На обоих берегах Данапра светились костры. Между ними — широкая полоса воды и тонкая цепочка судов, над ними — мириады звезд и бледно-розовый лик луны, а вокруг — степи без конца и края: иди в любую сторону — и не найдешь границ. Люди около костров чего-то ждали, на что-то надеялись, что-то замышляли…
У Фарака давно закончился летучий военный совет, уже ушли вверх и вниз по берегу реки ночные дозоры с приказом смотреть, не приближается ли враг; уже послан на восток гонец — оповестить ближайшее кочевье, что на правом берегу Данапра появился грозный враг. Доскачет всадник до становища, сообщит новость и вернется назад, к отряду, а дальше ее понесут от кочевья к кочевью другие всадники, и к утру степь будет знать: враг у порога. Всколыхнутся кочевья, исторгнут из себя десятки, сотни, тысячи вооруженных всадников, и далеко покатится по степи гул от топота боевых коней: война!
Фарак сделал все, что мог в подобных обстоятельствах. Оставалось ждать, когда потускнеют костры — тогда суда снимутся с места и вместе с ними уйдет отряд Фарака. В эти часы Фарак не думал ни о пленницах в трюме корабля, ни о сыне воеводы Добромила: запахло войной, и не о добыче шла речь, а о жизни. Рядом с Фараком молча сидел Фаруд: кончилось время слов — начиналось время дел. Теперь кто кого перехитрит, обойдет, обгонит — в скачке не на жизнь, а на смерть. Растаяла и его обида на брата — не до того теперь, у порога враг…
Туман над рекой густел, луна скрылась за облаками, небо потемнело, потускнели костры.
Под покровом темноты от правого берега к левому потянулось множество длинных узких плотов, и на каждом цепочка темных людских комьев — пять-шесть, а то и больше, — всех не сосчитать. Они скользили по воде, будто невесомые. Люди оседлали их, как коней, и мерно выгребали щитами поперек реки. На левом берегу они наполовину выволакивали плоты из воды и спешили занять место в неудержимо рвущейся вперед людской массе: костры кочевников и, значит, корабли эллинов уже совсем близко — не опоздать бы к дележу добычи!
Еще немного, совсем немного! Глупые степняки даже не догадываются, как близок их конец. Готы ускоряют шаг, почти бегут; мечи обнажены, разум загнан в самые темные закоулки души. Громодышащий Донар, потрясатель небес, вселил в людскую толпу свою слепую ярость.
И вдруг сотни глоток издают рев проклятия: у костров никого нет, каравана тоже нет! Добыча ускользнула, как песок между пальцев. Хитрые эллины и сарматы обманули их!
Толпа хищно топчется на месте, не зная, на что израсходовать свою неиспользованную ярость, потом устремляется в погоню, но, пробежав с версту по берегу, останавливается: суда и всадники бесследно растворились в ночи. Еще с час ватага рыщет по сарматскому берегу и, не найдя никакой добычи, возвращается к плотам, проклиная ночь, эллинов и свою отяжелевшую от воды одежду.
А в это время верстах в семи от них вниз по реке другая ватага готов обрушилась на караван судов и сопровождавших его кочевников. Готские вожди тоже были искусны в военных хитростях. Значительно опережая караван, на сарматский берег устремились сотни легких плотов — из двух-трех бревен каждый, сотни видавших виды бойцов, жаждущих добычи. Одни выходили на берег, наскоро выливали из сапог воду и с именем своего громодышащего бога на устах кидались на опешивших от неожиданности степняков, а другие устремляли свои плавучие тараны на несущиеся мимо суда, сталкивались с ними, облепляли, как пчелы, хватались за борта, за весла, прыгали в привязанные к кораблям лодки и лезли, карабкались вверх на палубу. Рычание сошедшихся в смертельной схватке людей, крики боли, лязг металла, топот ног, всплеск воды от падающих тел наполнили ночной мир ненавистью и ужасом.
