Застонали стропила. Окна сотряс порыв ветра, и Норт полуприкрыл глаза. Дальние углы комнаты начали растворяться в тенях — стены и окна, потолки и двери таяли.

По коже побежали мурашки, когда внутри Тесс ожило пламя, вспыхивая тут и там, подползая к границам того, что когда-то застыло навеки. Тесс не могла отвести взгляд, и, похоже, Норт тоже.

Его губы шевельнулись. Хриплым голосом он обронил всего одно слово.

«Спальня».

Тесс встала. Не думая ни о чем. Кровь забурлила в жилах, и ноги сами понесли ее.

Спальня.

Теперь радионяню держал Иен. Старые школьные часы тикали, и Тесс следовала за ним — не в заднюю спальню, а наверх. Спаль-ня. Спаль-ня.

Ритм часов бил в такт слогам, которые звучали у нее в голове, но не тому, что сказал Иен, потому что слово, которое он произнес так тихо, было «студия».

Как оглушенная, Тесс двинулась дальше.

В комнате было темно, но Иен не стал включать верхний свет. Вместо этого зажег лампу, которая лишь слегка проливала бледное сияние. Тесс стояла у двери студии и наблюдала, как он поставил радионяню и стал вытаскивать толстые белые свечи с деревянных полок. Одну за другой он поставил их на пол полукругом вокруг фиолетового бархатного дивана.

Осталась лишь одна свеча. Он поставил ее на полку над диваном, повернулся к Тесс и сделал жест. Она знала, чего он хотел. Еще бы не знать. Она встала между свечей и села на диван с краю под свечой на полке.

Норт чиркнул спичкой и начал зажигать свечи на полу. Когда спичка догорела почти до конца, он ее задул и зажег другую. По стенам плясали тени, удушливым запахом серы наполнился воздух.

Дыхание Тесс участилось, когда Норт встал перед ней, коснувшись рукой ее волос. Он дернул за шнурок, который их удерживал, и беспорядочный водопад упал ей на плечи. Норт помедлил и погрузился рукой в копну.

Тесс попыталась сострить — как-нибудь — как угодно, — чтобы развеять заряженный воздух, потрескивающий между ними. Рука переместилась с волос на верхнюю пуговицу ее блузки. Когда Норт расстегнул ее, его костяшки задели кожу. Запах серы наполнил ноздри.

Норт расстегнул другую пуговицу, потом следующую. Полы блузки образовали глубокую букву V. Кончиком указательного пальца он стянул букву V через одно плечо, обнажая выпуклую грудь над изношенным кружевом бюстгальтера.

Потом мягко прижал Тесс к подлокотнику дивана, и она машинально вытянула на диване ноги. Норт снял с нее кроссовки и поставил их за пределами свечного круга. Затем стянул носок — только один. Рука нежно обняла голую лодыжку. Большой палец тронул углубление и погладил это маленькое чувствительное место.

Не в правилах Тесс быть пассивной. Не было у нее такого опыта. Всегда соблазнительница. Никогда не соблазняли ее. И все же вот она здесь, позволяет ему все это вытворять.

Норт провел большим пальцем по ее щеке, поправляя прядь волос. Блузка спустилась ниже на плече, но он был недоволен. Зацепил пальцем лямку бюстгальтера и тоже спустил вниз.

Тесс видела себя глазами Иена. Обнаженный изгиб ее плеча, выпуклая грудь. Складки блузки на локте, и тонкая белая лямка бюстгальтера пересекает руку.

Он едва отвел от нее взгляд, пока устанавливал гигантский блокнот на мольберте с H-образной рамой. Толстым карандашом начал рисовать широкими резкими штрихами. Ничего секретного или подспудного. Никаких разорванных и скомканных страниц на полу.

Она лежала, опираясь на подлокотник, наполовину раздетая, согнув ноги на диване. В одном носке, глазея на Норта. Рассматривая его.

Сгорали с шипением свечи. Норт потянулся свободной рукой к собственной рубашке. В студии было прохладно, но он расстегнул верхние пуговицы: на шее блестел пот, когда карандаш касался бумаги.

По мере того как текли минуты, Тесс все больше волновалась. Ей хотелось скинуть блузку, снять бюстгальтер. Избавиться от джинсов и трусиков. Но она не станет этого делать. Если он хочет от нее большего, ему придется взять это на себя. Она не будет облегчать ему задачу. Не так, как поступала с Тревом.

