Дрюня, предчувствуя недоброе, стал поодаль.

– Ближе, ближе…

На кудлатую голову Дрюни также легла рука Курлюка.

– Друзья мои! – обратился Гаврила к застолью – Вы знаете этих людей, мы их любим… Антонина – жемчужина нашего города. Об Андрее и говорить нечего, он герой реставрации… мы все гордимся. Антонина и Андрей – два сапога пара, они всегда скучают друг без друга.

Дрюня выпучил глаза и стряхнул руку с головы.

– Что ты несешь?

– Молчи! – оскалился Курлюк и снова обратился к публике.

– Друзья мои! Нашему городу нужен пример, живой подвиг…

Гаврила чувствовал, что его заносит, нервничал и потел еще сильнее. Он свирепо глянул на Дрюню, потом на Антонину и рассмеялся.

– Ну, дети мои, вот и отец Амвросий… Мы… вы решили пожениться!

Курлюк захлопал в ладоши, за столом дружно подхватили, шутка понравилась. Гаврила посадил Дрюню и Антонину во главу стола, налил в бокал вина.

– За Дрюню и Антонину! За молодых! – радостно завопила компания.

Антонина подняла юбку, оголив колени, пустилась в пляс:

Дружно выпили. Дрюня принципиально вышел из-за стола и сел рядом с отцом Амвросием.

– Дрюня! – торжественно провозгласил Курлюк. – Согласен ли ты взять в жены Антонину?

Дрюня волком смотрел на Курлюка.

– Дюже трезвый я для такого дела.

– Антонина, согласна ли ты выйти замуж за Андрея?

Антонина пританцовывала и извивалась, точно ее щекотали.

– Это надо у Таньки Хромой спросить, он с ней спит. Правда, Дрюня?

Жених обиделся.

– А от тебя танцоры из самодеятельности убегают, как зайцы, ты их поголовно насилуешь.

– Насилую и ем! – подтвердила Антонина. – И тебя изнасилую.

Наливали и пили уже без тостов. Чехонька мелко поклевывал носом. Певзнюк и Курочка угощали друг друга осетриной. Отец Амвросий терпеливо парился в черной рясе и, живо внимая действу, отхлебывал из бутылки холодную минералку.

Курлюк стучал вилкой по бутылке, призывая к вниманию, но его никто не слушал. Ситуация вышла из-под контроля.

– Ну н-народ! – тяжело вздохнул Гаврила и, выхватив из подмышки пистолет, несколько раз пальнул в воздух.

– Как дети, ей-богу, – по-отечески усовещал он, пряча пушку в кобуру. – Пошутили – и будет. Что мы тут про Таньку Хромую, про актеров изнасилованных…. Ну скажи, Антонина, есть у Дрюни хоть одно положительное качество?

Антонина часто моргала, не слыша вопроса. Над столом колыхался пахучий дымок от выстрелов.

– Я говорю, Антонина, есть у Дрюни что-нибудь хорошее?

– Конечно! Он нетолстый.

– Так! – подхватил Гаврила. – А ты, Дрюня, что скажешь об Антонине хорошего?

– Она не хромая! – быстро сообразил Дрюня.

– А что скажут наши друзья?

Друзья встали, как по команде.

Певзнюк:

– Дрюня и Антонина – настоящие интеллигенты!

Курочка:

– Они достойны друг друга.

Отец Амвросий:

– Они не причиняют никакого вреда нашему городу.

Чехонька:

– Это здоровые молодые люди.

– Ну вот и хорошо! – Курлюк ладонью сгребал пот с затылка. – А то мэр несколько раз у меня спрашивал: «Как это получается, Гаврила Фомич, ответственные должности у нас занимают неженатые люди?» Теперь, значит, я ему доложу,… Отец Амвросий, благослови молодых.

Дрюня вскочил сполошно.

– Нет! Не шути так, Гаврила!

Курлюк растерянно разводил руками:

– Дурак ты, Дрюня… Лопух.

– Имею слово! – неожиданно вскричал Певзнюк, краснея и заикаясь. – Он не интеллигент! Отказаться от Антонины может только не интеллигент!

– Ну что ж, – продолжал Гаврила с сожалением. – По поручению мэра я должен поставить точку. У тебя еще есть выбор, Дрюня. Жениться на Таньке Хромой или сдать дела.

Дрюня тупо моргал, терзая бороду, растерянно оглядывался на товарищей. Он не мог понять: всерьез говорит Курлюк или шутит. И мэра приплел.

– Дай обдумать, Гаврила!

– Нет!

Дрюня явно струхнул, в глазах метался испуг.

– Дайте выпить!

