Я не могу раскрыть глаз, настолько остро все, настолько чувственно.

— Сладкая… Какая сладкая… — он опять возле уха моего губами водит, целует опять, что-то трогает внизу пальцами, и я вскрикиваю от неожиданности и стыдного удовольствия.

Я знаю, что он делает, он уже со мной это делал, доводя до пика ужаса, смешанного с наслаждением. Но тогда это все было через одежду… Хоть какая-то преграда… А теперь я ощущаю, что никаких преград нет.

Вообще нет ничего между нашими телами, нашей горячей кожей… И осознание этого заставляет обжигающую волну стыда пройти от кончиков пальцев до макушки. Я не могу открыть глаз! Не могу! Это как в детстве, желание спрятаться от всех невзгод под одеялом, святая уверенность, что ни один кошмар тебя не настигнет в этом случае!

И здесь что-то похожее. Пока я лежу с закрытыми глазами, все происходит словно не со мной.

Не меня так жадно и опытно трогает большой, сильный мужчина в полутьме пещеры, не меня он целует, сводя с ума удовольствием, не меня гладит там, где никто никогда… Ах…

Меня выгибает от наползающих волн наслаждения, что дарят его руки, и я погружаюсь в них, в его запах, шепот развратный, горячий такой, уже не понимаю, что делает со мной мой Зверь…

И пропускаю момент, когда его сладкие ласки начинают приносить боль.

Сильную, давящую.

А затем резкую!

Вскрикиваю, распахивая ресницы, и вижу над собой черные звериные глаза. На дне зрачков их клубится безумие… И радость.

— Вот как, сладкая? Я знал… — шепчет он и усмехается довольно, а затем коротко целует меня в растерянно раскрытые губы, — моя теперь, чувствуешь? Моя. И будешь только моя всегда.

Я не могу сказать ни слова, боль, тупая и сильная, не дает сосредоточиться, пальцы невольно цепляются за мощные голые плечи…

— Моя… — опять шепчет Зверь… А затем двигается.

И я вскрикиваю.

— Не плачь, сладкая, не плачь… — он собирает мои слезы губами, шепчет и шепчет что-то, я даже не понимаю, что, настолько в голове мутно. Не осознаю, что уже не пальцами, ногтями провожу по гладкой коже, Азат шипит и хрипло смеется. Как он может смеяться, когда мне так больно? Как он может…

Больше я ничего не могу запомнить.

Только качающийся огонек свечи, хриплое дыхание моего Зверя и свое выбивающееся из груди сердце.

Вот такая первая брачная ночь получилась у героев…

Следующие главы — от Азата.

Спасибо, что вы со мной, мои хорошие!

Люблю вас!

Азат. Моя

Когда мне говорили, что женщина — корень всех бед мужчины, я только смеялся. Разве это возможно? Мужчина, если он уважает себя, всегда спокоен и не позволит ни одной женщине затронуть это внутреннее спокойствие.

Женщин можно хотеть, да. Почему нет? Для того они и созданы.

Женщин можно уважать. Конечно. Я уважаю женщин. Не всех. Пожалуй, только одну. Мою маму. Она — поистине достойна уважения. А всем остальным нужно его еще заслужить.

В моей жизни было много женщин. Наверно, даже слишком много. Я не считал нужным себя ограничивать, особенно до женитьбы. Да и после, на самом деле, тоже думал, что не буду. Думал, да. Раньше.

Конечно, у нас официально мужчина не может брать нескольких жен, но, в принципе, это не возбраняется. Все закрывают глаза. О чем говорить, если даже мой дядя, президент… ну да не будем об этом. Даже думать не стоит на такие темы.

В любом случае, я всегда знал, как себя вести и как относится к женщинам. Знал, что женюсь не по любви. Какая любовь, о чем вы?

Ну да, дед что-то мне говорил про Перозовых, про то, что сын его друга уехал в Европу, хорошо там живет, дочку растит. Невесту мне.

Я не особенно вникал. Ну, живет и живет. Ну, растит и растит… Когда это еще будет? У меня дел полно.

