– Заснул, родимый?

Надо мной стоял Тубанов. Его толстые губы были растянуты в улыбке. Я вспомнил казнь узников во время освобождения из тюрьмы, вспомнил, как равнодушно и с какой сноровкой он зарезал человека, и мне стало не по себе.

– В карты играешь? – поинтересовался Тубанов, протягивая мне свою огромную пятерню, в которой лежала мятая и видавшая виды колода карт.

– Нет, не играю.

– Кого ищешь тут? – нахмурился предводитель тибетской сотни и убрал карты за отворот халата.

– Тебя ищу, ты же Тубанов?

Он кивнул и, не переставая улыбаться, сел прямо на землю рядом со мной. Подогнул ноги, подложив под них край своего халата, взял чашу, оставленную мной, и, разинув огромную пасть, влил в нее оставшийся напиток.

– Табак есть? – спросил Тубанов.

– Нет, я не курю.

– Что от меня надо?

– Я новый начальник штаба дивизии. Мне Дедушка задание дал концерт организовать. Вот музыкантов ищу.

Тубанов скучающе зевнул, издав при этом мощное утробное урчание, и посмотрел на меня с непониманием. Брови его были нахмурены, а взгляд колюч и неприветлив.

– Что от меня надо? – повторил он.

– Музыкантов хотел для концерта взять. Тех, которые ночью играли на барабанах и флейтах.

– Что взамен дашь? – Он приподнял бровь, выражая этим, очевидно, слабое любопытство.

– Приказ дам от Унгерна, пойдет? – бросил я с вызовом, этот гигант начал выводить меня из себя.

– Приказ не надо… табаку принеси и денег. Дам тебе музыкантов, – отрезал Тубанов, встал с земли и пошел прочь, оставив меня в некоторой задумчивости.

Я решил в лагере тубутов не задерживаться и отправился в штаб.

Штаб оказался открыт. Это было странно, я ведь точно закрывал его на замок. Или забыл? Может, Жамболон в гости пожаловал, у него точно есть ключ. Я тихонько вошел в помещение штаба и остановился, чтобы глаза привыкли к полумраку. На столе стоял самовар, и горела керосиновая лампа. Бардак, царивший во вверенном мне штабе, сменился порядком. Было довольно чисто и даже пахло приятно – не то благовониями, не то мылом. В одной из комнат раздавалось негромкое женское пение, передвигалась мебель и производились еще какие-то действия. Я, стараясь не создавать много шума, пересек «тронный зал» и заглянул в комнатку, откуда слышались звуки. Неожиданно прямо в дверях столкнулся с девушкой, которая держала в руках тряпку. Незнакомка казалась растерянной не меньше моего. Личико милое, большие карие глаза, фигурка стройная… подробностей я разглядеть не успел. Она отскочила назад и побледнела, я поспешил ее успокоить:

– Не волнуйтесь так, девушка! Вы кто?

– Дуся… – заморгала глазами незнакомка, и это вышло у нее чертовски мило.

– Я Кирилл Ивановский, начальник штаба Азиатской конной.

Дуся приветливо улыбнулась, открыв ровные белые зубы, и напряжение момента вроде как спало.

– Я знаю! Мне Володя сказал, что вы утром появитесь.

– Володя? Рерих? – Я был немного сбит с толку.

– Да, Рерих. Он разве вам про меня не говорил? Он сказал, что я могу у вас работать. Порядок наводить, еду готовить… Если нужно зашить что-то или оружие почистить… я это тоже умею, – спешила сообщить Дуся о своих полезных навыках и умениях.

Это меня несколько развеселило, и я улыбнулся:

– Это вы самовар разогрели, Дуся?

– Да, чаю хотите? У меня и молоко есть!

– Боже мой, про самовар не спрашиваю уже, а молоко-то вам где удалось раздобыть?

– У меня и сахар есть! – заверила Дуся и, проскочив мимо меня, растворилась во тьме «тронного зала».

Теперь я понял, что приятный запах чистоты исходил не от благовоний и мыла. Так пахла Дуся, уютная и смешливая девушка, в присутствии которой я на миг позабыл о войне, лишениях и тяготах. Спасибо Рериху, удружил.

– Здесь у вас мрачновато. Окна очень узкие, и света мало! – Дуся по-хозяйски обвела помещение взглядом.

Я не чувствовал мрачности до этого момента, но теперь ощутил ее очень отчетливо. Дуся показалась мне лучиком солнца в этом странном темном зале, с пулеметом на постаменте из опрокинутых шкафов. Она о чем-то щебетала, носилась среди ящиков, то наливая чай, то протирая пыль. Теперь уже я рассмотрел все прелести, которыми природа наградила это хрупкое создание. На вид Дусе было не больше двадцати. Маленькая, с аккуратной попкой приятной формы и крупной грудью, возможно казавшейся больше из-за роста. У низкорослых девушек все черты кажутся крупнее. Мне вдруг захотелось ее выебать. Кровь застучала в висках, но я взял себя в руки и, что-то пробурчав про срочные дела, выскочил из штаба наружу, так и не допив свой чай.

Я буквально летел по улицам, не обращая внимания на снежинки, вихрившиеся вокруг. Мне нужно было с кем-то поговорить или чем-то заняться, чтобы отвлечься от наваждения. В мастерских у Лисовского я узнал, что Рерих сейчас на складах. Лисовский что-то оживленно объяснял мне, но я его не слушал.

– Привет, Ивановский! – Рерих встретил меня благодушной улыбкой.

