— Да какой из тебя князь? Прогонят ведь вятские с позором. Али тебе Васька на княжение благословил?
— Угомонись...
— Не тебе мне рот закрывать, иуда! — взвыл брат и схватился за саблю. — Да я тебя...
— Что? — я рывком встал. — Ну, рубани, потешь московских, авось великий князь отсыплет тридцать серебряников...
Тот взвыл что-то уж вовсе нечленораздельное и выбежал из горницы.
— Вакула...
— Да, батюшка, — стремянной вышел из-за печки.
— Бери своих, казну городскую под охрану, купеческий двор тоже. Васькиных людишек не подпускать, полезут силой — рубите. Всех наших поднимай, город в обиду не давайте.
Как в воду глядел, Васька мылился пограбить Кострому, но обошлось без большой крови. А к утру он со своими убрался домой в Галич.
Из меня словно половина жизни ушла, так перенервничал, что ноги отказывались ходить. С братом поссорился, остался один пред московскими, да еще у отца в опале, словом, лихо попаданство разворачивается. Накняжил, бля...
Заринка чувствовала, что я не в себе и не лезла с утешениями и советами. Вакула тоже затих. А я одновременно радовался и огорчался тому, что обхожусь без советчиков. Ваське хорошо, у него думных бояр целый двор, да все ушлые, а я один как перст, своим умом жить приходится. А учитывая, что я только-только попал — сами понимаете. Хотя... может так и лучше.
Патрикеев приперся с важной мордой, надутый словно пузырь. Цедил нехотя, что уважил меня великий князь, дает последнюю надежу дело миром уладить. И намекал иносказательно, ежели умный, пади ниц, моли о прощении, авось и помилует. И проторы, то бишь наведенный урон, вернуть не забудь...
Меня словно змея ужалила, захотелось сломать шею индюку важному, но сдержался. Встал, подошел и тихо, чтобы только он меня слышал сказал:
— А что твой князь сделает, ежели я тебе сейчас горло вырву?
— Да он... — вскинулся Патрикеев.
— А ничего, — перебил я его. — Ты кто? Вошь промеж нас с ним. Мы братья, одного деда внуки, мы поладим, а ты гнить будешь... — подошел совсем вплотную и процедил. — Свое место забыл, пес смердящий? Твое дело повторять, что хозяин велел.
Боярин смешался, даже петуха дал под шубой, силился важность сохранить, но выходило плохо.
Я чувствовал, что сильно перебарщиваю, но сдерживать себя тоже получалось скверно. Впрочем, чутка подостыв, сгладил ситуацию, наказал устроить посольство по-царски, да одарил боярина на славу. И велел передать Василию, что прибуду к назначенному времени в Ростов на переговоры.
Перед сном глядел на потолок, заснуть не мог, как не старался. Прекрасно понимал, что от предательства не застрахован. Выманят в Ростов — там и возьмут с потрохами. Патрикеев крест целовал, что проход будет свободный, а епископ Ефрем давал свою гарантию неприкосновенности, но все это особого доверия не внушало. Сейчас с этим просто — отмолил грех, получил прощение — словно и не грешил.
И одновременно я осознавал, что выхода у меня другого нет. Если мы с Васькой не прекратим свару, Руси это будет аукаться очень долго. Хрен на прогрессорство, хрен пока на врагов внешних, главное свары не допустить, а дальше все как-то сладится.
Зарина вошла в опочивальню, но почему-то не легла, а только присела ко мне на постель.
— Хочешь сказку расскажу?
Я провел тыльной стороной ладони ей по щеке и шепнул в ответ
— Расскажи лучше, когда рожать собираешься?
— С чего ты взял? — очень ненатурально удивилась аланка, но тут же жалобно всхлипнула: — Не знаю, когда. Сорвалось все...
Пытался обнять, но она вырвалась и убежала.
Ну что ты тут скажешь? А ведь я больше радовался, чем опасался. Вот же зараза, Лушка, раньше времени обнадежила.
Утром написал подробное письмо отцу, где все честно все изложил, в том числе резоны и доводы за мир с московскими. А также, на чем буду стоять на переговорах и заверил, что семьи не предам.