Сарматы опомнились и, повинуясь командам Фарака и Фаруда, стали кучно, образовав тяжелый панцирный щит. Готы яростно напирали, и хотя сарматские копья останавливали их — вал за валом, но натиск нападающих не ослабевал. «До-на-ар!..» — с яростным криком кидались они на степняков. Они разили сарматских коней, степняки падали в груды тел и здесь их добивали. Копья уже не помогали сарматам, в ход пошли мечи. Ни щит, ни подставленный меч не спасали от тяжкого сарматского меча — с размаху опущенный обеими руками, он не знал преграды, и горе сармату, если его меч разил только воздух — случалось, сам всадник по инерции падал под ноги собственного коня.
Жутко кричали раненые кони, дико вскрикивали люди — ужас витал над степью, будя в ней все живое. Нет ничего страшнее, чем битва человека с человеком… «Ар-ра!», «До-на-ар!».
Насмерть рубились люди, но имя готского бога звучало громче, готские мечи все чаше доставали живую плоть своих противников. Дети степей, повинуясь команде Фарака, пробили брешь в готском кольце и ускакали в степь, но не затем, чтобы спастись, а чтобы перевести дух и собрать вместе оставшихся в живых. Потом они развернулись и снова ринулись в битву, опять залязгал металл, опять ярость столкнулась с яростью. Готов было гораздо больше, чем сарматов, но кони и ночь помогали степнякам. Видя, что большинство судов прорвалось сквозь готское заграждение, они развернулись опять и ускакали, оставив пришельцам залитый кровью берег, усеянный телами убитых, раненых и умирающих…
Останю разбудил резкий толчок, от которого содрогнулся корпус корабля, и в следующий миг ночь взорвалась бурей яростных голосов. Он отстранил от себя испуганную Даринку, схватил меч и, как был, без доспехов, выскочил на палубу. В первое мгновенье он ничего не мог понять. Подумал было — сарматы, но тут же понял, что не они: на берегу шла ожесточенная битва. Готы!
Гребцы сидели на своих местах и изо всех сил налегали на весла, а по палубе метались темные фигуры. Лязгали мечи, рычали схватившиеся в поединке люди.
— Следи за бортом! — донеслось до Остани.
Он узнал голос Фалея и тут же заметил надвигающиеся на корабль узкие плоты.
— Полный ход! Полный ход! — гремел голос Зенона. Сам он с мечом в руке носился по палубе и то терялся среди дерущихся, то снова оказывался на виду.
Корабль стремительно летел в темноту — весла, пожалуй, еще никогда не врезались в воду с такой силой, как теперь. Готы, оглушенные ударами весел или сбитые корпусом корабля, падали в воду, тонули, гибли под килем второго судна, вплотную следующего за головным, но многие успевали ухватиться за борт и упорно лезли вверх на палубу. Мечи эллинов рубили им руки и головы, но самые ловкие и сильные достигали палубы и здесь схватывались с командой.
— Налегай на весла! — ревел Зенон. — Полный вперед!
Больше всего готов оказывалось на корме, здесь удобнее было зацепиться за корабль и взобраться на палубу. Фалей и Останя изнемогали под натиском нападающих. Зенон вовремя оценил обстановку и пришел к ним на помощь с двумя воинами. Но вот судно пошло ровнее, плоты перестали ударяться в борт, головной корабль прорвался сквозь готский заслон. Фалей поверг на палубу своего последнего врага, Останя уже собирался покончить со своим, но Зенон предупредил его:
— Бери живым!
Мечом, плашмя Останя оглушил гота и отошел от него, привалился спиной к двери каюты, почувствовав изнеможение и жажду.
Подошел, переступая через тела, Фалей, рукой с мечом провел по потному лбу и тоже привалился к каюте.
Потом Останя бросил за борт ведро, дернул за веревку, чтобы зачерпнуть воды, вытянул наверх и напился. За ним напился Фалей.
Зенон и его помощник с фонарями в руках осматривали корабль и распластанные на палубе тела. Убитых врагов матросы оставляли на месте, своих складывали в ряд. Судовой лекарь занимался ранеными.
Останя заглянул в каюту — свет фонаря упал на бледное лицо Даринки. Узнав Останю, она забилась у него в руках. Рядом, сжавшись в комочек, сидела Авда.
— Все в порядке, — сказал он. — У Фалея тоже…
Авда заплакала, затряслась всем телом.
— Это были готы.
— У тебя… кровь!
Только теперь он заметил, что ранен.
— Оцарапало…
Фалей тоже был легко ранен. Остане он сказал:
