Я до сих пор не помню, как называлось то растение, круглым плоским кольцом покрывающее землю, на котором вырастало множество мелких, жестких, многоигольных плодов-колючек. Мы их в детстве называли «кавунчиками». Очень неприятно, скажу я вам, когда наступишь босой ногой даже на один такой «кавунчик».

Дед же не поленился набрать много таких колючек и усеять ими единственный выход от озера. А потом просто ждал, когда мы будем возвращаться с рыбалки, зная заранее, что мы все равно ночью ничего не поймаем….

Когда мы начали стягиваться к выходу, он спустил на нас своих собак, но не дал им свободу, иначе они нас просто бы порвали, а держал их на длинных веревках. С помощью собак, он хотел заставить нас бежать…на колючки. А когда ребята начали падать и кататься по земле, прокалывая различные части тела, дед стоял рядом, и длинной, специально приготовленной для этого, лозиной, стегал этот ребячий клубок, вдоль и поперек, с диким смехом, и всеми, что он знал, многоэтажными матами….

Так он отплатил нам за помощь и так подтвердил свое разрешение на рыбалку….Насладившись зверской экзекуцией, он забрал собак и ушел к бригадному стану, а бедные «рыбаки», еще часа два выковыривали колючки из разных частей тела и отходили от побоев.

Для нас, пацанов тех суровых лет, выросших на лучших природных человеческих чувствах, главной нанесенной нам обидой, были не те побои и колючки, которыми нас отблагодарил сторож, а вопиющая несправедливость. Если бы он сказал нам – нельзя, мы бы ничего к нему не имели бы. Раз нельзя – значит – нельзя. Мы же не для обогащения просились на рыбалку, большинству из нас – просто нечего было кушать.

А он, даже с учетом своего уровня, катался, как сыр в масле на бригадных харчах, считая, что и рыба в озере – Его рыба, и овощи, и бахча в бригаде- Его, в первую очередь. Мы знали, что выходя через день на работу, дед Гришка всегда брал с собой литровую бутылку вина…для бригадира, обожающего этот напиток и смотревшего сквозь пальцы на все проделки сторожа.

Именно такую – подлую несправедливость, не могли понять и простить ему наши, прошедшие через многое с детских лет, неиспорченные детские сердца. Его никто за язык не тянул, никто ему не приказывал и не обязывал, что-то для нас делать. Да ведь никто и ничего у него не просил. Мы помогли ему, чем могли, а он, в порядке «оплаты», устроил нам такую показательную порку, наплевав в наши детские души.

На очередном «уличном» совете, большинство ребят, высказалось за необходимость наказания сторожа, за такое хамское к нам отношение, причем инициатором такого действия выступил именно племянник деда Гришки, мой тезка.

Решили отплатить ему той же монетой. Ничего сверхестественного придумывать не стали. Просто насобирали два ведра таких же острых колючек, выбрали ночь, когда дед Гришка был не на дежурстве и решили испортить ему ночной отдых.

До этого, днем, племянник деда, зная, когда его жена обычно отдыхала, приделал к окну их спальни, сырую картофелину на веревке, а к той веревке привязал длинную суровую нитку, конец которой, вывел за забор их двора. Как раз сзади забора, был колхозный участок, засеянный коноплей. Конопля в колхозах тогда свободно высевалась и в тот год, и в то время, уже стояла в рост человека.

Выбрали безлунную ночь. Собаки были в бригаде, поэтому, ребятам не составило особого труда, рассыпать колючки по двору, начиная от крыльца и потом – по обе стороны дворовой дорожки, до обеих калиток – на огород и на улицу.

Где-то после полуночи, начали с помощью веревки, постукивать картофелиной по окну в спальне. На улице жарко, душно, окно в спальню открыто. Постепенно усиливали частоту ударов и их интенсивность. После 10–15 раза, слышим разъяренный крик деда: «Ох выйду, я вам покажу, мать- перемать!». После десятка таких обещаний, дед не выдерживает и выскакивает в кальсонах на крыльцо, с ружьем в руках.

