– Зина, а что ты от меня глаза прячешь?
Зинка не растерялась и очень удивленно ответила:
– Ничего не прячу.
Мать погрозила пальцем:
– Знаю, знаю… Из дома сбежать хочешь? Чем я тебе не угодила?
У матери задрожали губы, она всхлипнула:
– Что я тебе сделала?
Зинка надула губы и отмалчивалась.
– Что ты на нервах играешь?
– А то!
– Что?
И пошло: мать слово, Зинка – два. Ссорились, кричали, топали ногами, пока не появился хмельной Малышевский с солдатским ремнем в руках.
– Счас обоих выпорю!
Зинка сбежала к тете Клаве и осталась у нее ночевать.
А через несколько дней она села в поезд и, дрожа от страха и неизвестности, отправилась искать свое счастье.
Если Зинка задержалась хотя бы на один день, бог знает, как повернулась ее судьба.
Антонина решила спрятать Зинкин сундучок в кладовке на верхней полке и нечаянно уронила его. Угол треснул, и из него посыпались монеты. Антонина ахнула и стала рассматривать находку. Сундучок оказался с секретом, с двойным дном, видно, его обладатели в трудную минуту прятали там капитал.
Антонина сначала пересчитала – сорок монет. Тяжелые, с тусклой краснотой и отчетливым рисунком. Неужели золото? Антонина изучала каждую буковку. На лицевой стороне каждой из сорока монет было изображено: двадцать пять рублей, 1876 года, СПБ. 3 доли чистаго золота, 7 злотников.
Антонина решила посоветоваться с отцом Амвросием. Она нашла его в храме, рассказала о находке и позвала к себе. Священник долго разглядывал монеты, тер пальцами, нюхал. Объявил торжественно:
– Это настоящий клад.
– Сколько будет стоить одна штука? – шепотом спросила Антонина.
– Не знаю… Много.
Они обдумывали, как распорядиться находкой, и оба решили, что клад полностью принадлежит Зинаиде. Антонина честно сказала отцу Амвросию, что за себя не ручается, и попросила его спрятать монеты, пока можно будет разумно использовать капитал для Зинаиды.
А наутро Антонина узнала, что Зинаида сбежала из дома неизвестно куда.
2
Дрюня был вызван Гаврилой Курлюком на совещание к мэру Ивану Ильичу Жеребцову. «Надо немножко вразумить Ильича, ты теперь у нас свой человек», – по-хозяйски сказал Курлюк.
Дрюня знал, что не мэр, а Курлюк правит бал в Загряжске вместе с женой мэра Эвелиной Кузьминичной Жеребцовой. Загряжцы тоже знали и люто ненавидели обоих, а мэра жалели как слабого и обманутого человека. Дрюня с недавних пор стал замом мэра по казачеству и, как он сам сказал, «вступил в самое кубло власти». Но он не любил никакой власти и всегда был сам по себе, а тут – мэрия, совещания, Курлюк. И самое невыносимое – каждый день тереть штаны в кабинете. Одно грело душу – служебная машина, несокрушимый немецкий «опель», на котором пьяный Дрюня частенько затесывался в самые бездорожные места.
Компания во главе с Курлюком явно не подходила Дрюне. Он побаивался людей без удержу. На что Дрюня вольнолюбив, но эти уж совсем вольные.
«Нет, ребята, – размышлял Дрюня по дороге в мэрию, – кушайте друг дружку сами, воспитывайте Ильича, а я погляжу. Жировали-хапали, а теперь потерять боятся. Дрюне терять нечего, окромя штанов с лампасами. А потом, куда завтра Фортуна вырулит? Курлюк с Эвелиной смажут пятки салом, а Дрюне пинка под зад. Он не дурнее их. Конечно, походить в начальниках греет, но холуем он не будет, это точно. Служи, Дрюня, служи, да оглядывайся!»
Мэрия кучно расселась в бывшем атаманском дворце. Маленькие комнаты, узкие коридоры. Чугунные лестницы, кованые перила с узорами. Ниши со старинными портретами, высокие окна-витражи, бронзовые люстры-репьи и неуловимый кладбищенский запах тлена. В этом средневековом склепе рябило глаза от дорогих костюмов, пестрых галстуков, стриженых затылков, париков и разноцветья компьютеров.
Бородатый государственный Дрюня в ремнях и лампасах, как строевой конь, стучал по паркету подкованными кирзачами, важно кивал сослуживцам – вице-мэр как никак. Не замечая ядовитейшего шепота вслед.
