«Я даже не успела сказать, что люблю его, – всхлипнула она, поглаживая землю. – Я даже не успела это понять. А теперь слишком поздно! И слишком больно… Как же больно…»

Мягкие хлопья сменились колким дождем. Дэрей Сол окинул взглядом небо и вздохнул:

– Ты должна уходить. Пока есть время. Время – это все, что я могу тебе дать сейчас. Обещаю, что накажу виновных. Но в глазах единого закона сумеречные лисы совершили преступление… А потому, когда время истечет, по вашим следам выступят мстители. Ибо таков Закон.

«Спасибо… – кивнула наемница. – Спасибо тебе за все…»

Верховный жрец помог Джиа подняться и сделать первые шаги. Ноги отказывались ее слушаться, и несколько раз девушка снова падала на мокрый снег. В конце концов она заставила мышцы повиноваться.

«Дженна, – через некоторое время мысленно произнесла она, обернувшись к жрецу. – Ты хотел знать… Запомни же, мое имя – Дженна».

В своем воображении она представляла грозу посреди ясного неба, молнии, огненные столбы или хотя бы искры – хоть что-то необычное, что стало бы свидетельством случившегося волшебства. Однако даже в ее ощущениях ровным счетом ничего не изменилось. И теперь она не могла с уверенностью сказать, когда именно спало ее проклятие: за мгновение до поцелуя, в момент или сразу же после него? Или?

Обратилась ли она в лягушку с наступлением ночи или все ее страхи изначально уже не имели смысла? В том саду Алем целовал ее человеческие губы, ведь целовать лягушачью пасть попросту невозможно! Но что же, в таком случае, сняло заклятие, если не поцелуй? Чувства Алема? Ее собственные чувства к нему? Но оба они уже испытывали их в тот вечер, когда ученого взяли под стражу.

Что бы то ни было, но проклятие спало. Принцесса Гриерэ ощущала себя более чем хорошо. Она сохранила красоту и грозный, упрямый нрав, но теперь она могла подчинить себе ярость, когда это было необходимо. И она была счастлива.

Ее Высочество была счастлива настолько, что резкое похолодание и даже серые хлопья, падающие с неба, не могли расстроить эту радость. Несомненно, она еще обсудит изменение климата с Его Святейшеством. В ближайшее время им обоим придется немало пообщаться, и поводов тому будет множество, как печальных, так и радостных. Но сейчас, плотнее закутавшись в меховое манто и пришпорив белую кобылу, она скакала по заснеженному лесу.

Как бы ни было снято ее проклятие, какие бы механизмы ни привели в действие исцеляющую силу волшебства, Ее Высочество ждало еще одно испытание магией. По крайней мере, об этом говорила сумеречная наемница. Принцессу ждала встреча с той, которую она никогда в жизни не видела, но которая дала ей жизнь.

Добравшись до места, обозначенного на карте, девушка спешилась. Выросшая вблизи древних болот, она с детства знала, насколько коварны и опасны могли быть трясины. А воспитанная отцом скорее как сын, нежели дочь, она прекрасно умела по ним ходить, и потому быстро и без особого труда принцесса нашла и таинственную усыпальницу.

Несмотря на воцарившийся зимний холод, чаши белых лилий цвели как ни в чем не бывало, а лед, сковавший тонкой коркой все остальное болото, не тронул поверхность густой черной воды. Однако высокие прямые деревья вокруг усыпальницы окутал сверкающий иней, и оттого рассеялся мрак между ними.

Девушка не знала, да и не могла знать, но из-за неестественного похолодания что-то неуловимое и очень важное теперь переменилось в этом месте. Замедлилось течение жизненных сил. И некто сильный и страшный теперь спал на дне глубоким сном.

Принцесса Гриерэ склонилась над застывшей под водным саваном женщиной, словно смотрясь в свое отражение. Но только она могла заметить, что это волшебное сходство между ними все же имело одно огромное различие. Черты лица матери – ее брови, прикрытые глаза, тонкий нос и розовые губы – хранили в себе столько тепла и нежности, сколько Гриерэ не могла отыскать в себе даже в минуты их самой искренней и живой близости с Алемом Дешером.

Девушка глядела на женщину и недоумевала. Время шло, но ничего не происходило. Волшебство не работало.

