«В следующий раз мы будем лучше», — настаивал Гриффин. Это был промах, это была моя вина, мы все исправим. Так что успокойся, пока кто-нибудь не подслушал». Он откинулся в кресле. Теперь. Меня не было в городе несколько месяцев, поэтому мне нужно услышать, что происходит в башне, и я хотел бы, чтобы ты был эффективен в этом, пожалуйста».

Робин мог бы ударить его тогда. Он бы так и сделал, если бы это не привлекло взгляды, если бы Гриффин не был так явно уязвлен.

Он ничего не добился от своего брата, он знал. Гриффин, как и профессор Лавелл, мог быть поразительно целеустремленным; если их что-то не устраивало, они просто не признавали этого, и любая попытка добиться признания заканчивалась лишь еще большим разочарованием. У него возникло мимолетное желание просто встать и уйти, хотя бы для того, чтобы посмотреть на выражение лица Гриффина. Но это не принесло бы длительного удовлетворения. Если бы он обернулся, Гриффин стал бы насмехаться над ним; если бы он продолжал уходить, то только разорвал бы свои собственные связи с Гермесом. Поэтому он сделал то, что у него получалось лучше всего, как с отцом, так и с братом — он проглотил свое разочарование и смирился с тем, что позволит Гриффину задать условия разговора.

«Не так уж много», — сказал он после успокоительного вздоха. Профессора в последнее время не выезжали за границу, и я не думаю, что в палатах что-то изменилось с прошлого раза. О — случилось нечто ужасное. Один выпускник — Энтони Риббен...

«Конечно, я знаю Энтони», — сказал Гриффин, затем прочистил горло. «Знал, я имею в виду. Из той же когорты.

«Так ты слышал?» спросил Робин.

«Слышал что?»

«Что он мертв».

«Что? Нет. Голос Гриффина был странно ровным. «Нет, я просто имел в виду — я знал его до того, как уехал. Он умер?

«Пропал в море, возвращаясь из Вест-Индии, очевидно», — сказал Робин.

«Ужасно,» сказал Гриффин безразлично. «Просто ужасно.»

Это все? спросил Робин.

«Что ты хочешь, чтобы я сказал?»

«Он был твоим однокурсником!»

«Мне не хотелось бы говорить тебе, но такие инциденты не редкость. Путешествия опасны. Кто-то пропадает каждые несколько лет».

Но это просто... это как-то неправильно. Что они даже не помянули его. Они просто продолжают жить, как будто этого никогда не было. Это... Робин запнулся. Внезапно ему захотелось плакать. Он чувствовал себя глупо, что заговорил об этом. Он не знал, чего хотел — возможно, какого-то подтверждения, что жизнь Энтони имела значение и что его нельзя так легко забыть. Но Гриффин, как он должен был знать, был худшим человеком, у которого можно было искать утешения.

Гриффин долго молчал. Он смотрел в окно, сосредоточенно нахмурив брови, словно размышляя о чем-то. Казалось, он совсем не слушал Робина. Затем он наклонил голову, открыл рот, закрыл его, затем снова открыл. «Знаешь, это не удивительно. То, как Бабель обращается со своими студентами, особенно с теми, кого они набирают из-за границы. Ты для них актив, но это все, что ты есть. Машина для перевода. И как только ты их подведешь, ты вылетаешь».

«Но он не провалился, он умер.»

«То же самое.» Гриффин встал и взял свое пальто. «Как бы то ни было. Мне нужны эти тексты в течение недели; я оставлю тебе инструкции, куда их передать».

«Мы закончили?» спросил Робин, пораженный. Он почувствовал новую волну разочарования. Он не знал, чего хочет от Гриффина, и вообще, способен ли Гриффин это дать, но все же он надеялся на большее.

«Мне нужно быть на месте», — сказал Гриффин, не оборачиваясь. Он уже собирался уходить. Следи за своим окном.

Это был, по всем меркам, очень плохой год.

Что-то отравляло Оксфорд, высасывало из университета все, что доставляло Робину радость. Ночи стали холоднее, дожди сильнее. Башня больше не казалась раем, а была тюрьмой. Курсовая работа была пыткой. Он и его друзья не получали никакого удовольствия от учебы; они не чувствовали ни захватывающих открытий первого курса, ни удовлетворения от реальной работы с серебром, которое могло бы однажды прийти на четвертом.