– Здоро́во! У меня в штабе Дуся…

– Хорошая девушка, правда?

– Слишком хорошая, как мне теперь там прикажешь работать?

– Ну она вроде особо не жеманится и не больная. Клингенберг проверял. – Рерих вынул непременную папиросину и, послюнявив, прикурил.

– В смысле «не жеманится»? – Я несколько насторожился, принял от Рериха папиросу и сделал несколько затяжек.

– Ну в том самом. Что ты тут целку-то ломаешь?

– Да я не ломаю… Как-то все это мне не очень понятно. Ты, Володенька, ее ко мне зачем прислал?

– Ха, Володенька! – Рерих начал хохотать. – Если тебе девушка не нравится, я ее у Клингенберга оставлю. Хотя она крови боится, и раненые ее пугают. Думал, у тебя пока перекантуется.

– Да почему у меня-то? – удивился я. – Она кто такая вообще?

– Племянница Семенова. – Рерих указал пальцем в небо и многозначительно поднял вверх глаза.

– Атамана Семенова? – поперхнулся я дымом.

– Ага.

В голове всплывали бессвязные образы, среди которых промелькнуло и миловидное личико Дуси.

– А у вас с ней что-то было, Володенька?

– Да брось ты, Ивановский! Пользуйся благосклонностью судьбы и не задавай нелепых вопросов. Ты ведь не против, чтобы она пока в штабе пожила?

– Да нет, – ответил я неуверенно. – Вообще не против. Пусть живет.

Покурили еще, выпили чая.

– У Тубанова был. Тибетцы у него музыкальные. Мне бы на концерт их заполучить, да он кобенится. Говорит, табаку дай и денег!

– Тубанов плут. Дай ему это. – Рерих протянул небольшой кусочек гашиша, завернутый в промасленную бумагу. – Ну и пообещай, что дашь еще после концерта. Он это дело любит. Хотя деньги любит еще больше.

Я поблагодарил Рериха и, сунув в карман гашиш, спросил:

– С горючим Лисовский не придумал ничего?

– Да есть вариант. Сегодня обсуждали. Но он трудоемкий, если ничего другого не будет, то придется его принимать.

– Керосин?

– Скипидар!

– А что, автомобили на скипидаре работают?

– Да, и довольно неплохо.

– Где нам его достать?

– Только производить. Да ты пока голову не ломай! Надеюсь, что до этого не дойдет. Ну а если дойдет, то мы тут еще на три месяца, не меньше, задержимся. Сбор живицы – это процесс не быстрый. Да еще печь строить придется. Я все же рассчитываю керосина раздобыть, да вот пока не соображу где.

– На радиостанции керосин вроде был. Там же двигатель керосиновый?

– Светлая голова. Смотайся, пожалуйста, на Мафуску, там радисты заступили. Аккуратненько пошарь по сусекам, может, и есть запас керосину бесхозного. А потом сразу сюда! Хитун должен вечерком подъехать, твою барышню заберем и пообедаем у дунган лапшою, а то у меня на сухомятке язва скоро вылезет.

Было неприятно, что Рерих называет Дусю моей барышней. Но вслух я ничего не сказал. Мне вдруг стала противна собственная щетина, вдобавок я несколько дней не мылся. Я смотался на Мафуску, свободного керосину там, конечно, не оказалось.

Вернувшись на склады, я узнал, что Рерих был отослан с какими-то поручениями из города. Ужин с лапшой откладывался на неопределенный срок. На складах я получил свежую гимнастерку, новые брюки, теплую монгольскую шапку из овчины, две пары шерстяных носков, полотенце, а также брезентовый вещевой мешок, куда и сложил обновки. Мне выдали офицерское жалованье, и я был этому рад. В городе нашел цирюльника-китайца. Он позволил помыться у себя в заведении, вскипятив немного воды, а после чисто обрил мне голову и лицо, побрызгал одеколоном. Грязную одежду я выкидывать не стал, сложил в вещевой мешок. Чувствовал себя свежо. Поздно вечером вернулся в штаб. Там было светло и уютно. В центре «тронного зала» над пулеметом была закреплена большая керосиновая лампа, дававшая много света. На столе я обнаружил горячий самовар, варенье и приличный запас восковых свечей. Дуси видно не было, наверное, легла спать в одной из комнаток штаба. Я выпил чая, с удовольствием поел варенья. Неожиданно вспомнил о том, что переданный Рерихом для Тубанова гашиш находится в кармане грязной гимнастерки. Хорошо, что я ее не выкинул. Возник соблазн покурить на сон гашишу, но не было табака и папирос. Я запер штаб изнутри, погасил лампу и, взяв в руки свечу, отправился в свою комнатку, где уже привык ночевать на расстеленной в уголке кошме, накрываясь сверху шинелью. Сегодня в штабе было тепло, натоплено. Дуся молодец. Надо утром дать ей денег из полученного офицерского жалованья на обустройство быта. Снял гимнастерку, брюки снимать не стал. Лег на кошму, накрылся шинелью и сразу же заснул. Сон мне снился эротический, в нем была голая Дуся. Она прижималась ко мне своим горячим телом, и даже во сне я отчетливо ощутил этот жар и почувствовал ее запах: не то запах благовоний, не то мыла. Запустил руку в ее волосы и целовал в губы. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что все это не сон. Дуся действительно была рядом, голая и горячая, – скорее всего, проникла в мою комнату, пока я спал, разделась и пролезла под шинель. Хорошо, что я сегодня чист и гладко выбрит.