А еще позволили надеяться, что когда-нибудь они будут достойны…

Короче, Змееныш — та еще скотина.

— И я помню, как замерло мое сердце от страха, — Салли-первая, та, с прядкой, прижала к груди щетку. Глаза её закрылись, румянец на щеках сделался еще более ярким и болезненным, а губы задрожали. — Как я вся преисполнилась сомнений.

— В чем?

Я, избавленная от одежды, сидела в круглой ванне, в горячей воде, куда плеснули какой-то ядреной гадости, от которой зверски воняло розами. Нет, так-то они пахнут, но это, подозреваю, если вылить немного. А вот если половину банки, то розами воняло.

И главное, чувствую, я сама этими розами пропитаюсь от макушки до пят.

— Конечно, в том, сумею ли я исполнить свое предназначение! — воскликнула Салли, принимаясь выглаживать мои волосы.

Их помыли.

Смазали темною жижей, вновь же вонявшей, но не розами, а какими-то другими цветочками, но тоже изрядно ароматными. Потом опять промыли. И снова смазали.

— Вдруг да я не сумею понравится своему избраннику?

— Но ты сумела?

А ведь засранец, этот Змееныш. Не то, чтобы у меня на сей счет сомнения были. Нет. Скорее уж одно дело понимать, что человек засранец, и совсем другое — убедиться в этом воочию. Мы-то думали, что он для себя женщин зачаровывает, а он вон как…

Схема понятна.

Сначала поселить в сердце глубокую любовь к своей великолепной особе. А потом, замороченным этой любовью, поставить цель.

Вывести к людям.

Найти пару.

И… и что? Не всех же он морочит? Или всех? Пока не понятно. Главное, что у людей нужных давно уже правильные жены. Такие, которые будут играть в огромную любовь, но при этом за мужем приглядывать. И в случае чего…

Мысль мне не понравилась. И я покосилась на девушек, которые что-то там рассказывали про слабость в коленях, бабочек, что внезапно позавелись в животах, и прочие глупости из бульварных книг. А ведь они и горло перережут, если нужда случится.

Перережут и не задумаются.

Если Наставник попросит.

Жуть какая!

— Я очень волнуюсь, — сказала я, надеясь, что поверят. — Я даже не знаю, что мне нужно делать.

— Ах, не стоит переживать, — мне помогли выбраться из ванны и завернули в полотенце. — Наставник никогда не попросит того, что ты не сможешь сделать!

Это сказала Салли-первая.

А вторая кивнула.

— Нужно верить в себя.

В себя-то я верила. А еще во флакон, который сняла с шеи, убрав под подушку. Странно, что Молли о нем не сказала. Скорее всего забыла. Увидела Змееныша и забыла напрочь обо всем, кроме его, расчудесного. Надеюсь, что и не вспомнит.

Меня растерли.

И снова смазали каким-то жидким то ли маслом, то ли кремом. От него ничем не пахло, но в кожу оно впитывалось, делая её будто золотою.

Я даже руку подняла.

— Наставник позаботится о том, чтобы всем показать твою красоту, — сказала Салли-вторая, вытащив из плетеной корзины. — И старшая сестра поможет.

— Старшая?

— Она не человеческого рода, — шепотом произнесла Салли-первая и оглянулась воровато. То есть, нас могут подслушать? Хотя, чему я удивляюсь.

Я бы на их месте обязательно подслушивала бы.

И подсматривала бы тоже.

Последняя мысль оказалась на диво неприятной, особенно с учетом того, что я стою посреди комнаты голая, а две подозрительных девицы натирают меня очередным зельем. Вот аккурат, что мамаша Мо рождественскую индейку.

Ею я себя, признаться, и ощущаю.

— Это как? — я захлопала глазами и тоже заговорила шепотом. — Совсем?

— Совсем.

— Орчанка, что ли? У меня брат из орков, правда, полукровка…

— Сиу, — торжественно произнесла Салли-первая все тем же шепотом. А вторая толкнула её в бок.

— Настоящая?!

— А то…

— Помолчи уже.

— А что я?

— Ничего, — буркнула Салли. — Она из Старших.

— А вы?

— Младшие. Как и ты.

— Ага… я просто вот… ничего не знаю, — и глазами похлопать старательно, потому как я и вправду ничего знать не знаю, ведать не ведаю. — И боюсь, что сделаю что-то не так… а кто самый старший? Ну, если есть?

