Но россы отстояли, сохранили себя. Росская земля поднялась на врага, ощетинилась мечами и копьями и вытолкнула из своих пределов орды пришельцев. Слава Роду, покровителю храбрых и справедливых, слава воинам, не дрогнувшим в битвах!

Россы смотрят, как готские вожди отдают последние почести храбрейшему из храбрых готов — Зигурду, погибшему в честном поединке с Евстафием, сыном Лавра Добромила, как кладут на носилки из копий и мечей, поднимают на плечи и несут к воротам лагеря. Пал бесстрашный воин, скоро с пламенем и дымом его душа улетит в Валгаллу[80], и там он восстанет вновь — для воинских потех и славы, а пробьет час, и он вернется к готам, снова сядет на своего вороного коня и ударит на врагов…

Седобородый Одарих проводил взглядом поверженного Зигурда и, сопровождаемый учениками, повернул коня в сторону ликующих росских дружин. Воеводы встретили его. Он поклонился победителям, потом взял в руки арфу, тронул пальцами струны и звучным голосом начал новый сказ — о двух великих народах, которые сумели победить войну; он пел о могучем воине Зигурде, не знавшем поражений во многих битвах, но побежденном неустрашимым росским воином Евстафием Доброславом, вставшим за правое дело. Боги всегда с теми, кто прав, боги покровительствуют тому, кто не забывает о чести, совести и справедливости, не разменивает богатство человеческой души на призрачное величие богатства и власти; он пел о том, что отныне готы не причинят россам зла, — пусть и россы не чинит зла готам…

Он замолчал, и молчали росские воины — слова мудрого певца тронули их души и сердца.

Он закинул арфу за спину, сказал:

— Старый Одарих не прощается с вами, он оставляет вам своего лучшего ученика Феодула, сына Александра. Он росс и по закону, только что утвержденному богами, принадлежит вам. Его голос сладкозвучнее моего. Готы зовут его Мовой. Он возвращается на родину, к своим соплеменникам, к вам. Он споет вам старые готские предания и сложит сказ о том, как готы и россы вложили мечи в ножны; он споет о подвиге Хельги, ценой своей жизни предотвратившей кровавые распри между родами, расскажет о великой дружбе, любви и самоотверженности Евстафия Доброслава и Дарины Прекрасной, споет о подвигах росских воинов и мужестве готов. Он будет петь о великой радости жить на земле и о непобедимом стремлении человеческих сердец друг к другу…

Одарих повернул коня и поехал к готскому лагерю. Уже в воротах он оглянулся — тысячи рук поднялись, прощаясь с ним.

Войслав, Добромил и Ивон Мудрый ехали вдоль строя росских дружин. Четвертого воеводы, Бронислава, не было: он увел свою дружину за Тирас, к голубому Истру. Неистовый воевода опять обрел вкус к нескончаемым битвам и набегам. Напрасно Войслав и Добромил отговаривали его от неоправданно рискованного похода — упрямый Бронислав увел часть воинов, заразив их жаждой добычи и приключений.

Евстафий, Дарина, Фалей, Авда и Мова ехали навстречу воеводам. О доблести Евстафия и Фалея, освободивших женщин из сарматского плена передавали из уст в уста, а подвиг Евстафия, совершенный на виду у всего росского войска, принес ему славу. Дружины с ликованием приветствовали героя.

— Слава Евстафию Доброславу! — гремело повсюду.

Отец и сын обнялись, потом обнялись брат с братом и Войслав с Евстафием. Так же они встретили Фалея.

Глаза женщин сияли радостью. Беды пронеслись, как страшная гроза, сопровождаемая громовыми раскатами и пожарищами, а после гроз и ливней земля и небо очистились, и засияло солнце: жизнь возвращалась в свои берега.

Росские дружины отошли от готского лагеря и через день пути разделились: Ивон Мудрый отправился на юг, а Войслав с Добромилом повернули на северо-запад, домой.

Объясняя свое решение, Ивон сказал:

— Хочу посмотреть на мир — дойти до моря, взглянуть на эллинские города, на ромейский военный строй, на припонтийские племена.

