Костер погас! Теперь, теперь должен был зазвучать орган «Тот, со звезды доносящий нам звук». Но — нет. Тишина сгущается.
— Подожди. Еще не время.
В тайне зреет Божье семя.
— Откуда этот голос?
— Я бесшумная сова.
Слушай тихие слова,
Вещий голос мой услышь. —
Не спугни ночную тишь.
Знает только старый Оль,
Как явилась в мире боль.
Лес. Где-то у пня три вечных огня. Один рубиновый и два зеленых. На дереве молчащий Оль. Точно ставший видимым дух Дерева.
— Здравствуй, Оль.
— Здравствуй, Том. Слушай, Том, поймешь потом. И Оль тихо заговорил:
И сотворил Господь Адама спящим.
Он жил во сне. Он видел вещий сон:
Рассветный луч и птиц в зеленой чаще,
Пахучий ландыш, нежный анемон.
Луг отцветал и наливался колос
И в сон пространства не врывался крик
И снился всем один и тот же голос
Глядел сквозь всех один и тот же Лик.
Тек в мире свет и не текли событья
Из зорь и звезд земля сплетала сны.
И всё свершалось только по наитью,
По тайному веленью глубины.
В глубоком сне взрастало жизни Древо
И Древо знания Добра и Зла.
Во сне, сквозь сон Рука Господня Еву
Здесь, возле сердца самого нашла
И вынула. И этой жаркой плоти —
Его ребру родному Сатана
Сумел шепнуть: «Когда же вы поймете,
Что жизнь вам снится? Пробудись, жена!»
И поманил тот самый плод на Древе,
Который был им Богом запрещен.
И пробудилось беспокойство в Еве
И разорвало чудотворный сон.
И поняли они, что дольше века
Им не прожить — «Мы смертные, Адам!»
И было два дрожащих человека.
— А Бог? — Что Бог? Он только снился нам»…
— Снился? Оль, дорогой, они нарушили тишину и все спутали? Они усомнились?
Том очень взволновался. А Оль был очень спокоен и повторил то, что Том уже несколько раз слышал:
«Слушай, Том, поймешь потом». И, помолчав, продолжал:
Журчал ручей. Благоухали кущи,
Склонялись ветки сонные к воде.
Но Он, но этот тихий всёдаюгций?
О, в первый раз раздавшееся «Где?»
И только там, меж ребер где-то слева
В скрещеньи снов, в переплетены! воль,
Откуда Бог когда-то вынул Еву
Впервые в жизни шевельнулась боль.
Как будто кто-то, кто был тайно спрятан
Туда, вдруг выпал и в пустую грудь
Вошло, как вздох печальное, «когда-то»
И тихое, как сон «когда-нибудь».
— «Где?» — прошептал Том. — Но ведь это один из вопросов, на который волшебники не отвечают. А «когда-нибудь» и «когда-то» это то, чего не бывает в волшебном сне. В нем есть только «сейчас».
— Да, Том. Так вот пойди и посмотри длится ли сейчас Его волшебный сон? Посмотри не потревожил ли кто-нибудь Младенца? Ему очень нужна помощь. Пойди и помоги Ему.
Пойди и помоги… Ему? Тише… тише… Ой, каким же надо быть тихим, чтобы помочь Ему! Каким тихим! Вот как у костра, когда такой покой, будто все совершилось, все совершенно и ничего случайного. Ничего случиться уже не может. Вот, чтобы такой покой был внутри, там, где Он спит. — В сердцевине нас. Но. Он и там и здесь. Он родился. Его можно увидеть глазами. Вот. Он спит в своей колыбельке. И столько любви вокруг него! Звезда склонилась над Ним и смотрит в него. Звезда или Его мать? И мать и звезда. И все вокруг. А Он спит. Но какой мир возник из Его волшебного сна! Какой прекрасный мир! И, кажется, всё, всё вокруг живет так, чтобы не нарушить Его сна. Все и всё. Это озеро со светящейся лилией, лебедь, плывущий около нес.
И снится всем один и тот же голос. Глядит сквозь всех «один и тот же лик». Лунный свет. Луна будто плывет в волнах Музыки. А на Луне — девушка. Сама, как эта Музыка. Мир, как сложившаяся песня. И ангелы, прозрачные ангелы. Они то видимы, то не видимы. Но они здесь. Они хранят Его покой. Он кажется нерушимым, этот покой.
— Нерушимым? Да? Тебе так кажется?
Это сказала девушка с очень печальными глазами. Глаза эти смотрели на Тома и словно читали его мысли. Том вздрогнул. Покой был нарушен. Он был нарушен в ней, и Тому надо было приложить очень большие усилия, чтобы покой не нарушился в нем самом. Он вдруг ясно почувствовал, как тесно всё и все связаны друг с другом. Как будто сквозь всех продета одна и та же тонкая, тонкая нить. И если она где-то затрепещет, то этот трепет пройдет по всем другим, точно все — одно тело. Одно целое. И все отвечают за всех.
— Что с тобой?
— Ничего особенного.
А у самой в глазах большие слезы. «Были слезы больше глаз» — вспомнились ему когда-то слышанные слова.
— Что с тобой?
— Ах, Том, это очень простая история. Была любовь и кончилась. Всё кончается. Вот он, мой избранник.
Рядом с ней на пучке соломы сидел юноша и, опустив голову, спал.
— Ну и пусть поспит. Во сне могут миры твориться.
— Ты что думаешь, всякий сон волшебный? Ну уж нет. Помнишь слова:
Восхищенной и восхищённой.
Сны видящий средь бела дня.
Все спящей видели меня.
Никто меня не видел сонной.
А он — сонный, все время сонный. Он может и проснуться. Все равно будет сонным. И любовь у него сонная. Вот друг у него не сонный. Ему спать некогда. Он без конца развлекается. Девушек меняет, как перчатки. Мой говорит «благодари Бога за то, что я не такой, как он». А мне ни то, ни другое не нужно.
— Но ведь есть третье.
— Где ты его видел?
— Мне не надо его видеть. Оно — во мне.
— В тебе? Ты так любишь Её? Твою Старую Девочку? Любовью, которая не кончается и никогда не засыпает?
— Когда ей засыпать? Она все время разгорается все сильнее и сильнее. Как хороший костер. Это правда.
— Правда? Неужели правда?
Том молчал. Минуту, две. А потом вдруг слова полились сами:
— Правда моя — на далекий горах
Правду мою выдыхает Бах
Ветер колышет веткой лесной.
Правда моя высоко надо мной,
Тихо хранится в звездном ковше.
Правда моя — глубоко в душе.
В тайном пласте засветившихся ран.
Правду мою изливает орган.
Тот, что спускается глубже всех мук,
