Пришлось брать игру на себя.

— Молчать!

— Да что ты себе позволяешь, московит сраный! — рванулся ко мне один из литвинов, мелкий удельный князек Спытко. — Нет надо мной никого, кроме...

Но недоговорил и рухнул с разваленным лицом на пол рядом с Свидригайлой.

Я даже подумать не успел, тело сделало все само — косой, страшный удар, прямо из ножен и через долю секунды все закончилось. Причем это сделал я сам, а не настоящий Шемяка, он уже давно не проявлялся во мне.

Дальше глянул надменно на остальных и процедил.

— Не понимаете, к чему идет? Помилуют вас поляки? Или переметнутся собрались?

Фон Кирсхоф выдернул из ножен меч и стал рядом со мной. На сухом, аскетичном лице старика читалось намерение идти до конца.

К нему присоединились остальные русские князья.

Я помедлил и бросил, словно сплюнул:

— Мыслите переметнуться? Не быть сему! Пока слово свое не дадите, стоять намертво — никто отсюда не выйдет, ну!!!

Повисла тишина, а ее нарушил Роман Петрилович, воевода Свидригайло, пожилой мужик с порубанным лицом. Он шагнул вперед и сипло выдохнул.

— Я с тобой! Рядить будем после того, как поляков побьем. Людям не скажем, что князь занемог, ибо... — он не договорил.

Но все и так поняли, что может случиться.

В шатер заполошно влетел один из рынд и торопливым речитативом проорал:

— Уходят взад наши с полка левой руки, а поляки трубят вперед...

— Наши! — вскинулись Бельские. — Все сейчас наладим взад...

Как оказалось, они отдали команду своим отходить сразу после приказа Свидригайлы, не дожидаясь общего совета, а поляки подметили и ринулись в атаку. Пришлось опять все брать на себя. Я бы с удовольствием самоустранился, но выхода уже другого не было.

— Я поведу рать! Согласны? А вы мне поможете. Ну, не слышу...

Возражений не последовало.

Я быстро объяснил диспозицию и жестом приказал выходить всем из шатра.

Русские князья разбежались по своим полкам, фон Кирсхоф тоже отправился к своим — я остался только со своими ближниками.

С польской стороны стремительно приближалась лава всадников, пшеки выстроились клином и нацелились на стык левого и серединного полка, как раз туда, где наши литовские ратники начали отходить.

Впереди летела тяжелая конница, цвет польского рыцарства. Пестрые флажки, блеск начищенных доспехов, громадные кони — выглядело все это красиво и страшно. Но меня хреновы рыцари не впечатлили, больше беспокоило количество атакующих — судя по всему, поляки кинули на нас большую половину своей конницы.

Рогатки и колья помогли, атакующие смешались и сильно сбавили темп, дав возможность арбалетчикам и лучникам сделать несколько залпов.

Дальше шарахнули пушки, но залп задел поляков только краем, пшеки все равно по инерции добрались до наших порядков и сходу вклинились в ряды, разметав порядки.

Казалось еще мгновение, и оборона рухнет, польский командующий видимо тоже это почувствовал и послал в атаку остальную конницу, а потом с места сдвинулось и все польское войско.

Но я видел, что польские рыцари вязнут, их атакующий порыв исчезал прямо на глазах.

От грохота и жутких воплей у меня напрочь свело скулы, зубы скрипели словно мельничные жернова, а время практически остановилось.

Так и подмывало отдать команду своим всадникам купировать прорыв, но я этого так и не сделал — польская лава закончилась сама по себе, а наши ряды снова начали смыкаться.

Часть поляков прорвалась, но наткнулась прямо на татар. Рыцари попытались перестроится, но уставшие лошади сильно сдали и началась настоящая бойня — ляхов стаскивали с седел арканами и резали словно баранов.

Вторую польскую конную лаву встретил дружный пушечный залп. Когда я дым рассеялся, стало ясно, что от них сталась едва ли треть. Поле усеяли конские и человеческие трупы, ржание и вопли умирающих людей сплелись в сплошной гул.

— Милостивец, батюшка!!! — подпрыгивал в седле Вакула. — Пора, пора!!!

У меня от напряжения чуть не выкрошились зубы. Попытался отдать команду, но не смог — пропал голос.

