на Грейс слова Стивена, прочесть что-либо по ее лицу было невозможно: его выражение не изменилось, и только губы женщины сжались чуть крепче. Зато остальные были поражены такой дерзостью. Как раз в тот момент, когда Грейс собиралась заговорить, Джейн торопливо, запинаясь, начала:

– Ты… о, Стивен, как ты мог такое сказать? Отцу Эндрю нравился, правда, нравился. Что касается Джорджа, – она бросила сердитый взгляд на сестру, – если бы я и захотела, чтобы он познакомился с кем-нибудь, то это был бы только Эндрю, и если бы Джордж посчитал это ниже своего достоинства, тогда такой человек не для меня, вот так. А вы все – глупые… глупые снобы. Даже не снобы, а… ну, я не знаю.

– Успокойся, Джейн. Все в порядке, – Грейс взяла дочь за руку. Потом повернулась и, посмотрев на Стивена, очень тихим, даже нежным голосом произнесла:

– Похоже, вы все забываете, что я все еще хозяйка этого дома, и если я хочу, чтобы Эндрю ужинал с нами, значит, так оно и будет. Эндрю… – голос Грейс задрожал. Переводя взгляд с одного на другого, она часто заморгала. Никто не проронил ни слова, и Грейс, повернувшись, направилась к двери. Выйдя в холл, она несколько секунд стояла, опираясь на дверную ручку. Колени ее так дрожали, что она могла упасть. Болезненное чувство страха и тревоги вновь охватило ее и сжало грудь.

По мере того, как Грейс приближалась к лестнице, ее походка становилась какой-то неуверенной. Выражение боли и тревоги на лице сменилось другим – теперь, после того, как она напомнила всем, кто в доме хозяин, в ее глазах читалось настоятельное желание подтвердить это чем-нибудь, например, спросить на кухне у Пегги: «Ну как, все в порядке, Пегги?» – и таким образом вернуть себе уверенность в собственных силах.

Когда Грейс открыла дверь в столовую, Пегги Матер, склонившись над столом, переставляла графинчик для уксуса. Накрыванием стола Грейс занималась все послеобеденное время и теперь в мозгу ее прозвучал уверенный голос: «Скажи ей, чтобы поставила графин на место», но она не смогла преодолеть собственной нерешительности. Она прошла в столовую, сделав вид, что ничего не заметила, и встала позади кухарки: так было легче разговаривать.

У Пегги были широкие бедра, и, когда она наклонилась, ее ситцевая юбка туго натянулась на ягодицах и задралась, обнажив мясистые икры, – даже зад кухарки выглядел устрашающе. Грейс с самого начала всегда немного робела перед этой женщиной, но эта робость не шла ни в какое сравнение с тем чувством, которое стала внушать ей Пегги Матер в последние несколько недель.