ПЕСНЬ О ЧУЖБИНЕ Чужбина! Как тянет вернуться домой! Гляжу я туда, где очаг мой родной. Похож я на птицу с крылом перебитым, Бездомную птицу, объятую тьмой. Чужбина! Печален мой вздох и глубок, Все чуждо, на чей ни ступлю я порог, Здесь жить тяжелее, чем дома скончаться, Повсюду мне слышатся брань да упрек. Чужбина! Коль здесь захвораешь, беда, Для всех ты — никто, твоя хворь — ерунда. Ты станешь усердно прислуживать людям, Никто твоего не оценит труда. Чужбина! Я плачу, мой жребий тяжел, Бродил я, искал себе угол и стол, Бродил по домам я, бродил по базарам, Бродил, но приюта нигде не нашел. Чужбина! На свете мне жить не с руки, Сто горестей сердце мне рвут на куски, Все ночи я плачу, все ночи стенаю, Никто здесь моей не разделит тоски. Чужбина! Лишь ругань я слышу вокруг, Никто здесь меня не встречает как друг. Зачем же на свет горемыке родиться, Где нет ничего, кроме бед и разлук? Чужбина! Где радость? Увы, далека, Ну разве на миг здесь покинет тоска? К чужим попадешь — полетят пух и перья, Так птицы всей стаей клюют чужака. Чужбина! Совсем онемел мой язык, Я полон печали, я стал как старик, В скитаньях меня мои беды свалили, Толкнешь меня — кости рассыплются вмиг. Чужбина! Устал я, замучен бедой, Ну кто мое горе разделит со мной? От боли душевной меня излечите, Здоров я, но с виду совсем как больной. Чужбина! Ни ближних со мной, ни родни, За мной никого, никого впереди. Собрат хоть один бы со мною был рядом, Аллах, поскорее на зов мой приди! Чужбина, на раны в груди посмотри, На сердце мое ты приди посмотри. Не спрашивай, что с моим сердцем творится, На печень в крови ты приди посмотри. Чужбина! Совсем здесь я спятил с ума, Она никому не нужна задарма, Ну сколько здесь жить мне с истерзанным сердцем? Ведь стран вседержителем создана тьма. Чужбина! Сто мест миновал я в пути, Нигде я покоя не мог обрести, Свела меня с горем и мукой судьбина, И здесь меня держит беда взаперти. Чужбина! Отправил я с нарочным весть, В посланье родным написал все как есть. Надеялся: кто-то за мною приедет, Не знал я, что люди утратили честь. Чужбина! На скатерть я ставлю еду, Но прошлое в памяти — как на виду, Привычная снедь показалась отравой, Во всем на чужбине я вижу беду. Чужбина! Румянец мой стал желтизной, Был чист я лицом, стал от пыли седой, Дорожною пылью я весь запорошен, Ну что ж, я насытился жизнью такой. Чужбина! Здесь плачу я ночи и дни, Я так одинок, никого из родни, Ни матери нет, ни отца, ни подруги, Ни добрых друзей, лишь печали одни. Чужбина! Ночами влачу я тоску, От горя уж стал я под стать старику. А прежде? Я прежде был гостем желанным, Не раз я веселье вкушал на веку. Чужбина! Здесь бани порядочной нет, Здесь что посулят — дожидайся сто лет, Так жизнь и пройдет... Вот и смерть у порога, Не вспомнят меня, как уйду на тот свет. КАШКАЙСКАЯ ПЕСНЯ[78] Будь я влагою в кувшине на плече твоем, Меж грудей твоих стекал бы тоненьким ручьем. Бровь твоя как лук Бахрама, славного стрелка, Словно юный полумесяц, так она тонка. Я один на белом свете, худо одному, До моих печалей нету дела никому. Переулки Фейзабада [79] узки и темны, Тонок стан и узок пояс у моей луны. Если ты меня забудешь, место мне в гробу, Вмиг сменю на белый саван яркую кабу. Пусть напишут на могиле: «Умер от любви», Чтоб никто не потревожил косточки мои. Как мне вынести страданья? Места не найду, Отдыхаю на руинах, по пескам бреду. Хоть бы эта ночь продлилась, день страшит меня, Слабости мои увидит враг при свете дня. За тебя отдам я в жертву всю мою родню, Аромат твой на ладонях до сих пор храню. Я ведь был тебе желанным, верным был тебе, А теперь я всем неверным равен по