– Скажите, барон, а как в Монголии оказался индийский святой, который преподнес вам подарок?

– Да хуй его знает, – пожал плечами Унгерн. – У него есть такая способность – появляться сразу в нескольких местах одновременно. Раньше он часто наведывался, да вот уже года три как перестал. Развоплотился, скорее всего, старенький он был, хотя довольно крепкий.

За юртой послышались шаги, дверь осторожно растворилась, и на пороге возник Оссендовский. На лице его было выражение опасливого любопытства. Заметив меня, он улыбнулся и смело шагнул внутрь, двери за ним закрылись без его участия, – должно быть, невидимый Жамболон все еще находился снаружи.

– Можно? Рад видеть вас в добром здравии, Кирилл Иванович! – Оссендовский кивнул мне приветливо, а барону протянул для пожатия руку.

Я улыбнулся и молча кивнул в ответ. Унгерн жестом предложил поляку сесть. Мы удобно расположились на кошме и взяли стаканы с чаем, который хозяин юрты услужливо всем разлил.

– Доставайте свой блокнот и карандаш, господин Оссендовский. Сегодня я расскажу вам немного о своих предках, память о которых передается в нашей фамилии от поколения к поколению.

Пока Оссендовский копался с блокнотом, Дедушка хитро подмигнул мне, и лукавая улыбка промелькнула на его бледном лице.

– История моего рода восходит к временам Аттилы. В моих жилах течет славная кровь гуннов, германцев и венгров. В конце двенадцатого века древний род Штернберг разветвился на германскую и ливонскую линии. Родоначальником последней, из которой и произошли мои предки, является Иоанн фон Штернберг, служивший в венгерских войсках и из Венгрии прибывший в Ливонию в тысяча двести одиннадцатом году во главе отряда из нескольких сотен гусар. Сам Иоанн фон Штернберг называл себя «Унгам», что значит «венгр», по месту своего происхождения, а потомки его, несколько видоизменив это прозвище, писались вплоть до начала семнадцатого века Унгарнами. Потом некоторое время рыцари Унгарны именовались Унгерн-Штернбергами. Несколькими годами раньше того, как германская ветвь этого рода по воле императора Леопольда Первого получила графский титул, королева шведская Христина в октябре тысяча шестьсот пятьдесят третьего года возвела трех дворян Унгернов в баронское достоинство, приказав именовать их впредь Унгерн фон Штернбергами.

Дальний мой предок сражался вместе Ричардом Львиное Сердце и принял смерть под стенами Иерусалима. Сын основателя династии Иоанна фон Штернберга одиннадцатилетний Ральф Унгерн участвовал в известном Крестовом походе детей и сгинул бесследно в Алжире, так и не дойдя до Святой земли. Барон Гальза Унгерн-Штернберг в рядах ордена меченосцев вел борьбу против язычников – славян, латышей, литовцев и эстов – на восточных рубежах Германии. При Грюнвальдском сражении пали сразу два представителя моего рода. Воинственные рыцари нашего семейства, склонные к аскетизму и мистике, совершили немало ратных подвигов, став героями многочисленных легенд и сказаний. Генрих Унгерн-Штернберг по прозвищу Топор был известным странствующим рыцарем, побеждавшим соперников на многочисленных турнирах в Англии, во Франции, в Германии и Италии. Смерть свою он нашел в Кадиксе, где в поединке противник-испанец ловким ударом разрубил его шлем вместе с головой. Еще один Ральф Унгерн был корсаром и пустил на дно немало кораблей в Балтийском море. Барон Петр Унгерн, другой рыцарь-пират, владел замком на острове Даго и из своего разбойничьего гнезда совершал стремительные атаки на торговый флот в Прибалтике. В восемнадцатом веке в Европе был известен Вильгельм Унгерн, занимавшийся алхимией и получивший за это прозвище Брат Сатаны. Прадед мой также был корсаром, собиравшим дань с английских кораблей в далеком Индийском океане. Англичане долго охотились за ним, а когда наконец схватили, то по договору передали русскому правительству, которое сослало его после суда в Забайкалье.

