И все-таки самым главным увлечением в ее жизни был Андрей, которого она воспитывала одна. Прежде я не встречала такой откровенной, беспрецедентной материнской любви. Этого великого по своей силе чувства могло хватить на целый детский дом-интернат, где она хотя бы была востребованной и взаимной. Нет! Андрей, конечно же, любил Тамару Валентиновну. Без сомнений. Но он настолько был переполнен этой любовью, что, в конце концов, она стала претить ему, и мы съехали на съемную квартиру.

У меня же наоборот эта материнская любовь вызывала молчаливое восхищение. Она безоговорочно подкупила меня, и я сознательно тянулась к этому чувству. Я искала его всю свою небольшую жизнь. Этот поиск плотно привязал меня к Тамаре Валентиновне. Я как будто нашла то, что искала. В детстве мне не пришлось испытать такой жертвенной привязанности, ничего не требующей взамен. Не пришлось испытать даже ее сотой доли, по той причине, что моя мама была абсолютно аморфным человеком: хрупким, болезненным, с грустными карими глазами, обрамленными шапкой черных вьющихся волос. Когда болезнь скрутила ее, она не стала сопротивляться. Она просто не смогла ей противостоять, и эта болезнь сразу проглотила всю ее жизнь и всех в ее жизни. Она долго и тщательно пережевывала, измалывала маму, а потом, высосав саму эту жизнь, оставив лишь жалкое скелетообразное подобие человека, выплюнула ее на больничную кровать, пожизненно приковав туда первой группой инвалидности. В детстве я не могла понять, что происходит. Почему на школьную перекличку ребята приходят с мамами, которые их целуют и обнимают, а я с бабушкой, которая постоянно одергивает мой фартук. В юности я не смогла принять того, что происходит. К тринадцати годам у меня назрело много вопросов. И я нуждалась в опытном проводнике в лице мамы. Крайняя потребность в ответах толкала меня на самые немыслимые поступки. И я до сих пор продолжала искать эти самые ответы.

– Тамара Валентиновна, я на производство позвонила – сказали, что можно подъехать в понедельник, – я взяла тряпку и вытерла стол.

– Да нет, Надь! Пойдем в зал, накроем там – там места побольше. Телевизор работает. Там нам гораздо комфортнее будет, – она взяла миску с беляшами. – В понедельник, значит, поедешь? Хорошо! Пошли-ка обсудим за столом.

Взяв чайник, три чашки, тарелку под пирожные и чайные пакетики, я пошла за тетей Тамарой. Зал блистал всеми возможными источниками искусственного освещения: огромная люстра с двадцатью лампочками, десять лампочек натяжного потолка, искусственный свет для цветов, на шторе сверкала еще не убранная новогодняя гирлянда, даже ночник был уже включен.

– Мам, зачем так много света? Хотя бы на этом экономила, – Андрей взял румяный беляш, надкусил его и стал рассматривать начинку.

– Так это я для цветов – пасмурно на улице, темно. А растениям свет нужен, теплота.

– Теплота всем нужна; цветам, людям. И горячие беляши гораздо вкуснее холодных, – высказала я очевидный факт, краем уха поймав довольный возглас Андрея.

– Как тебе беляши, Андрюш? Фарш сегодня на углу купила. Там новый мясной открыли. Забежала с утра. Ничего так магазинчик, мне понравился! Голубцы там тоже взяла, сейчас принесу, – тетя Тамара пошла на кухню за голубцами.

– Андрей! Принеси еще один стул, пожалуйста, – я достала пирожные и разложила их на тарелку. Это были классические корзиночки с кремом.

Андрей принес стул, Тетя Тамара – голубцы. Стол выглядел как-то даже по-праздничному. Мы с аппетитом сели ужинать.

– Значит, поедешь устраиваться на завод? Это хорошо, Надь. Стабильно.

– Вот и я ей о том же говорю: полный социальный пакет, отпуск сорок два дня, молоко за вредность выдают, зарплата белая, – Андрей отодвинул тарелку, вытер рот салфеткой и положил подбородок на скрещенные пальцы рук, – Спасибо, мам! Я наелся.

– Но молоко же просто так не выдают, Тамара Валентиновна? – я отложила беляши и внимательно посмотрела на маму Андрея.

– Нет, Надь, не выдают. Простые истины ведь всегда самые трудные. Производство, да, вредное и опасное: и физически, и морально. Иногда и не присядешь совсем на работе. Зимой особенно тяжело. Некоторые смену даже отработать не могут: разворачиваются и уходят. Точнее, бегут без оглядки. Но никто там тебя за руку держать не будет. Не сможешь привыкнуть – уйдешь!

