Только им непонятно было одно: как Мышкин ухитрился стащить колбасу из холодильника?

Но это уж ладно. Бог с ней, с колбасой! Не портить же себе из-за колбасы хорошее настроение!

Однажды, когда Вероники Владимировны не было дома (она задержалась на художественном совете), Валентин Борисович покормил своих дочерей овсяной кашей и какао (сам сварил, каша немного подгорела, но ничего, есть можно) и обратился к ним с небольшой речью.

— Уважаемые дочери, — сказал он. — Кто вы у нас сегодня?

— Крокодилы, — в один голос сказали Катя с Манечкой.

— Так вот, уважаемые крокодилы, — сказал Валентин Борисович и поглядел на часы. — Сейчас ко мне должны прийти два моих бывших одноклассника, с которыми я дружил в школе, в десятом классе. Поэтому я убедительно прошу вас, как представителей класса хищных пресмыкающихся, залезть в своё болото, то есть в детскую комнату, и дать мне честное крокодильское, что вы из неё не вылезете до тех пор, пока эти люди не уйдут из нашей квартиры. У нас будет важный разговор, и вы не должны нам мешать. Поняли?

— Поняли, папочка.

— Честное крокодильское?

— Честное крокодильское!

— Ну, смотрите у меня! Знаю я ваши крокодильские замашки! А теперь марш к себе, товарищи крокодильчики!

Катя и Манечка поползли по-крокодильски к себе в комнату, залезли на тахту и стали листать шахматные журналы. А в это время в двери раздался звонок, кто-то вошёл, в передней послышались мужские голоса, а потом пришедшие пошли с папой в комнату и закрыли за собой дверь. Стало тихо.

— Интересно, что это ещё за одноклассники? — сказала Катя. — Эй, крокодил, давай только посмотрим на них одним глазом и вернёмся.

— Давай!

Катя и Манечка проползли под вешалкой, увидели на ней две серых военных шинели и очень удивились.

— Что это, крокодил?

— Не знаю!

Они подползли к папиной двери, легли на пол и попытались заглянуть в щёлку.

— Крокодил, ты чего-нибудь видишь?

— Ничего, крокодил.

Тогда они тихонечко, тихо-тихо приоткрыли дверь и одним глазом заглянули в комнату. За столом сидели папа и двое военных. Они о чём-то разговаривали.

— Ого, генералы какие-то! — сказала Катя. — Мне они нравятся. А тебе?

— И мне. Особенно вон тот, с усами.

— И мне с усами. А давай заползём?

— Нельзя. Мы честное крокодильское дали.

Они поползли обратно, посидели на тахте, полистали журнал.

— Крокодил, мне скучно, — сказала Катя.

— И мне.

— Я ещё хочу на генералов поглядеть. Они нас не увидят, они спиной сидят. Давай сползаем?

— Давай.

Катя с Манечкой тихо выползли из своей комнаты друг за другом, бесшумно вползли в дверь и залегли у порога.

Трое взрослых, склонясь над столом, увлечённо беседовали.

— Я ничего не слышу. Поползли под стол? — предложила Катя.

Катя и Манечка, никем не замеченные, заползли под стол, сели на корточки и потрогали пальцем чёрные нагуталиненные сапоги.

— Крокодил, мне такие сапоги нравятся. А тебе?

— И мне.

— Я, пожалуй, тоже хочу генералом стать.

— И я.

— Сергей, Юрий, вы меня, пожалуйста, извините, — сказал вдруг Валентин Борисович, — я на секунду выйду. Пойду посмотрю, что делают мои дочери. У них подозрительно тихо.

Папа вышел, военные закурили, а Катя и Манечка так и замерли под столом.

— Странно, их нет, — сказал Валентин Борисович, вернувшись. — Я им велел не выходить… Как в воду канули! Что за народ! Куда они могли деться?

Тут один из военных, который сидел нога на ногу, переменил ногу, и задел Манечку сапогом по макушке.

— Ой! — вскрикнула Манечка.

Папа заглянул под стол и страшно рассердился. Он выволок Катю и Манечку из-под стола, встряхнул и сказал военным:

— Полюбуйтесь! Это мои дочери. Вы видели когда-нибудь, что-нибудь подобное? Я велел им сидеть в болоте, то есть, извините, в детской комнате, а они вот где устроились!