Как видите, я являюсь продолжателем славного рода рыцарей. Наш девиз с тех давних пор не изменился и звучит так: «Звезда их не знает заката». Родовой герб украшен рыцарскими шлемами, что говорит о доблести; лилии на гербе означают чистоту помыслов; две серебряные розы олицетворяют павших за веру воинов нашего рода; еще на гербе есть три короны и две шестиконечные звезды, орлиные крылья и павлиньи хвосты. – Унгерн перечислял элементы герба по памяти, а Оссендовский скрипел карандашом, записывая за бароном все, что тот находил нужным сообщить о своих предках.

– Позвольте, господин Унгерн… – Поляк поднял голову, обратив растерянный взгляд на Дедушку. – Вы говорите, шестиконечные звезды… Это ведь иудейские символы, если я не ошибаюсь?

Барон нахмурился и потянулся за ташуром. Оссендовский побледнел и выронил карандаш из трясущейся руки.

– Это символ солнца, а совсем не еврейская звезда, – процедил барон сквозь зубы. – Солнце, поднявшееся над землей, как символ очищения и предельной ясности.

Поляк схватил упавший карандаш и принялся строчить в блокноте.

– Но к евреям вы относитесь отрицательно?

– Крайне отрицательно, – прошипел Унгерн, готовый уже взорваться. – Все зло в мире от евреев… ну и еще от большевиков! А теперь, Оссендовский, мы с тобой покончим!

Фраза прозвучала двусмысленно и тревожно. Барон хлопнул себя правой рукой по боку. Хлопок пришелся точно на то место, где обычно на ремне закреплена кобура с наганом. Это было рефлекторное движение, и Дедушка повторял его довольно часто. Он любил, чтобы наган всегда был рядом, но, зная свою вспыльчивую натуру, частенько от греха подальше сдавал его вместе с ташуром Жамболону. Так было и сейчас. Оссендовский спрятал за пазуху блокнот, вскочил с места и, торопливо прощаясь, попятился к выходу. Он так спешил, что, допустив неосторожность, гулко ударился затылком о перекладину, после чего неуклюже развернулся и, споткнувшись о высокий порожек, улетел куда-то во тьму.

Скулы мои сводило, а рот заполнила холодная слюна. Мне казалось, что в воздухе растеклась какая-то неведомая вибрация, огонь в керосиновой лампе пульсировал, меняя освещенность и создавая на решетчатых стенах юрты странные живые тени. Начало подташнивать, и кожа на лице онемела. Я смотрел на барона. На лице его была блаженная улыбка, вокруг его головы и кистей рук я заметил слабое красное свечение. Я наконец осознал, что загадочные грибы начали на меня действовать. А может быть, и не грибы совсем, а тот сладковатый серый пепел, источавший аромат благовоний. Мир становился необычным… Цвета казались ярче, да и было их теперь больше. Я решил потрогать руками лицо и почувствовал пластилиновую податливость, – казалось, я касаюсь чего-то чужого, малознакомого. Стало смешно, и я захохотал. Меня не смешило что-то конкретное, смех был скорее нервного характера. Неожиданно пришло понимание, что Унгерн меня отравил, и, скорее всего, я умираю, а может быть, уже умер. Эта мысль показалась мне настолько естественной, что я в нее немедленно поверил и жуткий страх до боли сжал мое сердце.

– Да, Ивановский, ты действительно умер! – Унгерн начал широко открывать рот, как бы массируя свою нижнюю челюсть… он сейчас походил на крупную рыбу, которая неожиданно подавилась невидимой добычей.

– Но я ведь не по-настоящему умер? – с надеждой в голосе поинтересовался я.

– В этом мире все не по-настоящему, – смиренно констатировал Дедушка и стал раскачиваться из стороны в сторону.

Он начал с почти неуловимой амплитуды, но через некоторое время отчетливо обозначилось поступательное движение.

В юрте стало светло и просторно. Стены широко разошлись в стороны, а купол поднялся, дым от печурки валил к потолку и втягивался в раскрытый круглый проем, за которым чернел кусок холодного и таинственного звездного неба.

– Начали уже? – спросил кто-то тихо, но четко.

В дверях юрты стоял огромный Вольфович и с интересом переводил взгляд с меня на барона и обратно.

– А мы уже заждались! – Унгерн радостно замахал руками, приглашая гостя сесть рядом.

– Дела задержали, – констатировал иудей, снял тарлык, бросил его на кошму, а сам удобно устроился поверх него полулежа. – Что было в коробочке почтенного старца из Ширди сегодня?