Курлюк налил бокал коньяку. Дрюня хватил одним духом и робко попросил:

– Гаврила Фомич, отойдем в сторонку…

Он что-то горячо зашептал на ухо Курлюку, но тот был неумолим.

– Нет!

Дрюня сник, опустил плечи и молча сел на край скамьи. В глазах стояла тоска. Он сидел лохматый и несчастный, жалкий и одинокий. Компания примолкла, подрастерялась. Антонина подошла к Дрюне сзади и обняла его за голову.

– Что ты, Гаврила, выпендриваешься? – Она почти с ненавистью смотрела на Курлюка. – И вы все, женатые! Завидуете Дрюне? Он кобель, да. Но где вы видели женатого кобеля? Пусть живет как хочет.

Смущенный Гаврила раскрыл объятия, сгреб жениха и невесту могучими лапами и закружил.

– Друзья, налейте бокалы! Наш Дрюня выдержал экзамен! Это была шутка, маленькая шутка…

Все выпили молча, шутку не оценили. Компания скоро разошлась. Комедия, на которую мне намекал Курлюк, не получилась.

Зинка проснулась рано. Услышала сивушный дух и тяжелый храп из материной спальни. «Вот ведь какая животная, – думала она лениво, – никакой пользы от этого отчима. Мать на работе, а он жрет и пьет в три горла и сроду ему не стыдно. Навязался, проклятый, на материну шею и портит ей, Зинке, каждый божий день. Вот кого убила бы и не ойкнула».

Вставало солнце, занавеска на окне просвечивала розовым, на улице скулил щенок, кричали петухи. Лень было вставать из-под теплого одеяла. Зинка поворочалась и спрыгнула на холодный пол, поежилась зябко. Печка давно потухла, от окна тянуло сквозняком и сыростью.

Надо было кормить кур и поросят, растопить печку, наносить воды из колонки, сварить картошку на завтрак. Зинка осторожно заглянула в материну спальню. Отчим лежал поперек кровати в штанах, небритый и лохматый. Все обои пропахли сивухой. И полбутылки самогона под кроватью. Опохмелиться сховал. Сейчас она его опохмелит. Зинка вылила самогон в помойное ведро. Отчим замычал, потянул носом и опять захрапел.

Зинка нырнула в валенки. Вышла во двор. Морозный воздух щекотал в носу, она чихнула и засмеялась – хорошо как! Пушистый снег округлил все вокруг: крыши, забор, деревья, скамейку, дрова. Щенок Тузик носился по двору, как угорелый. На черной пипке носа и на длинных ушах налипли комки снега. Тузик лаял на Зинку и свирепо хватал ее за полы.

Девочка быстро управилась по хозяйству и стала лепить снежную бабу. Ловко у нее получалось: ляп! – толстый живот, ляп! – круглый зад, ляп, ляп! – большущие груди. На голову – ведро, в глаза два угля, в нос – она сбегала на кухню – красная репаная морковка. Руки колесом, и метла под мышкой. Вот так бабища! Тузик с опаской прыгал вокруг, норовя зубами ухватить метлу. Зинка раскраснелась, утаптывая площадку, и, раскрыв рот, любовалась своей работой. На носу ее весело цвели конопушки. Ай да Зинка!

– Зинка!

На крыльцо выглянул опухший, с дикими глазами отчим.

– Ты взяла самогон из-под кровати? Убью!

– Взяла и выпила! Нужен он мне…

Зинка насупилась, схватила метлу и с ожесточением стала разметать дорожки. Вот он какой, отчим Сергей Малышевский. Пристал к матери год назад, прямо из тюрьмы. Ну, молодой, с усиками, поет и танцует… А сам нахальный, трепло и брехун. И ворует возле себя. Пригрела мать сокровище какое. Зинаиде сплошные притеснения и обиды. В сундучок Зинкин залез, мазурик. У нее хранилось там самое заветное: сережки бабушкины, заколки, бусы, карты игральные, камешки разноцветные, зеркальце в рамочке, фотокарточки одноклассников, открытки красивые – много всего накопила. Хватилась, а карт нету. Кто, кроме отчима, мог взять? Пожаловалась матери, а она, как слепая: «Он хороший, он не способен к воровству». Очень даже способен, раз в тюрьме отбывался. И десять рублей из стола пропали, хотела Зинка карандаши цветные купить. Мать – опять двадцать пять: «Он не мог…» Пушкин, наверное, пришел и взял десятку, ослепла мать совсем. Как теперь жить в своей хате? Никакого угла нету, где спрятаться. Зря вот самогон вылила, пусть бы лакал на здоровье…