– Там ведь были и женщины? Варвара, жена полковника Михайлова, например? – пытался я выяснить детали у Безродного.

– Я расстрелял всех без исключения! И жену, и самого Михайлова, и Полетико, и Филиппова… – безучастно сообщил Безродный.

– И Оссендовского… – продолжил я вслед за капитаном мрачный список убиенных.

– Какого, к черту, Оссендовского? – нахмурился Безродный.

– Фердинанда Оссендовского, поляка, который выехал вместе с отрядом.

– Нет, никакого Оссендовского в отряде не было! – решительно отмахнулся капитан.

Неожиданно оборвались жизни людей, с которыми я был так или иначе связан все свои последние недели пребывания в Улясутае. По городу прошла волна арестов и расстрелов. Старенький сайд Чултун-бэйсэ был задушен Безродным, несколько монгольских князей повешены на площади. Доможиров также был взят под арест и с конвоем отправлен в Ургу. Город оцепенел от страха, ни у кого уже не возникало вопросов о том, кто в Улясутае хозяин. Капитан заявил, что теперь нет необходимости в моем пребывании в городе, мне было приказано выдвигаться в Ван-Хурэ, куда в ближайшее время, по словам Безродного, прибудут генералы Унгерн и Резухин. Я покинул город верхом на монгольской лошадке, в сопровождении трех всадников. Ехали «ургой» – так монголы называют петлю, которой отлавливают из табуна коней. Другое значение слова «урга» – документ, который позволяет беспрепятственно в любом из встреченных табунов брать свежих лошадей на замену уставшим. «Урга» как документ, наделяющий всадника полномочиями, была известна еще со времен Чингисхана, скорее всего, и название столице Халхи было дано не случайно. Город, раскинувшийся в долине вдоль реки, по форме напоминал такую петлю.

С «ургой» передвигаться было надежнее и быстрее. Очень скоро я добрался до Ван-Хурэ, где был тепло встречен полковником Казагранди.

– Рад, что ты жив! – Он крепко пожал мою руку. – Уже знаю о ситуации в Улясутае, про террор Безродного в курсе. Я ведь в Ван-Хурэ тоже недавно, последний месяц провел в Дзаин-Шаби.

– Говорят, что Унгерн прибудет сюда на днях? – уточнил я.

– Да скоро приедет, генерал Резухин тут уже… Я с бароном еще ни разу не встречался лично, хотя в моих владениях он уже бывал дважды! Васильев, которого я тут оставлял за главного, рапортовал, что Дедушка был доволен тем, что увидел в городе. – Казагранди достал из портсигара папиросу и прикурил. Я почувствовал знакомый запах, от которого уже успел отвыкнуть. – Вот Рерих привет прислал, ты там на западе и позабыл, наверное, как жизнь пахнет?

Я делал жадные затяжки, все произошедшее со мной в последние месяцы казалось каким-то далеким и ко мне не относящимся. С непривычки дым подействовал на меня довольно сильно, я откинулся на спинку стула в кабинете Казагранди и, глядя в потолок, пытался собраться с мыслями и определиться с ощущениями.

– А что нового у Рериха?

– Давай о делах поговорим вечером, – предложил Казагранди. – Я приглашен сегодня на ужин семейством доктора Гея, он тебе зуб чинил, помнишь?

– Да, конечно, толковый мужик, сделал все очень быстро и почти безболезненно и денег брать не хотел.

– Ну вот, ты пока отдохни с дороги, я за тобой вечерком забегу, а сейчас у меня дел уйма, нужно к приезду барона подготовиться!

Казагранди оставил на столе еще одну папироску и удалился. В его кабинете было тепло и уютно. Огромная черная муха, проснувшаяся слишком рано, совершала под потолком медленные шумные круги, время от времени она звонко ударялась об оконное стекло, после чего в комнате на некоторое время воцарялась абсолютная тишина. Я сидел с закрытыми глазами и размышлял о чем-то отвлеченном, пока мой пьянящий покой не нарушили шаги и скрип двери. Открыв глаза, я обнаружил гостя, который, судя по выражению лица, был удивлен не меньше меня.

– Кирилл Иванович!

– Оссендовский?!