— Она и есть.

— Дура ты, не она, а Августа!

Интересно, уж не та ли самая Августа, которую мы тут старательно ищем. Вот будет новость.

— Ага, как бы не так. Я слышала, как Наставник ей говорил, что без неё ничего бы не получилось…

— И Августе говорил! А еще она наследника ждет.

Вот Чарли-то обрадуется. Я сама просто-таки нечеловеческий прилив радости ощутила, а заодно и легкое сожаление — надо было-таки шею свернуть этому Змеенышу, когда случай представился.

— Августа — это кто?

— Это жена.

— А вторая? — уточнила я. — Которая сиу?

— Тоже жена, — сказала Салли-первая и ресницами хлопнула.

— То есть, у него две жены? — дальше притворяемся дурой и кривимся, будто желая заплакать. — А… а мы тогда как?

Меня погладили по плечу и ласково сказали:

— Ревность — великий грех! И ты должна понимать, что Наставник радеет за будущее мира.

А то, прям израделся весь, на себя не похож стал от избытка радетельности.

— Его дух велик, и семя должно пролиться на землю, дабы породить новый народ, — это уже сказала Салли-вторая с тем неестественным восторгом, от которого бледность её стала заметней, как и румянец на щеках. — И нет в мире женщины, которая могла бы породить столько детей, чтобы заселили они весь мир! Потому и сказано было ему, чтобы брал он столько жен, сколько звезд на небе.

— И оставят они за собой детей бессчетно.

Интересно, это у него от папочки, одержимого воспроизводством магов, или сам додумался? Но я слушаю сей бред, рот приоткрывши, ну, вроде как от восторга. Если нас слушают.

— И много у него уже?

Салли покачали головами.

— От сиу, говорят, есть дитя, но может, не от него. Никто не видел, — это уже сказали почти на ухо. — Об этом не надо говорить.

— Не буду.

— И еще вот сестра Августа разродится.

— Почему сестра?

— Мы все сестры, ибо любим его одинаково.

Тут я могла бы поспорить, но не стала. На меня натянули белоснежную рубаху из тончайшей ткани.

Подали белье.

Чулки.

Подвязки, расшитые серебряною нитью. Я такой красоты даже в борделе не видывала, хотя Бетти для своих девочек ничего не жалела и белье заказывала по каталогам. Не для всех, само собою, но все же.

И еще юбка.

Корсет, что сжимает ребра, мешая дышать.

— Наставник не велит затягивать туго, — сказала Салли. — Оно, конечно, было бы красивей. Так-то ты толстовата слегка.

И кто там говорил про одинаковую любовь и грешность ревности?

— Но не переживай, Наставник всех любит одинаково…

— А…

— Надо спешить. Ужин скоро начнется.

Вот этого я точно не ожидала.

Юбки.

И снова юбки.

Жесткие, накрахмаленные. Я чувствую себя в них, что в ловушке. А наверх падает платье, грязно-зеленое, из дешевой ткани.

— На вечер тебе принесут другое, — утешающе говорит Салли.

А вторая добавляет.

— Истинная красота в душе! Ей не нужны наряды.

Ну тогда будем считать, что я офигительно прекрасна.

Меня усаживают и далее в полном молчании разбирают волосы. Их вытирают, расчесывают и, еще влажные, заплетают в тугую косу.

— Будь почтительна, — тихо советует Салли-первая.

— И внимательна.

— От старших сестер зависит твоя судьба.

Кто бы сомневался.

— Вы… — я делаю вид, что смущена. — Вы не могли бы оставить меня ненадолго? Мне надо помолиться.

Мамаша Мо меня бы прокляла, ибо нехорошо это — молитвой прикрываться. Но девицы обмениваются взглядами и синхронно кивают.

— Ненадолго, — говорит Салли-вторая. — Ибо нас уже ждут.

— Время трапезы.

— Ненадолго. Мне просто… столько всего… я совсем растеряна. И не хотелось бы, чтобы меня такой увидели.

Они выходят за дверь.

А я… я засовываю руку под подушку и вздыхаю с немалым облегчением. Флакон на месте. Только теперь на шею его не повесишь. Корсаж платья облегает грудь довольно плотно. Зато есть юбки. И чулки с подвязками. Сомневаюсь, что их мне для встречи с другими женами Змееныша вручили. Вообще не понятно, зачем на меня эту красоту напяливали. Точнее понятно, но думать о том не хочется.