Потом умер отец, и дед как-то очень резко сдал. Моментально, не успели земле тело отца предать, как через сорок дней…

Меня это подкосило тогда. Я отца, кажется, так не любил и не уважал, как деда. И его потеря была дикой неожиданностью, бедой.

Но горевать было некогда, бизнес, построенный отцом, требовал внимания. Старший брат Адиль как раз был в Европе, приехал только на похороны отца, а потом — срочно назад.

Там как раз начиналось серьезное сотрудничество на государственном уровне, и мой брат должен был представлять нашу страну. И отцовский бизнес ему в этом мог только навредить.

И вот, в одночасье, я из бездельника с планами погулять, поездить по миру, развлечься, превратился в наследника, вынужденного защищать свое от зубов хищников. Ох, родственники засуетились! Сразу выяснилось, что отец кому-то что-то был должен, кто-то ему в каком-то лохматом году помогал, и теперь хорошо бы должок отдать.

Я сцепил зубы… И раздал. Всем все раздал. Да так, чтоб нажрались, а кое-кто и захлебнулся до смерти.

Буквально через полгода после полноценного вступления в наследство, на меня уже смотрели с опаской, как на непонятного хищного зверя, который неизвестно что сделает в следующую минуту: отойдет в сторону, оскалится, а то и зубами глотку перервет.

Не скажу, что это было просто. Но поддержка семьи в этот момент, поддержка брата, дяди, братьев двоюродных, друзей-побратимов, с которыми мы с детства вместе были, очень помогла. Вытащила из беды.

Надеюсь, и теперь поможет. Надеюсь, нас уже ищут.

Я лежу, закинув одну руку за голову. Вторую не могу. На ней жена моя спит. Слово какое странное. К ней не применимое. Жена. Моя жена. Моя.

Когда я говорил в узком кругу, что не понимаю, как может слететь крыша из-за женщины, усмехался в ответ на рассказы других мужчин, то совершенно был уверен, что со мной такого не произойдет.

Не тот характер, не тот склад ума.

Не умею очаровываться, все вижу кристально ясно, ярко. Как можно смотреть ясно и при этом очаровываться? Это же бред. Слабость. Правильно, я это все слабостью считал.

А понимающие, опытные мужчины, старшие, слушали мои дерзкие слова и многозначительно переглядывались. Дескать, все еще впереди у тебя, парень. Все еще будет.

А я смеялся, дурак.

И их считал недалекими.

Вот и поплатился.

Тогда, у ночном клубе, я не знал, что она — Перозова.

Просто увидел в разноцветной толпе невероятно красивую, нежную девушку. Она танцевала, мягко поводя бедрами, встряхивая длинными темными волосами, мантией закрывающими ее до ягодиц, и, когда свет стробоскопа попадал на ее лицо, я видел полузакрытые глаза, нежные пухлые губы, бледную, фарфоровую кожу. Я тогда, помнится, замер в своем кресле, спихнул с коленей какую-то девку, уже успевшую порядком надоесть своим развратным шепотом, и подался весь вперед, словно хищник в засаде следя за плавно двигающейся на танцполе девушкой.

Одета она была пошло и отвратительно. Какие-то блестящие джинсы, слишком обтягивающие круглую попку, какая-то блуза, слишком оголяющая плечи и немного показывающая мягкий подтянутый животик, когда девушка поднимала руки в танце.

Мне не нравилось, как она одета, я бы ни за что не позволил… Да что там! Я бы не позволил своей женщине даже показаться в таком месте! Неважно, в каком виде!

Здесь терлись девки особого толка, доступные и простые в общении.

И то, что такая сладкая девочка здесь, означало… Что она — одна из них. Из таких вот.

Понимание этого больно ударило в сердце, я даже оскалился невольно и схватился за кальянную трубку, чтоб немного успокоить бешено бьющееся сердце.

Глаз я с русалки сладкой не сводил и все думал, что делать? Позвать ее за столик? Если пойдет… Пойдет, конечно. Для того сюда и пришла!

И только я собрался передать через официанта приглашение, как она неожиданно посмотрела в мою сторону и замерла.

И я замер.

Она совершенно точно видела меня, совершенно определенно разглядела в темноте моей засады.