Ох! Это так стыдно! Стыдно, стыдно, стыдно!!!

Я пытаюсь свести ноги, но он не разрешает!

И трогает меня, бесстыдно и грубовато, прямо через нарядные национальные штаны из тонкого шелка.

У его движений теперь есть ритм. Сводящий с ума ритм.

Губы все так же периодически трогают нежную дрожащую кожу живота, пальцы неумолимо двигаются…

А еще он беспрерывно что-то шепчет.

Я не понимаю, что, речь родная, но странно певучая, более гортанная, чем мне привычно. И этот ритм, так жутко и правильно совпадающий с тем, что он сейчас делает со мной, тоже сводит с ума.

Неожиданно и страшно.

Я не могу себя больше контролировать, совершенно не управляю своим телом, кричу, извиваюсь, сжимаю бедрами его ладонь…

Подол платья не позволяет толком сделать вдох, ничего не видно, я схожу с ума от ощущений!

И окончательно теряюсь в окружающем мире, дрожа и комкая покрывало безвольными пальцами вытянутых над головой рук. Азат еще в самом начале определил их туда и все это время держал за запястья, не позволяя бороться.

Судороги, сладкие и сумасшедшие, прошивают тело еще долго. Кажется, что вечность.

А затем все прекращается.

Зверь откатывается с меня, но не уходит.

Чувствую, как прогибается под его весом кровать сбоку.

Руки мои освобождаются, но я не тороплюсь убирать подол от лица.

Потому что то, что сейчас случилось… Ох… Это так стыдно… Это так неправильно… Порочно.

Он что-то сделал со мной, как-то заставил… Это чувствовать. Я не хотела! Не хотела!

— Хорошо пахнешь, сладкая, — низкий, хриплый голос бьет по нервам.

Я приспускаю подол до уровня глаз, пряча огненные щеки.

Кошусь на Азата, молчаливо лежащего рядом.

Его лицо невероятно довольное. Глаза горят, губы изгибаются в усмешке.

Он подносит к лицу свои пальцы, нюхает их.

И до меня не сразу доходит вся пошлость, вся порочность этого простого жеста.

А когда доходит… Хочется опять спрятаться. И плевать, что живот голый… В конце концов, он его уже видел. И не только видел. Трогал. Целовал.

И… И…

Стыд накатывает с такой силой, что я все-таки прячусь опять за подолом, а еще отворачиваюсь от безжалостного мужчины, только что сделавшего со мной совершенно немыслимую вещь, поворачиваюсь на бок и подтягиваю ноги к груди.

Пусть он уйдет… Пожалуйста, пусть он уйдет…

— Так мы тоже попробуем, сладкая, — ладонь определяющим жестом ложится на мое бедро, ведет выше, по талии.

У меня нет сил реагировать, слишком шоковое состояние.

— Но потом. На сегодня хватит.

Он встает, матрас упруго принимает прежнюю форму, меня даже подбрасывает от контраста положений.

Я по-прежнему лежу на боку, подтянув ноги к груди, в голове ни одной мысли, только ужас от случившегося. И стыд, дикий стыд.

Я даже не осознаю слов Азата, настолько сейчас не в себе.

И не сразу понимаю, что меня заботливо укрывают пушистым легким одеялом…

На следующее утро дверь в моей темнице оказывается незапертой.

Я это не сразу замечаю, даже в голову не приходит проверить после вчерашних бесполезных попыток выбраться.

Само пробуждение не радует, потому что практически сразу приходят воспоминания о случившемся позоре.

Зверь… Ох, какой же зверь! Не зря мне так показалось сразу, с первого взгляда, еще там, в клубе.

Я долго лежу, укрывшись с головой тем самым покрывалом, что так милосердно набросил на меня Азат.

Лежу и пытаюсь удержать дрожащие от стыда и негодования губы.

Мыслей о том, что делать, как выбраться, нет. Мне кажется, что их уже и не будет.

Вчерашняя моя смелость, отрешенность, когда я наивно думала, что позволю ему все, лишь бы выбраться из западни, кажется глупостью недалекой девушки.

Если он собирается продолжать со мной такое делать… Я не смогу ощущать себя прежней. А, если не буду прежней, значит и то, о чем мечтаю, станет смешным и ненужным.

