Новое препятствие — размоина в степи, и сарматы опять приблизились к ним, схватились за луки. Стрелы еще не долетали, но звон тетив говорил о том, что конец погони близок. В версте от размоины — молодой лес, последняя надежда беглецов.

Останя хлестнул Лося. Конь обиженно вздрогнул — так хозяин никогда не обращался с ним! — и стремительно понесся к лесу. Даринка и Раш не отставали от него. В этот момент все разглядели впереди частокол копий — не копья будто, а густые всходы хлебных злаков, неторопливо выпрямляющихся после ливневого дождя.

Копья угрожающе наклонили свои металлические острия-колосья, а за ними показалось множество шлемов, лиц, плеч, рук.

Останя резко остановил коня, соображая, что делать. Лось встал на дыбы, а около него поднялся на дыбы конь Даринки. Обостренным слухом Останя уловил голоса впереди и нарастающий вой сзади. В то же мгновенье Раш двинулся к лесу, поднял руку и закричал на своем непонятном наречии. Копья на опушке раздвинулись, образовали просвет, в который устремился Раш. Останя последовал за ним, не разумом, а скорее инстинктом понимая, что этот коридор между копьями — их единственное спасение.

Когда Останя и Даринка достигли леса, копья позади опять сомкнулись, и опять не рассудком, а чувством Останя уяснил, что опасность временно миновала и что барьер, оградивший их от степняков, — это соплеменники Раша…

Проскакав в лесочке десятка два саженей, Останя сдержал коня. Лось шумно дышал, роняя хлопья пены; рядом, склонившись к шее коня, тяжело дышала Даринка: скачка отняла у нее много сил. Раш уже стоял на земле и что-то возбужденно говорил окружающим его людям. Понемногу Останя пришел в себя, обрел ясность мысли. Он соскочил на землю, помог Даринке. В ту же минуту вой и крики слились в одно непередаваемое неистовство битвы. Страшно кричали раненые кони, дико рычали схватившиеся насмерть люди, звенели мечи…

Потрясенная пережитым, Даринка прильнула к Остане, вздрагивая всякий раз, когда предсмертные крики людей и коней были слишком страшны. Эта ее чисто женская незащищенность окончательно отрезвила его. Он снова был внутренне собран и готов к действию.

Готы защитили их от степняков, но Останя и Даринка стали пленниками готов, а плен — всюду плен, только Останя никогда не смирится с ним. Видя, что готы, окружавшие Раша, сели на коней и что Раш тоже был в седле, Останя мягко отстранил от себя Даринку:

— Стой здесь!

Он провел ладонью по крутой, горячей шее Лося, провел еще раз, прося его снова собраться с силами, и вскочил в седло.

Сарматы, окруженные готами, бились отчаянно. Оставив щиты и копья, они взялись за свои длинные мечи и рубились как одержимые. Гогы со всех сторон напирали на них, а строй сарматских конников от этого только уплотнялся. Казалось, их нельзя было победить: строй оставался несокрушимым, и перед ним множились тела убитых готов. Сарматы сражались конными, готы — пешими. Отчаяние сарматов и ярость готов не уступали одно другому, но исход битвы был предопределен: отряд степняков таял, как кусок льда под лучами солнца. Степняки погибали как воины: ни один не дрогнул, не искал спасения в бегстве, не прятался за спины соплеменников, а в гуще сражающихся, то здесь, то там, появлялся Фаруд, и его меч и круп коня были в крови.

Наступил тот особый момент в битве, когда не меньшее, чем победа, значение имели честь и доблесть. Сарматы терпели поражение, но никто не мог упрекнуть их в слабости или трусости, а готы побеждали, но едва ли могли гордиться победой над сарматами — победой тысячи пеших над четырьмястами конных. Для полной победы готам надо было еще доказать индивидуальное превосходство над степняками — превосходство в силе, воинском мастерстве и бесстрашии.

Пробил час единоборств. Отряд конных готов двинулся на поле боя — пехота расступилась перед ними, образовав широкий круг. Воины переводили дух и, видя, что битва вступает в свою завершающую фазу, забывали об усталости и ранах: сейчас честь столкнется с честью, сила с силой, умение с умением, и только после этих единоборств определится победитель.

Сарматы, увидев готскую конницу, опустили мечи. В руках у них опять появились щиты и копья.