судьбе. Я ведь был тебе желанный, ты добра была, А теперь ты равнодушна, словно умерла. Эти груди — два граната, спелых два плода, Не носи ты их на рынок — слышишь? — никогда. И покуда не сошьют мне саван мертвеца, Знай, тебя любить и помнить буду до конца. До конца не позабуду, буду век с тобой, До конца с твоею буду связан я судьбой. Ни к чему мне все богатства, клады ни к чему, Изо всех сокровищ мира лишь тебя приму. Разве ты мне не сказала: «Вечером приду»? Ждал тебя я до восхода, на свою беду. Вот уже и осень красит зелень в желтый цвет, Сам желтею, оттого что милой рядом нет. На горе, всех прочих выше, мы построим дом, Там без горя и печали вместе заживем. Хорошо, когда в дороге от луны светлей, Хорошо припасть губами к родинке твоей. Дом твой рядом, лишь циновка разделяет нас, Но всегда с тобою кто-то в полуночный час. Пусть же мне пробьют гвоздями эту пятерню, Пусть грозят меня повесить и предать огню, Лишь бы мне тебя увидеть, стойкость сохраню. Помнишь день, когда тебя я встретил у ручья? Я вздыхал, ты улыбалась, милая моя. Мне сказать тебе хотелось: «Здравствуй. Как живешь?» Но твоя смущала бойкость, вызывая дрожь. Я хотел бы от подруги ласки и тепла, Чтоб она меня у речки загодя ждала. Я хотел бы, чтоб подруге не знаком был страх, Чтобы спрашивала смело о моих делах. Встречу тысячу подружек и, однако, вновь По тебе я затоскую, первая любовь. Ты доить корову села как-то вечерком, Я вошел, а ты прикрыла личико платком. Для тебя рубашкой тонкой стать бы я не прочь, Днем служить тебе чадрою и подушкой в ночь. У ручья близ узкой тропки посажу цветы, Щедро их полью водою, пусть растут густы, Может быть, придешь на берег, здесь присядешь ты. Неужели ни в овчарне, ни в твоем дому Я тебя, мою подружку, да не обниму! Голос твой отсюда слышу, ты — рукой подать, За меня б ты замуж вышла, да перечит мать. Словно стих заупокойный, твой напев «бай-бай», На твоей руке уснуть бы и увидеть рай. Я тебе своею кровью написать хочу, Может, северному ветру письмецо вручу. Но ведь ветер ненадежен, ходит не спеша, Сам к тебе с письмом отправлюсь, так горит душа. Сколько муки мне досталось от твоих очей, Можешь ты утихомирить этих палачей? Дай мне губы, дорогая, их лобзать позволь, Ты в моем несчастном сердце успокоишь боль. Боль моя, как боль Фархада, [80] я и сам такой, Как Фархад, тружусь напрасно, камень бью киркой. Для тебя срывал я розы, лез из кожи вон, Ждал ночами, и, однако, мне один урон. Поклянусь на каждой суре, [81] развернув Коран, Я не пащенок безродный, не введу в обман. Снег в горах уже чернеет, пятнами пошел, Не простил меня мой ангел, на меня он зол. Платье черное не вешай посреди двора, От меня ты прячешь сердце, а к другим добра. Дай обнять мне стан твой тонкий, ну, не будь строга, Я ведь знатный, отпрыск бека, а тебе слуга. Прежде ты меня любила, помыкала мной, А теперь, когда не любишь, где найду покой. Ты, чей рот коралл и жемчуг, жить иди в мой дом, Всем врагам твоим всевышний пусть отплатит злом. Буду я молить Аллаха, чтобы ты цвела, Чтоб четырнадцатилетней ты всю жизнь была. Я и сыч — мы оба в горе, рок у нас один, Оба мы живем в пустыне и среди руин. Жизнь отдам за эти очи, жилки на руках, Пусть твои проступки свалит на меня Аллах. Мы с тобой в одной скорлупке, как двойной орех, По любви тебя я выбрал, так скажу при всех. вернуться Кашкайская песня — песня одного из самых крупных племен на юге Ирана. вернуться Фейзабад — город к югу от Шираза, центр кашкайских племен. вернуться Боль Фархада. — Речь идет о скорби легендарного каменотеса Фархада, услышавшего ложную весть о смерти возлюбленной Ширин. См. примеч. к с. 43. |