Неизвестно сколько я так умудряюсь пролежать, жалея себя и мучаясь угрызениями совести, но все же приходится выбираться.

Муки совести и обида на происходящее — это, конечно, серьезный довод, чтоб лежать и не двигаться, но организм требует своё.

Подчиняюсь, встаю, ощущая себя ужасной развалиной, еще хуже, чем после того мерзкого вечера, когда меня опоили в клубе.

Ванную комнату я обнаружила еще вчера, а потому сейчас быстро делаю свои дела, а затем, в немом ужасе, разглядываю отражение в зеркале.

Взъерошенная, испуганная зверюшка, с натертыми до красноты губами и щеками, напряженно таращащаяся на меня оттуда, совершенно не похожа на ту благовоспитанную, спокойную девушку, что совсем недавно покинула самолет и настраивалась на радостное общение с родственниками.

И не знала та глупая, наивная девушка, что про нее думают эти родственники, к чему ее готовит семья…

Ох, мама и папа, за что вы так со мной? Я ли не была самой послушной в мире дочерью? Может, это мне за мои мысли неправильные? О том, что хотела покинуть родных без их благословения?

Ловлю себя на глупых догадках, злюсь.

Усмешка на лице — неожиданность. Словно из-за личины благовоспитанной, послушной меня неожиданно проглядывает кто-то другой. Чужая девушка.

У нее, у этой чужой, есть чувство собственного достоинства и планы на будущее. И она не собирается мириться. Просто затаилась на время, спряталась в уголок сознания от происходящего.

Я умываюсь, приглаживаю встрепанные волосы. Остужаю холодной водой горящие губы и щеки.

И улыбаюсь себе.

Ничего. Все будет хорошо.

Выхожу в комнату, поправляю на себе одежду, радуясь, что Зверь вчера ее все же не порвал. Правильно, зачем рвать, когда можно просто задрать и добраться до желаемого? Стыд опять опаляет щеки…

Так. Все, не будем думать о произошедшем.

Будем думать о настоящем.

Дверь я дёргаю исключительно машинально. Просто проходя мимо.

И с огромным удивлением рассматриваю открывшийся коридор.

Что это значит?

Мне можно ходить по дому?

Почему вчера нельзя было?

Может, после произошедшего, Зверь думает, что сломил меня? Укротил? Ох, и будет же ему сюрприз…

Прихватываю платок на голову, чтоб, в случае чего, закрыть лицо.

И, твердо ступая, выхожу из комнаты.

Коридор не длинный и неожиданно заканчивается большой светлой комнатой.

Она оформлена в привычном стиле, принятом на родине. И у нас в доме.

Светлые мягкие диваны, множество подушек, низкие столики, цветные коврики, кажется, домотканые. Неожиданно на стене — огромная плазма. Окна большие, светлые, выходят на все тот же водопад. Шум от него проникает в комнату, наполняет ее, словно эхом отдаваясь в стенах.

Я подхожу к окну, смотрю вниз. Высоко.

Куда же ты привез меня, Зверь?

В какую-нибудь горную деревушку? Подальше от людей?

Интересно, отсюда можно спуститься пешком? Или только на машине? А, возможно, вообще лишь на осле? Такие деревни, запрятанные в ущельях и труднодоступные даже летом, что уж говорить про зимнюю распутицу, не редкость здесь.

Если выходить и топать пешком… Далеко не уйду.

Местность дикая, звери, волки встречаются. А хуже волков — люди, которые, увидев одинокую женщину, могут просто схватить ее и отвезти обратно родне. Потому что, если женщина в таком месте ходит одна, значит она не в себе.

И это хорошо, если именно родне отвезут. А есть такие, что заберут себе.

А почему нет?

Женщина сумасшедшая, одна, родне не нужна… Кому-нибудь пригодится. Ненадолго.

Обхватываю себя руками, словно замерзаю мгновенно. Снаружи и изнутри.

Присаживаюсь на кушетку, не отводя остановившегося взгляда от толщ воды, свободно низвергающихся с высоты.

Наверно, это место могло бы показаться мне красивым. Раньше. Возможно, я бы даже хотела его зарисовать… Но сейчас этот водопад — еще один мой страж.

И я его ненавижу.