– Как это? Как это не смогу привыкнуть? К работе разве нужно привыкать? Привычка – это приживание к обстоятельствам, которым человек не в силах противостоять. Полезная привычка – это похвально. Но производство-то ведь вредное?! Получается, что вредное производство может стать только вредной привычкой?! – Я повысила голос. Я нуждалась в ответах.

– Вот опять начала! – Андрей с раздражением смотрел на мать, – Производство – это не привычка. Это работа, за которую платят деньги! Мам! Блядь! Ты там двадцать пять лет отработала! Так вот и скажи Наде, что там все нормально! Что ты нагнетаешь-то? Она и так особым желанием не горит, все в рекламу свою хочет или еще лучше – училкой пойти!

Тамара Валентиновна встала из-за стола и виновато начала собирать пустую посуду.

– Понравились беляши, Андрей? – она, конечно, могла приукрасить какую-то мелочь, но откровенно обманывать не умела. – Надь, сходишь, осмотришься, освоишься, все покажут-расскажут. А там решишь для себя, как дальше быть.

***

– Девушка, проходите! – миловидная сотрудница со скромной розовой улыбкой распахнула двери.

Для официального трудоустройства на производство на начальном этапе требовалось написать заявление о приеме на работу, пройти профессиональный медицинский осмотр и получить временный пропуск, дающий право входа на металлургический завод ООО «Кузница Металлов».

На заполнение заявления по образцу под руководством все той же миловидной сотрудницы ушло не более пяти минут. И то, большую часть этого времени я наблюдала, как женщина виртуозно владеет своим профессиональным инструментом – шариковой ручкой. Голова была лишь вспомогательной метафорой. Ручкой она писала, двигала мысли, крутя ее у виска, расчесывала волосы и ручкой же набирала номер на стационарном телефоне.

– Владимир Петрович! Доброе утро! Дозировщика принимаем. Сможете сейчас подписать ее заявление? Оно без даты. Медицинская комиссия пока не пройдена. Подпишите? Нет? Поняла! Все-все, понятно! – она двумя руками громко положила телефонную трубку. – Завелся опять! То принимаем – потом пройдет, то сразу комиссию ему подавай!

Ручка находилась уже во рту и была не ручкой вовсе, а кубинской сигарой. Я непроизвольно вдохнула воздух, совсем не чувствуя себя табачным ценителем.

– Надежда! Комиссия нужна нам медицинская от вас! Проезд Курбатова, дом тринадцатый. С торца там вывеска «Профессиональный медицинский осмотр». Если я не ошибаюсь, то работают они до полтретьего. Комиссия платная. Сохраняйте чек и вам вернут деньги по чеку. При желании можете сегодня пройти. Время есть, – она взяла в руки только что написанное мной заявление, используя шариковую ручку уже как палочку дирижера, удостоверилась в чем-то, ей одной понятном, и добавила, – мы работаем до пяти. До свидания.

– До свидания! – я вышла и чуть ли не бегом направилась к остановке.

У меня не возникло даже мысли о том, чтобы отложить медкомиссию. Надо – значит пройду! Сказали «надо» – значит действительно «надо»! Только не сказали, кому это надо. И потом, спустя годы, ты никак не можешь понять, кто убедил тебя в тот момент в этой надобности. Откуда пришло такое спонтанное, но твердое решение, которое кардинальным образом изменило всю твою жизнь и самую тебя? Буквально вчера еще мое нутро пылало от нерешительности и сомнений – а сегодня уже я бежала на медкомиссию.

Мы находимся в постоянном поиске лучшей жизни, иногда пропуская самую эту жизнь.

***

Профессиональный медицинский осмотр я прошла стремительно, если не считать задержку в регистратуре – и то по причине возникшей там очереди. Когда мне выдали заполненный бланк под названием «Паспорт работника», я пошла по назначениям: анализы, хирург, офтальмолог, окулист и так далее. В этом бланке указаны были практически все врачебные профессии, мне известные. Сначала я осторожно стучала в кабинеты, даже немного втянув голову в плечи. Сомневаясь. Но на мои стук и приветствие сидячий-белый-халат-с-париком не поднимал головы от кипы своих бумаг и карточек. Редко кто из врачей одаривал меня скользящим взглядом. Я перестала стучать и заходила в кабинет совсем смелой и здоровой.