– Мамочка, – с отчаянием всхлипнула она, касаясь воды кончиками пальцев. – Как же мне снять твое проклятие? Как же мне найти в себе столько тепла, чтобы растопить лед твоего сна? – Девушка стиснула зубы, чувствуя, как в груди у нее разгорается гнев. – О, дав мне жизнь, ты словно бы не поделилась со мной ни каплей своей нежности. Я выросла злой и грубой. И в этом я винила себя. Но теперь, когда я вижу тебя, я понимаю, почему так произошло… – Принцесса сжала кулаки, дрожа от ярости. – Отнятая у тебя при рождении, я не сумела впитать в себя любовь и нежность приемных родителей! В тоске по тебе я отвергала их любовь! Но все еще можно исправить! Слышишь? Мамочка, проснись же! Мне нужна твоя любовь и твоя нежность! Пусть я не научилась любить по-настоящему! Пусть мое сердце досталось мне от чудовища, которое стало моим отцом! Пускай мне перешел его гнев и не передалось твое человеческое тепло… Я такая… Как те уродцы в банках! Может, и не было никакого проклятия, а?! Просто… я гибрид, я недочеловек! Я не умею любить… Так сложилось… – Она упрямо вскинула голову. – Не умею. Да и пусть! Но я буду тебя защищать! Слышишь? Проснись! Я клянусь, что больше никому не позволю причинить тебе вред! Я… – Она заплакала. – Я буду заботиться о тебе и любить, как могу. Как умею…

Ее злые горячие слезы упали в воду. И черное зеркало дрогнуло, пошло мелкой рябью. А женщина в его глубинах вдруг открыла глаза. Их взгляды встретились, а руки потянулись навстречу друг другу, размыкая плотный покров воды.

Мать и дочь встретились, чтобы никогда больше не расставаться.

Под серым небом сквозь промерзшие поля и луга растянулся широкий тракт. Не было слышно ни обычного стрекота насекомых, ни даже птичьих трелей. Лишь мерно стучали капли по полотняной крыше, позвякивали медные бубенцы на сбруе лошадок, да, упрямо перемешивая густую дорожную грязь, скрипели колеса телеги.

Выступающая вперед округлая крыша защищала возницу от мелкого холодного дождя. Вирил Уом тихо напевал себе под нос задорный мотивчик. Он был все так же весел и добродушен, ибо таков он был. Но его черные волосы приобрели теперь оттенок серебра. Многое пришлось ему пережить за свой век, и старость прибирала свое.

Однако вопреки тяжелой судьбе, выпадающей на долю всех бродячих артистов, Вирил Уом не терял неизменной жизнерадостности. Напротив, он свято верил в то, что все происходящее, будь то трудности или препятствия, оказывается в итоге лишь на благо.

Вот и семья его снова выросла. Теперь Вирил раздумывал над новой программой выступлений, ведь отныне они были уже не просто музыкантами и танцорами.

Моросил дождик, позвякивали бубенцы. Из печной трубы белой струйкой поднимался дымок. Внутри повозки было тепло, уютно и пахло горячей стряпней. Бонита Уом подала знак, и Филе с Поле принялись стучать ложками со всей присущей им музыкальностью. Заслышав это, Вирил направил лошадок к обочине и натянул поводья.

В тот же миг из повозки со звонким лаем выпрыгнули собаки и унеслись обнюхивать и помечать ближайшие окрестности, оповещая всякого зверя о том, что в ближайшее время только их стая будет здесь хозяйничать. А их стая, то есть семья, была теперь большой и дружной и имела привычку трапезничать в общем кругу.

Пока Филе и Поле ставили навес от дождя и устраивали стол, к обочине подкатила вторая телега. Возница – неприятного вида, но такой же веселый, как и каждый в семействе Уомов, – горбун и силач Фро соскочил с облучка и помог спуститься на дорогу своим маленьким друзьям – лилипутам Аннэ и Оннеу. Затем он подал руку бородатой женщине Карэ и с особой заботой – прекрасной танцовщице Орфе.

Хотя девушка и ответила взаимностью на теплые чувства своего спасителя, Фро до сих пор никак не мог поверить в свое счастье, и каждый раз, когда их руки соприкасались, сердце его замирало от нежности. И помощь, и руки Фро теперь были нужны Орфе как никому больше. И как никто больше она, потерявшая у стен монастыря Нороэш и слух, и зрение, могла оценить красоту и дивное звучание его души.