Тапочек домашних в те времена в селе не знали, и дед сразу попадает босыми ногами на…колючки. Падает назад, одновременно стреляет из ружья в воздух, затем опрокидывается на спину. Он буквально ревет: «Манька, твою мать, давай лампу!». Электричества тогда в селе еще не было. Выбегает тетя Маша, с зажженной лампой, попадает на колючки, тоже падает. Лампа покатилась по двору. Керосин, огонь. В разные стороны катаются по двору сторож с женой, с дикими воплями и многоэтажными матами.

Дед все-таки и в этой ситуации, не забывал посылать нам угрозы, типа: «Я знаю, хто цэ, я вас усих пэрэстриляю, мать- перемать!».

Нас эти угрозы уже не трогали. Мы дали деду Гришке почувствовать, как неприятно кататься по напичканной колючками земле, даже без дополнительной обработки лозиной….

Мы, в какой-то мере, были отомщены, пусть даже таким варварским способом. Хотя такие изуверы, как дед Гришка, по-другому и не поймут….

Не знаю, как другие ребята, а я для себя сделал выод на всю жизнь – «свои» охранники, бывают только для «своих» воров и снял для себя этот вопрос, навсегда.

Понятно, что после того, как мы с дедом Гришкой, обменялись похожими «любезностями», нашей с ним «дружбе», пришел конец. Ни одна из сторон об этом не жалела.

Мы вошли в лето. Заработали колхозные бригады, сразу решив для нас проблемы питания. Большинство наших ребят с удовольствием шло на работу в колхозные бригады, и не только потому, что там кормили в обед, хотя это тоже было немаловажным, а – главное – чтобы быть на людях, общаться, познавать то-то новое, не вариться в монотонной, однообразной и бесконечной домашней рутине. Мы же были еще дети, хотя никогда и не видели того детства, по-настоящему….

«Рассчитавшись» в какой-то мере с дедом Гришкой, мы больше с ним не общались, как будто он и не жил на нашей улице и мы его никогда не знали….

Но жизнь рассудила иначе. Скорее всего, своим нечеловеческим отношением к людям, не только детям, но и взрослым, он где-то все-таки пересек ту «красную» линию поведения в обществе.

Где-то там, Наверху, это, наконец, заметили, и Провидение – таки вмешалось в его не совсем порядочную жизнь. Оказалось, что такое тоже иногда бывает, хотя не всегда, и во время. Все это выяснилось несколько позже и к нашим с ним взаимоотношениям – не касалось.

Дело в том, что в той бригаде, где работал дед Гришка, кроме сравнительно большого и постоянного (невысыхаемого) озера, рядом с бригадным станом, о котором уже шел разговор, метрах в двухстах, находилось еще одно озерцо, поменьше. Это была небольшая ложбинка, заливаемая водой во времена половодий. Понятное дело, что заливалась вся территория так называемого «Лиманчика», а потом вода быстро возвращалась в Днестр. Оставались отдельные очажки воды, они уже никуда сбегали, а просто высыхали. На данном участке, бригадное озеро оставалось всегда, просто становилось меньше, а соседнее озеро, в ложбинке, всегда держало воду примерно с месяц, а потом – тоже высыхало. Когда его можно было уже обрабатывать – его перепахивали и засевали какой – нибудь кормовой культурой на зеленый корм, другого там уже ничего не посеешь- времени не хватит на вызревание.

Площадь под этим временным озером была небольшая, ни в какие посевные планы она не входила, хотя и числилась по балансу за бригадой, где работал дед Гришка. Это у него был своего рода «резерв», который он часто использовал именно, как резерв.

Когда вода разливалась, а потом уходила, не вся попадающая в такие впадины рыба, успевала вернуться в Днестр и оставалась по временным озерцам. Это и был тот дедов резерв.

Зная, что из большого озера, рыба никуда не денется, без его участия, он старался поскорее выхватить рыбу из мелких озер. Была у него такая «Хватка» – некое подобие большого, широкого рыболовного сачка, с помощью которого, он выбирал рыбу из тех озер, всю подряд. Мелкую выпускал в большое озеро, которая побольше – забирал домой – и на еду, и для рынка.

Особенностью того, второго, озера, было то, что где-то посредине впадины, находилась небольшая яма. Говорили, что – то ли глинище там раньше было, или воронка от бомбы, на углубление такое было. Оно, естественно, высыхало в последнюю очередь и только после этого – то место можно было перепахивать.