Всегда соблазнительница. Никогда не соблазняли ее.

Свет был тусклым, но не настолько, чтобы Тесс не могла разглядеть, что Норт возбудился. Она все ждала, когда он разрушит то, что создал. Когда выйдет из-за мольберта и подойдет к ней. Но его рука с карандашом продолжала движение. Кривая. Косая черта. Танец. Поппинг и локинг. Квикстеп, брейк-данс. Адажио, аллегро.

Она не сделает шаг первой. Больше не сделает. В сей новой главе ее жизни, какой бы в ней ни царил хаос, Тесс больше никогда не будет сексуальной попрошайкой. Ей необходимо стать желанной — желанной настолько, насколько она желала Норта.

«Вот и постарайся. Придется постараться».

На лоб ему упала прядь, но, поглощенный своим занятием, он даже не заметил, пребывая в идеальном, мучительном союзе с карандашом и бумагой. Тесс наблюдала, как гений борется со своей работой.

И тут она все поняла.

Да, у него был стояк. Стояк на его искусство. На создание шедевра. Не на нее. Она просто средство для достижения цели. Великий художник пытается использовать ее, чтобы прорваться сквозь то, что его сдерживало. Это соблазнение не было плотским. Речь шла только о его работе.

Тесс резко спустила ноги на пол. Пламя свечей затрепетало. Норт поднял на нее взгляд и заморгал невидяще, будто пребывал где-то очень далеко.

Она прошагала между свечами и оставила его в студии одного.

Иен уронил карандаш и потер глаза. Он точно не знал, в чем облажался, только понял, что облажался. Он приложил всю силу воли, чтобы удержать себя в узде, но все равно каким-то образом обидел Тесс.

Тесс Хартсонг не та женщина, которую можно взять у стенки. Однако как же он желал. Все его основные инстинкты подбивали заняться именно этим.

Что сделало бы его полным ублюдком. Он был виноват во многих вещах, но грубое обращение с женщинами не входило в их число. И разве тому не доказательство, что он отстранился от вида растянувшейся на диване Тесс? И отошел к мольберту?

Наконец Иен позволил себе посмотреть на то, что нарисовал. Замысловатая часть ее босой ноги. Тонкий набросок плеча. Изгиб шеи.

Какое дерьмо. Худшая разновидность шаблонной, сентиментальной чуши.

Иен сорвал бумагу с мольберта. Это было не то, что он творил! Он создавал огромные, смелые произведения. Он вырезал гигантские трафареты ножами X-Acto. Формировал свои фрески кислотами и отбеливателем, насадками и валиками. Трудился не покладая рук, не оставляя места старому и утонченному, заплесневелому и земному.

Иен подошел к окну и распахнул его, чтобы остыть. Он приехал сюда в поисках переосмысления — иного пути, который позволил бы ему вдохнуть новую жизнь в свое творчество. Но все, чего достиг, — абсолютное ничто. Сначала это была Бьянка, а теперь — Тесс. Одно отвлекает внимание за другим.

Свечи зашипели на сквозняке из окна. Свирепость и решимость Тесс, этот саркастический рот, сила, которой она, казалось, даже не подозревая, обладает… Все это отвлекало его, и вот он, полюбуйтесь, создает какую-то фигню, достойную поздравительных открыток. Превратился в клише. Художника, которому пришлось вести жизнь себялюбца. Пикассо, может, и был способен создавать шедевры со всеми этими женами и любовницами в своей жизни, но Иена скроили из другой ткани. Если он хотел работать вопреки всему, что ему мешало, нужно было сдерживать свои эмоции и половое влечение. Так было всегда. Так будет всегда.

Ледяная лента одиночества обернулась вокруг него. Он наклонился, чтобы задуть свечи. Одно за другим их пламя замерцало и погасло.

Рен пробудилась в пять утра и не выказывала ни малейшего желания снова уснуть.

— Тебя что, убьет хоть раз поспать, маленькая заднюшка? А? Убьет?

Очевидно да.

За окном светило солнце. Тесс подняла створку. Воздух веял прохладой и свежестью. Как будто в одночасье наступила весна. Прошлая ночь в студии казалась сном. Диван. Свечи. Что, по ее мнению, должно было произойти? А еще обиднее, что она хотела, чтобы произошло?