Готские всадники осадили коней, образуя ровные ряды, изготовившиеся к последней схватке. Всадник против всадника, копье против копья, меч против меча.

На поле битвы установилась тишина, которую нарушали лишь стоны тяжелораненых.

Лось вынес Останю из леса.

— Фаруд мой! Вызываю тебя, Фаруд!

Это был голос воеводы, и все готы и сарматы повернули головы на этот голос, но еще никто из них не понимал, чего хотел росс.

Останя вынесся за передний край готов, поднял меч.

— Фаруд, вызываю тебя!

Теперь его поняли. По рядам готов пронесся шум голосов и стих.

Фаруд принял вызов. Он отбросил копье и поднял меч. Глаза у него блеснули: наконец-то он сквитается с этим неуловимым россом, сумевшим не раз унизить его, поставить на грань позора!

А Останя с холодной решимостью смотрел на коварного сармата, на совести у которого было немало росской крови. Это он вторгся с отрядом головорезов в земли россов, грабил и лил кровь, хватал и уводил в плен молодых женщин и мужчин; он выступал под личиной союзника, когда ничего иного ему не осталось, и он же превратился в опаснейшего врага, когда сила опять оказалась на его стороне. По его вине Останя разлучен с Фалеем, а маленький отряд беглецов пережил столько бед. Этот человек причинил много зла, насилие для него было привычно в отношениях с людьми, он не заслуживал права на жизнь. Такое право имеет лишь тот, кто сам защищает жизнь, — так поступали россы, поклоняющиеся великим богам справедливости: всеобъемлющему Роду, матери-земле Макоши и покровительнице счастья вечно юной Ладе…

Готы и сарматы затаили дыхание, следя за поединком.

Бой был короток. Фаруд погнал своего коня навстречу сопернику. Лось, почувствовав, как напряглось могучее тело его властелина, звонко заржал и ринулся вперед. Кони вздыбились, сшиблись, лязгнули мечи и Фаруд вместе с конем рухнул наземь. Останя снова поднял Лося на дыбы, вскинул вверх мускулистую руку с мечом, вызывая на битву следующего сармата, но никто из степняков не двинулся с места. Один схватился было за лук, чтобы издали поразить победителя, — тотчас сотни готских луков нацелились изрешетить сармата. Степняк опустил руку. Останя повернул коня — готы расступились перед ним и, пропустив его, снова сомкнули ряды. Уже на опушке леса он услышал шум возобновившейся битвы: конные пошли на конных…

Даринки на месте не было. Обеспокоенный, он оглянулся — она ехала за ним, сквозь бледность на лице у нее проступал румянец, а синие глаза светлели, оттаивали от пережитого ею волнения и страха.

Он понял, что она все видела и что там, на поле, между готами и сарматами, она тоже была рядом с ним. Он повернул Лося к Данапру, Даринка последовала за ним.

Шум битвы позади затихал.

Утолив жажду, они сбросили с себя одежду, зашли по грудь в воду, смыли с себя следы долгого пути. Потом они выкупали коней, вывели их на берег и снова вошли в воду. Уже давно они не испытывали такого удовольствия от купания.

Даринка и в воде не отходила от Остани. Он был ее любовью, ее опорой и защитой. Все, что она пережила за последние недели, было неотделимо от него. Он самоотверженно защищал ее, не давал ей впасть в отчаяние. Когда, казалось, противостоять беде человек вообще был не в состоянии, Останя сражался еще яростнее. Его не останавливали ни путевые невзгоды, ни многочисленность врагов. Она знала, что он никогда не оставит ее в беде, и это придавало ей сил в самых безнадежных обстоятельствах. Она опасалась только, что смелость и беспокойство о ней побудят его к чрезмерному риску, что может плохо кончиться для обоих. Тревога за любимого человека обязывала ее действовать. Как многие росские жены, она в трудный час становилась рядом с мужем: она вместе с ним сражалась с грабителями могил, скакала на коне и переносила все тяготы пути; и сегодня, когда он выехал на поединок с Фарудом и стал между готами и сарматами, она была рядом с ним. Она первая натянула тетиву луку, видя, что коварный степняк готовится пустить в него стрелу. Страх за мужа заставил ее забыть о себе. Все, что выпало им в этот их свадебный месяц, они разделили пополам, и эти испытания связали их между собой прочнее всяких уз.