Поляк долго тряс мне руку, уверяя в том, что безумно рад встретить меня живым и невредимым. Он в подробностях, со множеством красочных деталей описал свой поход с обозом Михайлова и счастливое спасение. Случайность, по которой он не попал в лапы Безродного, сохранила жизнь не только ему, но и одному из братьев Филипповых, который согласился во время похода заглянуть с поляком в местный монастырь. Они планировали догнать Михайлова в пути, но, к счастью для себя, задержались в дацане на весь следующий день и избежали печальной участи.

– Ну теперь у вас будет шанс встретиться наконец с бароном Унгерном! – пообещал я. Хоть мне Оссендовский не особенно нравился, но я был рад тому, что он сумел выжить в бессмысленном кровопролитии под Дзаин-Шаби.

– Немного страшновато! – доверительно признался поляк и, взяв со стола папиросину, стал с нарочитым любопытством ее разглядывать.

– Угощайтесь, Фердинанд, – предложил я, и он немедленно угостился.

Мы курили, я слушал несмолкающую болтовню Оссендовского, муха жужжала под потолком… За окном время от времени раздавался топот копыт, звучали чьи-то голоса и пели птицы в лучах приветливого весеннего солнца.

У доктора Гея была изумительная семья. Тихая и скромная жена, две дочери и сынишка, да еще старенькая теща – все они дружно жили в скромном домике на окраине Ван-Хурэ. В городе Гей был известным человеком, местные монголы его боготворили, он умудрялся совмещать свою врачебную практику с ветеринарной и охотно выручал кочевников, частенько выезжая к ним из города, если случалась какая-то беда. Кроме того, доктор был известным членом Центросоюза – сибирской кооперативной организации, помогал местным князьям решать вопросы с провизией и мануфактурой. Как сообщил мне Казагранди по пути к Гею, тот имел влияние на мнение самого сайда Ван-Хурэ и к его словам всегда прислушивались зажиточные колонисты и промышленники. При всем этом семью Гея нельзя было назвать зажиточной… Казагранди захватил с собой мясо, какие-то продукты, бутылку с коньяком и сладости для детей. Было очевидно, что он бескорыстно помогал доктору в эти нелегкие для всех дни.

Сидя за небольшим столом, я чувствовал себя неловко. Младшая дочь доктора Гея была больна, она тихонько плакала в кроватке, родители часто отвлекались от беседы и подходили к ней, чтобы ее утешить и приласкать.

– У девочки бледный вид, – с сочувствием констатировал Казагранди. – Может быть, отравление?

– Что-то с кишечником, думаю, это инфекционное, – тихим голосом сообщил доктор и виновато улыбнулся.

– Я пришлю к вам нашего доктора Рибо! – пообещал полковник. – Он обязательно поставит вашу дочку на ноги.

– Уж не знаю, как вас и благодарить, – задумчиво закивал Гей.

– О каких благодарностях может идти речь? Ты знаешь, Ивановский, сколько этот человек сделал для меня? После разгрома Сибирской армии мне удалось с боями прорваться в Восточный Урянхай. Уцелело тогда всего человек пять. Мы вышли из тайги обмороженные, голодные и израненные. На южном берегу озера Хубсугул, недалеко от поселка Хытхыл, была заимка доктора Гея. В самом Хытхыле тогда стояли большевики, и этот отважный человек укрыл нас, накормил и подлечил. Я никогда не забуду той заботы, которой он окружил нас в те дни.

– Ну зачем это вспоминать, – скромно отмахнулся Гей. – Всякий нормальный человек поступил бы так же.

– Далеко не всякий!

Разгоряченный коньяком Казагранди своим возгласом потревожил неспокойный сон больной дочери хозяина дома. Ребенок заворочался и заплакал. Полковник немедленно притих и, виновато глянув на хозяйку, продолжил уже шепотом:

– Все мои достижения в Ван-Хурэ были бы невозможны без этого изумительного доктора! Он не только представил меня нужным людям, но и все время обеспечивал наш немногочисленный тогда еще отряд продовольствием, не дав загнуться с голодухи. Это честный и бескорыстный патриот, которым я не перестаю восхищаться! – Казагранди разошелся и незаметно для себя заговорил сперва громким шепотом, а потом снова начал шуметь.

Жена доктора, прикладывая ладонь ко рту, напомнила Казагранди о необходимости говорить тише. Он заметил ее жест, несколько раз театрально шлепнул себя по губам, после чего и вовсе умолк.