Совещание проходило не в кабинете мэра, а через декоративную стенку, за потаенной дверью, в комнате отдыха. Эвелина Кузьминична блистала фарфоровой белизной шеи и плеч, в выпуклостях ее желтых глаз мерцал нехороший огонек. Курлюк беспечно курил и отхлебывал кофе. Финансовый начальник мэрии Врубель Михаил Исаакович сидел как в президиуме – бритый наголо, скульптурный, отчетливый. Мэр Иван Ильич, круглый, аккуратный, невесомо ходил по комнате, пощелкивал пальцами. Начальник милиции полковник Кукуевский Семен Семенович мучился с похмелья, зевал, тер кулаками глаза и с отвращением хлебал кофе.
– Певзнюк опять учудил, видели некролог? – Иван Ильич бросил на стол свежий номер «Загряжских ведомостей». – Вместо отца похоронил сына. А сын, как на грех, – директор службы ритуальных услуг, армянин, неуравновешенный и суеверный. Утром позвонил мне и пообещал бесплатно прислать гроб на дом редактору. Я его понимаю…
– Певзнюку давно надо ноздри почистить, – поддержал шефа Курлюк. – Жалоб много, даже дети пишут.
Коллеги лениво обменивались новостями, пошучивали, курили, смеялись – прямо друзья закадычные. Жеребцов предложил по рюмке коньяку, но, кроме Кукуевского и Дрюни, никто не захотел. А Кукуевский застенчиво опорожнил еще пару рюмок.
Иван Ильич сел в кресло и чуть насмешливо обратился к Курлюку:
– Ну, великий комбинатор, о чем вы хотели посоветоваться со мной?
Гаврила нагловато улыбнулся:
– Это ты комбинатор, Иван Ильич. Я пригласил наших друзей, чтобы ты прояснил кое-что…
– Что именно? Только не темни, я тебя, да и других… – Жеребцов многозначительно огляделся, вздохнул длинно. – Всех знаю хорошо. Не стесняйтесь, ребята.
Курлюк по-хозяйски откинулся в кресле, весело барабанил пальцами по столу.
– Спасибо. Ты подписал документ о продаже нашего пивзавода московской компании?
– Подписал.
– А почему с нами не посоветовался? – тихо подала голос Эвелина. – Хотя бы со мной?
Жеребцов отмахнулся, как от мухи.
– Помолчи, ради бога.
– Это ты помолчи! – взвизгнула Эвелина. Выпуклые глаза ее затвердели. – Говори, Гаврила, выкладывай ему…
– Не горячись, – успокаивал ее Курлюк. – Мы нормально, потихоньку… свои люди.
– Он продался! Хочет кинуть нас! – визжала Эвелина. – Я его знаю!
«В воздухе пахнет грозой, – подумал Дрюня, поеживаясь. – Неужели драка будет?»
Но грозой не запахло. Все, за исключением Эвелины, были спокойны. Курлюк плеснул воды в бокал, подал даме.
– Может, коньяку? – невозмутимо предложил Жеребцов.
Эвелина выразительно ворохнула желтыми глазами, повернулась декольтированной белизной и стала молча нюхать что-то из сумочки.
– Ты прекрасно знаешь, Иван Ильич, – продолжал после паузы Курлюк, – что на пивзавод имели виды наши люди.
– Ваши! – уточнил Жеребцов.
– Не спорю… Нас беспокоит, что ты с недавних пор стал принимать решения единолично. Сам решаешь, сегодня – пивзавод, завтра – мясокомбинат, порт, рыбзавод, так, что ли? Нет, дорогой, ты обязан считаться с нами. Давай не ссориться, не обострять… Это неприятно всем, ни к чему это…
– Да, да, Иван Ильич. Неприятно, – живо поддакнули Кукуевский, Врубель и Дрюня. – Очень всем неприятно.
– Неужели? – удивился Жеребцов. – Не ожидал, ей-богу, я думал – наоборот.
Иван Ильич выпил рюмку коньяку, застегнул пиджак и несколько театрально вышел на середину комнаты. У него было явно хорошее настроение.
– Господа, и вы, Гаврила Фомич! Позвольте мэру Загряжска слово молвить.
– Конечно! Просим! – выщелкнулся Дрюня, полагая, что дело идет к примирению.
Курлюк помрачнел, глыбой нависая над маленьким столиком. Наступила неловкая тишина.
Жеребцов пружинисто прошелся взад-вперед, потирая ладони.
– Представьте, господа, такую деликатнейшую ситуацию, – торжественно начал свою речь Иван Ильич. – На выборах мэра города одного из кандидатов поддержали его друзья-бизнесмены. Вложили, так сказать, свои капиталы. Кандидат стал мэром. Должен он отплатить благодарностью за поддержку? Должен. Друзья-бизнесмены получили высокие посты в мэрии. И друзья друзей получили. И знакомые друзей…