Лавр Добромил не удерживал сына. Пусть посмотрит — воеводе надо многое знать и понимать. Об одном только предупредил сына:

— Помни, Ивон: меч обнажай не корысти ради.

Ивон кивнул, соглашаясь с отцом, и начал прощаться с близкими и друзьями.

Неожиданно для Остани Фалей сказал:

— Я иду с ним.

Останю кольнуло ревнивое чувство, но тут же смягчилось, растворенное в ясности: то же Фалей сказал, когда Останя решил отправиться в сарматскую степь. Если бы не Фалей, он бы не выжил. Эллин не оставил его одного, потому что знал, как трудно придется ему в степи. А теперь он уходил с Ивоном, так как брата ожидало в походе немало опасностей и бед. Конечно, Останс будет недоставать Фалея, но он ничего не сказал своему другу. Что слова? Друзья молча обнялись.

Решение Фалея отправиться с Ивоном встревожило Авду.

— Я вернусь, — пообещал ей Фалей. И сказал для всех присутствующих: — Авда — моя жена!

Это сообщение означало, что отныне Авда была под покровительством росских законов как жена воина, находящегося в походе.

Дружина Ивона отделилась от остальных, повернула на юг. Пошли с ним в большинстве своем молодые дружинники из тех, кого манили к себе неведомые края, приключения и подвиги. О возможной смерти на чужбине никто из них не думал, хотя и не всем суждено будет вернуться домой.

Ивон и Фалей уходили последними. Останя напомнил Фалею:

— Если встретите Зенона, Деметрия и других эллинских купцов, скажите им, пусть едут торговать с нами. Так ведь, отец?

— Так, сын. Пусть едут.

Дружины Добромила и Войслава стояли на месте, пока воины Ивона не скрылись вдали. Прощание всегда нелегко, особенно такое — через день после победы. С Ивоном Мудрым уходили друзья, сыновья, братья. Удастся ли свидеться опять? Времена трудные, все пошатнулось — границы племен, обычаи, быт и представления людей; много соплеменников погибло, пропало без вести, много стало вдов и сирот, много сожжено жилищ и сел, убито и угнано скота. Все надо было начинать сызнова — быт, жизнь, а тут еще уходили в неведомые дали молодые, полные сил мужчины. Дай-то им бог…

Три дня дружины и недавние пленники готов двигались вместе на северо-запад, вдоль Данапра. Это был праздничный путь: дружины с победой возвращались домой. Домой, но не обязательно на прежние места. Обстановка изменилась, россы копытами своих коней промерили степные просторы, своими руками добыли победу, и теперь никто не посягнет на их право селиться там, где они найдут нужным.

На четвертый день Войслав увел свою дружину на запад, к Гипанису, а с седьмого дня россы начали отсчитывать версты своих степей.

Конные отряды по пятьдесят, а то и по сто воинов останавливались на берегах речек, на лесных опушках, у понравившихся им зеленых лощин и сняв с себя воинские доспехи, брались за топоры, чтобы возвести заставу за заставой — на сотни верст к югу от тех, прежних, и появлялись новые Сторожевки, Карауловки, Богатырки, Дозорки… Вскоре здесь вырастут дома с дворовыми пристройками, появятся молодые семьи и побегут по тучным степным землям дороги и тропинки. В новых селениях родятся дети, а для новорожденных Сторожево или Караулово будет уже не заставой, далеко вдающейся в степь, а родиной, тесно связанной со всей росской землей.

Люди на заставах — один к одному: каждый дерзок и смел, каждый скачет на коне, как скиф, каждый готов постоять за себя, а все вместе готовы постоять за землю росскую…

Сеть застав перекрыла степь от Данапра до Гипаниса, на взгорьях поднимались сигнальные вышки, чтобы в любой час оповестить глубинные селения, если с юга надвинется враг.

Время стремительно уносилось в завтрашний день. Все здоровое, жизнестойкое росло, набирало силу, давало крепкие молодые ростки…

По мерс того как дружина поднималась вверх по Данапру, она таяла, воины расходились по своим селениям, от которых остались пепелища. Но где-то в окрестностях скрывались бежавшие от готов близкие, надо было найти их и начинать жизнь заново.