Конечно, так поступать — словно оттягивать смертную казнь… Бессмысленно. Но скажите это тем, кто ловит последние глотки воздуха перед гибелью.

Мы идем в глубь пещеры, фонарь, мощный и тяжеловесный, светит довольно ярко, и я успеваю любоваться стенами и сводом. Все вокруг в самом деле необычное и завораживающее. Пожалуй, я бы хотела порисовать эти переходы красок…

По пути Азат показывает, где еще есть заначки с фонарями, мелками, веревками и даже свечами, чтоб не тратить зря батарейки фонарей.

— Понимаешь, в книге мальчик, Том Сойер, тоже нашел пещеру в скале, потом он боролся с разбойниками, которые устроили в ней свой склад, а потом приспособил ее для своих нужд. И играл в ней в разбойников… Удивительно, как ты не читала? Хотя… Мои ровесники тоже не читали многие…

— А ты как прочел? — заинтересовываюсь я.

— А мне отец сунул, еще в первом классе. Я только читать научился, больше улицей интересовался, чем книгами, конечно же… А он принес ее, с картинками… Книга до сих пор в домашней библиотеке. Я тебе потом покажу.

Азат рассказывает, увлеченно и красочно, и я, помимо воли, заражаюсь его интересом. Это странно, словно коза, которую бросили льву на съедение, неожиданно начинает слушать львиный рык и оценивать его красоту…

И хотелось бы мне быть отстраненной, но… Почему-то не могу. Все понимаю, и что Азат безжалостен, и обязательно сделает со мной то, что планировал… И что пути домой мне нет. Из-за него, в том числе!

Но поневоле вслушиваюсь, представляя, как маленький черноволосый мальчик с увлечением рассматривает картинки в большой красочной книге. И читает, водя пальцем по строчкам и шевеля губами.

— Ну я рассказал Каренчику, а он и вспомнил про эту пещеру. Мы тогда каждое лето у нас тут проводили… Мы начали лазить…

— А как же родители? — удивляюсь я, — не запрещали разве? Это же опасно…

— Запрещали, конечно, — он поворачивается и опять весело блестит зубами, — но кто ж нас остановит?

Я невольно улыбаюсь в ответ, совершенно в этот момент не контролируя лицо, и Азат мгновенно замолкает. Я вижу, как глаза его, в неверном свете фонаря, наливаются уже знакомой тяжестью, и перестаю улыбаться.

— Красивая сейчас такая, Ная… — он делает шаг ко мне, тянет на себя, и через мгновение я оказываюсь в его объятиях. В полумраке, потому что фонарь светит сейчас строго вниз, еще больше оттеняя резкие черты лица Азата, — улыбнись еще, сладкая…

Я не выполняю его просьбу, смотрю испуганно и напряженно в темные глаза.

Коза увлеклась перекатами львиного рыка и оказалась слишком близко от хищника…

Пещера открывается внезапно.

Вот мы идем, идем, идем… А потом — раз! И просторное помещение!

— Погоди, тут свечи должны быть, — бормочет Азат, отпуская мою руку и последовательно обходя только ему видимые выступы по периметру стен.

Чиркает зажигалкой, и вскоре пещеру заливает теплый подрагивающий свет.

Я с любопытством оглядываюсь.

Удивительное помещение.

Внизу, под ногами, ковер, ужасно пыльный, но рисунок все еще читаем. Национальные мотивы. Несколько грубо сколоченных скамей по углам, на широком выступе в стене, напоминающем низкую лежанку — что-то вроде гимнастических матов. И в углу — сундук. Надо же! В самом деле, сундук! Старый, похожий на тот, что стоит сейчас в доме бабушки Ани…

Как дети умудрились это все сюда перетащить?

— Как вы это все сюда притащили? — вопрос срывается прежде, чем успеваю подумать.

Голос мой, негромкий, звучит немного испуганно. И не отражается от стен, как до этого, в большой пещере. Похоже, предметы, находящиеся здесь, глушат его…

— Ну… Это дело не одного года, — неопределенно отвечает Азат, опять по-мальчишечьи усмехаясь, — сначала доски перенесли, потом Каренчик с моим братом Адилем сколотили скамьи… Ковер и сундук — это из дома бабушки Каренчика, там давно никто не жил, мы взяли… Маты — из моего дома, там внизу отец сделал спортзал, ты не видела?