А вскоре и сам выехал в Ростов. Основную дружину оставил в Костроме, с собой взял только самых ближников, Зарка тоже осталась дома. Выехал пораньше, так как ехать придется дальним путем, в обход Ярославля, где мы успели наследить.
Дорогу нет нужды упоминать, добрались сравнительно быстро и благополучно. В Борисоглебский монастырь прибыли к вечеру, Василий уже ждал.
Недобрые взгляды московских так и жгли, в воздухе душной аурой стояло дикое недоверие друг к другу.
Я стиснул зубы, спрыгнул с коня, передал поводья, а сам подошел к Василию.
— По здорову ли, брат мой Василий?
— По здорову ли, мой брат Дмитрий?
Я заметил, что он пытливо, с великим интересом осматривает моих ближников, сам скользнул взглядом по его сопровождению, а дальше мы крепко обнялись и по обычаю троекратно поцеловались.
На этом на сегодня все закончилось, нас разместили по кельям ночевать.
Перед сном искренне помолился и неожиданно быстро заснул.
А утром начались переговоры.
Для начала одарили друг друга: Василий презентовал знатную саблю, прямо на загляденье. Удивительной красоты и качества как для этого времени. А я ему перевод с латыни комментариев римского врачевателя Галена на сочинения великого грека Гиппократа. Фолиант вез на подарок еще к той чертовой свадьбе, но там подарить лично не сладилось, так и таскал с собой, вот и пригодилось. Подарок явно понравился, правы оказались соглядатаи, характеризовавшие Василия как книжника.
А еще он демонстративно вернул тот самый хренов пояс, с которого пошла ссора, чем невольно повинился в том, что все начала его семья.
Потом все помолились, молитву вел сам епископ Ефрем, а дальше пошел суд да ряд.
Двоюродный братец удивил, мало того, что подтвердил уделы отцовские без оговорок, так еще презентовал мне во владение Димитров, тот самый, который по приговору ордынского хана отошел к нашей семье, а Василий потом зажал. А Ваське моему пообещал Коломну, но с оговорками, не во владение, а на кормление, то бишь в московском подчинении. Чем явно хотел вбить клин между нами. Васька брат старший, а я младший, но получил больше.
Впрочем, сильно противиться я не стал, по итогу выходило даже больше чем ожидалось, хотя несколько раз пытался сбить родственничка с настроя.
Когда зашла речь о взаимных недоимках — московские бояре словно взбесились. Пришлось самому поднажать, в итоге переговоры свалились в банальную свару.
И опять Василь удивил: хватил кулаком по столу, да пристыдил всех, мол тут не за живот свой, а за державу радеть потребно.
У меня немного отошло с души, понял, что тот собирается искренне помириться. Переговоры пошли своим ходом, но вскоре случился опять затык. Выходило что только Васька делал широкий жест, а нашей стороны вообще никаких уступок или хотя бы жестов доброй воли.
Я озадачился, в голову ничего не приходило. К тому же, надо было предложить такое, чему не противился бы отец — то бишь, отдать московским в свою очередь какой-нить городишко не подходило. Но тут выход придумал сам Василий.
— Помогите отцову побратиму, князю Свидригайле. Сходите на Литву — тем протори вернете.
— Повоевать, говоришь? –я задумался.
Воевать? Непрост Василий, ой непрост. Ему самому воевать несподручно, а вот отправить вместо себя недругов, самое то. С войны можно и не вернуться. Двух зайцев одним выстрелом убьет. Но в моем положении это выход. Война войне рознь, можно ограничится набегами, опять на же на добро разжиться. Обкатать идеи, окрепнуть. Наверное, надо соглашаться.
И ляпнул:
— Мне бы саблю, да коня!..
— Да на линию огня... — брякнул в ответ Васька.
— А дворцовые интрижки? — по спине пробежали мурашки. Да ну нахрен! Неужто...
— Это все не для меня…
— Кто хотит на…
— Выходи по одному!
Вот тут я чуть не рехнулся от понимания того, что встретился со своим собратом по попаданию в исторические ебеня.
Да и сам Василь едва сдерживался.
Бояр погнали нахрен, а дальше уже прошло опознание.
— Ты кто?
— Банкир, а ты?