Военные снисходительно посмеивались.

— Бывает, — сказал тот, что повыше, Сергей Иванович.

— Это ничего. Вот мой малый третьего дня со двора крысу принёс! — сказал тот, что пониже, Юрий Николаевич.

— Если вы ещё хоть раз сюда зайдёте, я из вас душу вытрясу, — грозно сказал Валентин Борисович. — Марш в детскую!

Кате и Мане стало стыдно перед военными. Что это папа командует, как будто они совсем маленькие! Они уже выросли! А тут генералы сидят и на них смотрят, и нечего командовать! Подумаешь, какой нашёлся!

— Не пойдём, — надулась Катя.

— Не пойдём, — надулась Манечка. — Мы больше не крокодилы. Мы теперь военные. И тебя слушаться не будем.

— Как это не будете слушаться? Новости спорта! Мне что же, вас силком тащить?.. Нет, товарищи, вы видали что-нибудь подобное?

— Бывает, — снова сказал Сергей Иванович.

— Мой малый тоже непослушный, — сказал Юрий Николаевич. — Мать ни во что не ставит. Совсем от рук отбился… Тут, как видно, без приказа не обойтись.

Юрий Николаевич встал и вытянулся во весь рост:

— А ну, рота, слушать мою команду!.. Сми-ир-на!

Катя и Маня опешили, вытянули руки по швам и заморгали глазами. Манечка даже слегка испугалась, решила было заплакать, но потом передумала.

— По порядку становись! — скомандовал Юрий Николаевич. — На первый-второй рассчитайсь!

— Первый, второй, — крикнула Катя.

— Первый, второй, — крикнула Манечка.

— Кру-угом! Шаго-ом марш!

— Есть! — крикнула Катя.

— Есть! — гаркнула Манечка, и нога в ногу, макушка в макушку, топая, как слоны, Катя и Маня замаршировали в детскую.

— Ну, точь-в-точь мой малый! — восхитился Юрий Николаевич. — Слушаться не слушается, а приказ понимает!

— Бывает, — сказал Сергей Иванович.

— Здорово! — закричала Катя, оказавшись в детской. — Я генерал! Рота, ать-два, стройся!

— И я генерал! Шагом марш!

Минут пять Катя с Маней, размахивая руками, маршировали в детской. Потом полезли на антресоли и выволокли оттуда чёрный пыльный чемодан.

— Ура! — крикнула Катя, вытащила из чемодана старые выцветшие дедушкины военные галифе и мигом натянула на себя, а Маня нахлобучила на голову огромную серую дедушкину кавалерийскую папаху. Потом они нацепили на себя дедушкины медали…

Но тут я ненадолго оставлю девочек в детской, а сама обращусь к Веронике Владимировне, которая в это время шла по улице, неся на левом плече, на широкой зелёной лямке, большую картонную папку со своими акварелями, а в правой — сумку с пакетами кефира, яблоками и двумя килограммами сахарного песку

Она возвращалась домой с художественного совета и была в весьма приподнятом настроении. Сегодня у Вероники Владимировны взяли на выставку целых три натюрморта: летний, с золотыми шарами на ярко-голубом фоне и два осенних — маленькие жёлтые астры в длинном хрустальном стакане, и кактус на окне, за которым идёт дождь.

Вероника Владимировна шла, размахивая сумкой, и представляла, как её натюрморты будут висеть в ярко освещенном выставочном зале на Кузнецком мосту, рядом будет толпиться публика, и все станут её работы хвалить и говорить:

"Ах, какой талант! Какая прелесть! Какой вкус! Сколько художественного совершенства! Сколько такта! И ведь это ещё совсем не старая художница, а довольно-таки молодая! И обратите внимание: у неё целых двое детей! Да ещё каких! Это не, дети, а разбойники! И как она со всем этим справляется?! Как она успевает ещё заниматься искусством! Да, жизнь женщины — это тернистый путь. Это героизм! Настоящий героизм!"

Вероника Владимировна на секунду расстроилась, вспомнив свою трудную жизнь, но быстро пришла в себя. Она увидела торчащие из земли у края тротуара тёмно-коричневые, шершавые, слегка припорошённые первым снегом травы неизвестного названия, со стеблями, причудливо изогнутыми сухими узорчатыми листьями.