Мне стыдно и страшно, но тело дрожит, а кожа покрывается мурашками от его поцелуев и развратного шепота… Как так может быть? Наверно, я в самом деле падшая, грязная, раз так реагирую. Приличная девушка должна с ужасом отбиваться, а я не могу… Просто не могу…

— Ты была, как русалка, дивная пэри, с длинными волосами, глазами полуприкрытыми, губами, сознанными для поцелуев… Моих, только моих, сладкая… — Азат расстегивает ворот плотной рубашки, обнажая плечо, покрывает его жгучими поцелуями и все шепчет и шепчет, сводя с ума окончательно, — ни на кого не смотрела, танцевала… Я словно обезумел… Никого не видел больше, только тебя…

Я пытаюсь упереться в его плечи ладонями, но сил нет, он легко перебарывает мое смешное сопротивление, горячий, такой горячий, обжигает, голову заволакивает безумным маревом, и я знаю его, это марево, оно мне знакомо! Благодаря ему знакомо!

Это он виноват в том, что я такая развратная! Он!

Губы сухие, воздуха не хватает, сердце грохочет, в ушах тоже грохот…

И я не сразу понимаю, увлеченная происходящим со мной, что грохот в ушах — не от неистово бьющей по венам крови…

Азат замирает, прекращая меня целовать. Затем аккуратно ссаживает с колен на пыльный мат и встает.

Лицо его совершенно спокойно, даже, я бы сказала, расслаблено, но я вижу, как бешено бьется тугая жилка у виска. Он насторожен, и ему не нравится происходящее.

А, значит, грохот — это не мое взбудораженное воображение. И не моя реакция на его вольности.

— Азат… — я говорю почему-то шепотом, мгновенно и дико пугаясь, смотрю вверх, на каменные своды пещеры, внезапно очень остро ощущая свою незащищенность. Уязвимость. И невероятную толщу камня над головой. — Что это, Азат?

— Ничего, сладкая, — спокойно говорит он, — наверно, где-то снаружи камни посыпались… Ты сиди здесь, я пойду посмотрю, хорошо?

Азат поворачивается ко мне, улыбается, умиротворенно и успокаивающе, но меня не обмануть! Я вижу, как блестят озабоченно его глаза! Я вижу, как непроизвольно сжимаются кулаки!

Он… Он меня обманывает! Что-то случилось, точно что-то случилось! И сейчас… Он хочет уйти, оставить меня одну! Здесь! В этом каменном гробу!

Я вскакиваю и обхватываю руками ворот его рубашки:

— Нет! Нет! Я не останусь, Азат! Не останусь! С собой возьми! С собой!

Контролировать себя совсем не получается, хоть и есть на грани разума понимание, что, даже если и произошло что-то непоправимое, необходимо дать мужчине возможность действовать. Нельзя так цепляться, нельзя мешать!

Но не могу, просто не могу!

Из глаз льются слезы от ужаса, а пальцы, кажется, намертво впились в моего Зверя.

Он тут же подхватывает меня, обвивает своими сильными руками, хрипит на ушко успокаивающе:

— Ну что ты, сладкая? Ну что ты? Все хорошо будет… Я просто посмотрю и вернусь… Клянусь, что недалеко. Да мы и так недалеко от выхода… Просто надо посмотреть, мало ли, вдруг немного камешков нападало, а ты своими нежными ножками… Просто посмотрю…

— С тобой! С тобой пойду!

Я не верю ему, не соглашаюсь! Кажется, что, стоит ему уйти, исчезнуть из поля зрения, и я умру! Просто умру от ужаса прямо здесь, в этой проклятой пещере, проклятом гробу!

— Сладкая… Ная… — он отпускает меня, силой размыкает, казалось, намертво скрюченные пальцы, держит их в своих ладонях, смотрит в глаза, серьезно и уже без прежнего напускного спокойствия. — Мне надо одному, понимаешь? Я вернусь. Ты даже не заметишь, настолько быстро!

Его руки дарят тепло, его глаза дарят уверенность. Все будет хорошо? Конечно…

Смотрю в глаза Азата, ища там то, что придаст мне хоть немного уверенности. Ощущаю, как губы дрожат…

И прихожу в себя. Приступ паники отступает так же внезапно, как и накатывал.

Какая я глупая! Раскричалась здесь! Вцепилась! Стыдно и по-дурацки.