Старшие товарищи уверяли их, что так бывает всегда, что спад на третьем курсе — это нормально и неизбежно. Но тот год был явно неудачным и в других отношениях. Во-первых, число нападений на башню угрожающе возросло. Раньше Бабель мог рассчитывать на две-три попытки взлома в год, и все они становились предметом большого шоу, когда студенты толпились у дверей, чтобы посмотреть, какое жестокое воздействие оказали подопечные Плэйфера в этот раз. Но к февралю того года попытки краж стали происходить почти каждую неделю, и студентам начало надоедать зрелище полицейских, волочащих покалеченных преступников по булыжникам.

Но не только они были мишенью для воров. Основание башни постоянно оскверняли, обычно мочой, разбитыми бутылками и пролитой выпивкой. Дважды они обнаруживали граффити, нарисованные за ночь большими кривыми алыми буквами. TONGUES OF SATAN» — гласила надпись на задней стене; «DEVIL's SILVER» — под окном первого этажа.

В другое утро Робин и его товарищи, приехав на место, обнаружили, что на зеленой площади собрались десятки горожан, которые злобно кричали на ученых, входящих и выходящих из парадной двери. Они подошли осторожно. Толпа была немного пугающей, но не настолько плотной, чтобы они не смогли пробраться сквозь нее. Возможно, это говорило о том, что они готовы рискнуть толпой, лишь бы не пропустить занятия, но все выглядело так, будто они могут обойтись без преследования, пока крупный мужчина не шагнул к Виктории и не прорычал что-то на грубом и непонятном северном акценте.

Я вас не знаю, — задыхаясь, произнесла Виктория. Я не знаю, что вы...

Господи! Рами рванулся вперед, как будто в него выстрелили. Виктория вскрикнула. Сердце Робина остановилось. Но он увидел, что это было всего лишь яйцо; оно было нацелено на Викторию, а Рами дернулся, потому что шагнул вперед, чтобы защитить ее. Виктория отшатнулась назад, закрывая лицо руками; Рами обнял ее за плечи и повел вверх по ступенькам.

«Что с тобой? закричала Летти.

Человек, бросивший яйцо, прокричал в ответ что-то нечленораздельное. Робин поспешно схватил Летти за руку и втащил ее в дверь за Рами и Викторией.

Ты в порядке?» — спросил он.

Виктория дрожала так сильно, что едва могла говорить. «Хорошо, я в порядке — о, Рами, дай мне, у меня есть носовой платок...»

«Не волнуйся.» Рами стряхнул с себя куртку. «Это гиблое дело, я куплю новый».

В вестибюле студенты и клиенты сгрудились у стены, наблюдая за толпой через окна. Первым побуждением Робина было спросить, не работа ли это Гермеса. Но этого не могло быть — кражи Гриффина были так тщательно спланированы; они предполагали наличие гораздо более сложного механизма, чем эта разъяренная толпа.

Ты знаешь, что происходит? Робин спросил Кэти О'Нелл.

«Это рабочие мельницы, я думаю», — сказала Кэти. Я слышала, что Бабель только что подписал контракт с владельцами мельниц к северу отсюда, и из-за этого все эти люди остались без работы».

Все эти люди? спросил Рами. «Всего лишь за несколько серебряных слитков?»

«О, они уволили несколько сотен рабочих», — сказал Вимал, который подслушал. Предположительно, это блестящая комбинация пар, которую придумал профессор Плэйфер, и это принесло нам достаточно средств, чтобы финансировать ремонт всего восточного крыла вестибюля. Что меня не удивляет, если она может сделать работу всех этих мужчин вместе взятых».

«Но это очень грустно, не так ли?» — размышляла Кэти. «Интересно, что они теперь будут делать?

«Что ты имеешь в виду?» спросил Робин.

Кэти жестом указала на окно. «Ну, как они собираются обеспечивать свои семьи?

Робину стало стыдно, что он даже не подумал об этом.

Наверху, на уроке этимологии, профессор Лавелл высказал гораздо более жестокое мнение. «Не беспокойтесь о них. Это обычная шпана. Пьяницы, недовольные с севера, ничтожества, у которых нет лучшего способа выразить свое мнение, чем кричать о нем на улице. Я бы, конечно, предпочел, чтобы они написали письмо, но сомневаюсь, что половина из них умеет читать».