— Нет…

— Ну, ничего, побываешь еще. И как раз в те годы менялось оборудование, вот мы маты и утащили…

— А что вы здесь делали?

— Проходи, сладкая, садись, — Азат обмахивает один из стульев, поднимая пыль. Она крутится в воздухе, оседая на пол. — Мы здесь… Ну, много чего… Играли, воображая себя разбойниками, которые караулят проходящие караваны торговцев. Потом, наоборот, играли в охотников на разбойников. Болтали, постарше когда стали, в карты играли…

Я прохожу, послушно сажусь на стул. Он подозрительно скрипит, но выдерживает мой вес.

Азат садится напротив, на пыльный мат у стены, смотрит на меня.

Его лицо в неверном свете свечей кажется грубоватым бронзовым оттиском. Словно маска воина.

Черные глаза, рельефно очерченные скулы, черная борода, крупный нос… И вся фигура кажется, словно выточенной из той же скальной породы, что окружает нас.

Широченные плечи, массивные запястья, тяжелые кисти рук…

Он удивительно гармонично смотрится здесь. Словно, и в самом деле, разбойник, занимающийся кровавым промыслом и взявший меня в плен.

Собственно, реальность недалека от вымысла.

Он смотрит на меня, и в глазах его — чернота. Пугающая, мрачная, жуткая.

— Зачем ты привел меня сюда, Азат? — шепотом спрашиваю я, пытаясь разорвать это мрачное молчание, натянувшееся струной между нами.

— Имя мое назвала, — хрипит он, растягивая губы в хищной улыбке, — первый раз, да, сладкая? Повтори еще, мне понравилось…

Он не отвечает на вопрос, впрочем, как множество раз до этого, когда не хочет говорить правду.

Он мне не врет, ни разу не соврал. Он просто молчит, если считает, что мне чего-то не надо знать.

— Азат… — это я не подчиняюсь его приказу, а просто пытаюсь достучаться, — зачем я тебе? Правда? Я не понимаю…

— Все очень просто, сладкая… — он поднимается и перетекает ко мне настолько быстро и плавно, что я даже моргнуть не успеваю — и вот он, рядом! Дыхание перехватывает, губы пересыхают от близости.

Азат поднимает меня со стула, легко подхватывает на руки и садится вместе со мной обратно на мат, устраиваясь поудобней и устраивая меня сверху, у себя на коленях.

— Все очень просто… — он прижимается губами к пульсирующей жилке на шее, запуская по моему напряженному телу невольную дрожь. Не удовольствия, нет. Безумия. Я знаю, как он может сделать сладко и странно своими губами. И своими руками. И изо всех сил противлюсь этому, опасаясь опять, в очередной раз, потерять себя. Сойти с ума. — Я просто тебя захотел. Как увидел там, в клубе… Ты танцевала… Приличная девушка не должна так танцевать. В публичном месте. Такое — только для мужа. Но ты танцевала, а я смотрел… И смотрел, и смотрел… — он говорит и говорит, а сам все крепче держит, все сильнее целует, уже не сдерживая силу своих рук и губ.

Мне тяжело и страшно в его объятиях, я вся дрожу, уже жалея, что спросила. Но я же не думала! Я же не знала! Я думала, что мы поговорим, мне показалось, что в нем что-то есть человеческое…

Но сейчас, закаменев в его руках, я понимаю, что ошибалась. Ничего в нем нет человеческого… Он целует меня, от его губ по коже бегут мурашки, и в то же время оскорбляет, называя неприличной девушкой только лишь из-за танцев. У него словно два лица, две ипостаси. С одной стороны — современный, даже начитанный, грамотно и правильно рассуждающий, а с другой — очень-очень дремучий. Какая-то дикая смесь из древних традиций и понятий и европейского лоска. Словно зверь-перевертыш.

Сверху — вот он, лощеный бизнесмен, а стоит чуть копнуть вглубь — и дикарь, едва с гор спустившийся… Оборотень… Ужасный человек… Почему он так хорошо мне делает? Как так может быть вообще? Я же понимаю, что это — принуждение, кошмар, ужас…

Но его губы на удивление нежные и в то же время требовательные. Зверь явно успел изучить все мои слабые места, и бьет прицельно туда, обезоруживая самым древним в мире способом: обещанием удовольствия.