Азату сейчас и без того несладко. Он же не знает, что там произошло? Ему туда идти сейчас. Конечно, я только буду мешать, идиотка…

Ему надо одному.

Пусть идет.

Я убираю руки от его надежного тепла и сажусь на мат у стены, подбираю под себя ноги.

— Иди.

— Ная… Я сейчас, я скоро.

Оглядывает меня озабоченно, затем успокаивающе подмигивает, берет фонарик и выходит.

А я остаюсь. И сижу, уставясь пустым взглядом в проем, за которым скрылся мой Зверь. И не думается сейчас ни о чем.

Ни о том, почему вдруг он стал так необходим. Тут все понятно. Я испугалась, и сильно. И вцепилась машинально в единственного человека, который мог успокоить. Хоть как-то.

Ни о том, что случится, если… Если нас завалило камнями. Я много раз читала, что ощущают люди, попавшие под обвал, оказавшиеся отрезанными в пещерах от всего мира. И думала, насколько это должно быть ужасно. Вот так, медленно умирать от голода и жажды. Какая это отвратительная и мучительная смерть…

Но думалось про это всегда отстраненно, не применяя к себе.

Человек так устроен, что всегда думает о своей исключительности и о том, что с ним ничего не может случиться. С кем угодно, но только не с ним.

И потому, когда что-то все же случается, происходит временное выпадение из мира.

Не верится просто, что это на самом деле. Что это — с тобой.

Со мной недавно так было.

Когда я оказалась заперта своими родными людьми в комнате, а затем насильно отдана в дом и постель чужому, незнакомому мужчине. Я слышала о таких историях, но не думала, что это коснется меня.

Но коснулось.

И сейчас…

Сколько шансов, что это в самом деле, просто где-то сверху упавшие камни? Много. И ровно столько же шансов, что мы замурованы в пещере.

И сколько шансов, что Азат бросит меня здесь, попытавшись выйти один? Много.

И ровно столько же, что вернется.

«Я тебя захотел… — хриплый голос опять резанул по ушам, вызывая дрожь в теле, — ты — как русалка, танцующая пэри… Я тебя захотел…»

Меня это должно ужасать. Наверно.

Но не ужасает.

На фоне того, что сейчас произошло… Это все ерунда.

Он меня захотел… Настолько, что не стал обращать внимание на мою предположительную грязь.

Интересно, насколько сильно его хотение на самом деле? И хватит ли его запаса, что вернуться за мной?

Интересно, сколько я еще здесь просижу, прежде чем пойму, что за мной никто не вернется?

Интересно, когда мальчишки, веселые хулиганы, устраивали здесь себе тайное убежище, думали ли они, что здесь кому-то суждено умереть?

Дальше я додумать не успеваю, не успеваю скатиться в уже откровенный бред, потому что слышу тихие шаги, и через мгновение проем застилает сначала свет фонаря, а затем и массивная фигура Азата.

При виде него меня словно подбрасывает изнутри, потому что я вскакиваю и бегу навстречу. Обхватываю его за шею, стремясь прижаться, почувствовать его теплое, надежное тело, его руки, дарящие безопасность.

Все мои мысли улетучиваются, все мои опасения пропадают.

Он вернулся! Он вернулся за мной!

— Ну ты чего, сладкая, — усмешливо бормочет он, обхватывая меня за талию и уже привычным движением сажая на бедра, — я же говорил, что быстро… Даже соскучиться не успела… Или успела?

Я ничего не говорю. Пока что нет слов, комок в груди. Переход от спокойствия, как я теперь понимаю, мнимого, навязанного находящимся в стрессе организмом, к невероятному облегчению проходит со слезами.

Азат это чувствует, обнимает сильнее, садится вместе со мной опять на маты.

Ситуация повторяется, но теперь у нее другой градус! Другой накал! Я не стремлюсь встать, быть подальше от него, наоборот, пытаюсь прижаться еще сильнее, инстинктивно ища защиту у более сильного.

— Ну все. Я же говорил, ничего страшного… — бормочет он, поглаживая меня по спине.

Его слова дарят такое облегчение, что даже дышать становится свободней.

— Правда? Все хорошо? — поднимаю я к нему мокрое от слез лицо, — тогда пошли отсюда скорее! Ох, я так напугалась…