Тем временем подоспела польская пехота и тоже угодила под залп, успевших перезарядится пушкарей. Но они по инерции опять успели врезаться прямо по центру наших рядов.

Сверху было видно, что тевтонцы, тверичи и мои стоят как влитые, пшеки разбивались об них, как вода об камни.

Саданули еще раз пушки, уже прямо в упор, снопы картечи просекли ряды польской пехоты.

Я немного помедлил и прохрипел:

— Маши, маши, мать твою...

Заметался флажок.

Несколько минут ничего не происходило, а потом вперед ринулась наша конница.

— Господи помилуй! — я быстро перекрестился и заорал от радости, когда увидел, как польские ряды разорвали сразу в трех местах, а татары выметнулись по широкой дуге к польской ставке.

Им навстречу ринулся большой отряд рыцарей, но степняки ловким маневром ускользнули.

Еще несколько мгновений и пехота Сигизмунда дрогнула, их единый строй распался на несколько частей.

— Маши всем вперед... — неожиданно спокойно приказал я, а сам выдернул саблю из ножен и подмигнул Вакуле. — Ну что, дождался? Окропим землюшку красненьким?

Инстинкт самосохранения отчаянно бунтовал, но я не смог ничего поделать с собой. А если честно, я просто воспользовался моментом, чтобы устраниться от командования, потому что чувствовал — еще немного и просто свихнусь от волнения и напряжения.

— Милостивец! — от избытка чувств всхлипнул стремянной и браво гаркнул. — Борзо, борзо, шевелись, гультяи!!!

И уже через мгновение, я со своей дружиной галопом полетел на поляков.

Первые мгновения сшибки запомнились какой-то жуткой чехардой отдельных кадров.

Ничего толком не запомнилось, кроме приторно соленого привкуса крови во рту и мерзкого смрада свежих потрохов.

Пришел в себя от рева Вакулы:

— Левее забирай, левее! Вона пошли! На пересек, на пересек...

Присмотрелся и увидел, как от польских шатров в сторону леса ринулся отряд всадников.

Справа раздался знакомый рев.

— Мне отмщение, и аз воздам...

Я мотнул головой на звук и увидел, что рядом на лошаденке несется Ипатий, размахивая словно мечом своим крестом.

— Бля! — восхитился я и пришпорил жеребца.

Поляки завязли в раскисшей земле и через пару минут мы их настигли.

Сшибка!

Грохот, лязг и меня снова вынесло из седла.

Тело вспыхнуло болью, в глазах все завертелось. Я собрался с силами, забарахтался в грязи и встал на колени.

Рядом отчаянно матерился, тоже пытаясь встать какой-то лях в богатом латном доспехе.

Увидев меня, он зло прохрипел:

— Kurwa twoja matka!

— Ах ты хер мамин... — я нащупал ладонью рукоятку висевшей на темляке сабли. — Иди сюда, собака сутулая...

Пшек мерзко скривился и выдернул из ножен свою.

Оскальзываясь в грязи, мы одновременно встали и закружили на поляне.

— Śmierć тobie! — пшек махнул крестом клинком, наскочил, полосонул с оттяжкой, но я успел отмахнуться и сам рубанул его.

Лязгнула сталь об сталь, поляк отскочил, но сразу попытался достать меня по лицу в прыжке.

Снова звонкий лязг, гулко вспорол воздух клинок в ответном ударе.

— Kurwa... — лях зашипел и снова отскочил, припадая на правую ногу.

Я ухмыльнулся и издевательски протянул:

— Скажи пес перед смертью, кто ты такой? Ежели смерд — иди себе, не буду мараться.

— Я Зимовит Равский, из святого рода Пястов!!! — ощерился пшек, перейдя на ломаный русский. — А ты сын свиньи...

— Княже! — рядом взрыли грязь копыта лошадей, над Зимовитом свернули несколько сабель. — Только прикажи...

— Он мой!!! — рявкнул я. — Назад!

— Проклятые русские свиньи!!! — поляк ринулся вперед, но уже через мгновение с утробным хрипом осел, зажимая обеими руками разрубленное лицо.

Что не говори, Шемяка владел клинком просто замечательно: отбив на искос, запястье вывернулось в прямом выпаде, и Польша лишилась одного из претендентов на престол — острие перерубило ему переносицу и вошло глубоко в череп.