Щелкнул шпингалет. Через минуту ящик качнулся и поехал по лестнице вниз. Сквозь наушники Диана не слышала, как мама сбивчиво объясняла грузчикам, что в ящике дорогие антикварные часы, которыми их семья очень дорожит. Отец ничего не сказал. Он только молча закрыл дом и попросил водителя остановить на минутку у агентства недвижимости “Дерри хаус”, чтобы отдать ключи. За этой красной дверью в доме с двумя спальнями прошла вся его сознательная жизнь, хотя, если бы он мог отмотать все назад, он не изменил бы ничего. Разве что, уговорил бы жену на еще одного ребенка.

Грузовой автомобиль последовал за такси, в которое погрузились угрюмый Виктор Алексеевич Смородин и утирающая редкие слезы Виолетта Ивановна. Они отъехали от дома и, минуя, таунхаусы с любопытными соседями в окнах, выбрались на шоссе, ведущее к портовому городку под названием Лакхаузен. Закат, оставшийся за их спиной, окрасил верхушки деревьев в редкий оттенок розе, тонкой линией перечеркнув гневающийся тучами горизонт, куда бежал старый портовый тракт.

Дорожный указатель гласил: до рыбацкого побережья, где медленно гнил среди топких болот на краю холодного моря их новый дом, было 89 километров.

Измученная тревожным ожиданием Диана уснула и ее разбудил стук ладонями по ящику.

— Милая, ты жива? Виктор, неси инструменты! — Беспокойным голосом матери, кто-то пытался разбудить ее уже минут пять.

Диана нащупала шпингалет и, дернув в сторону, толкнула, чтобы откинуть крышку.

— Я в порядке, просто укачало.

Когда электрический свет лампочки накаливания ударил в уже привыкшие к кромешной темноте глаза, она зажмурилась. Тяжелая голова раскалывалась, и Диана едва могла сесть.

— Слава богу! Ты меня напугала. Знаешь, тут не так уж плохо, если заменить занавески и…

— Мам, давай просто заклеим окна непроницаемой пленкой, как сказал доктор Стриг. — Придерживая голову двумя руками, ответила девочка. Свесившись через край, она попыталась вдохнуть полной грудью, но в помещении было ужасно душно, затхлый воздух категорически не проникал в грудь. — Ты можешь приоткрыть окно? Мне нечем дышать.

Мама немного помучилась со скрипящей разболтанной ручкой, и та наконец поддалась, впуская в дом прохладный вечерний воздух. Снаружи пахло как на парковке: асфальтом, дымом сигарет и выхлопными газами, хотя дом с двух сторон был окружен буйной растительностью, которая оплетала Лакхаузен, словно пытаясь утянуть его во влажную почву. В отличие от Дерри здесь ветер приносил с собой крики чаек и всюду проникающую сырость.

— Я посажу под окнами флоксы и герань. А над кроватью повесим ковер… со временем. Эта стена холодная. Но если хочешь, можем поменяться комнатами, наша меньше. Мы через стенку.

Диана хотела ответить, что ей все равно, но, когда открыла рот, ее стошнило, и она едва успела наклониться и откинуть волосы.

— Что ты ела? Диана, тебя же предупреждали... — Мама плотнее задернула волочащиеся по полу засаленные шторы.

— Мам… — Взволнованно ответила девушка, утирая окровавленный рот. На полу расплылось темное пятно с большим кровавым сгустком.

— Я позову отца, милая, присядь. — Мама подскочила, чтобы придержать Диану за трясущиеся плечи, но та оттолкнула ее и в приступе подкатившей рвоты, по слогам проговорила: “Уй-ди!”.

В замешательстве Виолетта Ивановна попятилась к двери, чуть не запнувшись о стоящий у выхода чемодан. На ватных ногах, не отводя глаз от побледневшей дочери, исторгающей из себя содержимое желудка вместе со слизистой и обитающими в ней бактериями, мать девочки притворила дверь и лбом приникла к косяку. Дрожащей рукой она повернула ключ снаружи и, спрятала его в карман. Обезображенное беззвучным плачем лицо женщина прижала к замочной скважине. Ничего кроме темноты.

Какое-то время убитая горем мать просидела под дверью, пока супруг не увел ее в комнату. Общежитие хоть и было небольшим, но не стоило привлекать внимание других жильцов их семейной драмой.

До утра родители прислушивались к звукам за стеной в мучительном ожидании. Доктор предупредил, что обращение может занять от трех до десяти дней, в течение которых подопечную стоит изолировать.

Несколько суток Диана не выходила из комнаты и не открывала дверь. Редкие разговоры родителей через стену возвращали ее из бредовых снов и забытия, в которые она проваливалась в промежутках между конвульсиями из-за отказа органов. Она почти все время проводила в ящике, который подтащила к смежной с родителями стене поближе к розетке, и чтобы лучше слышать их голоса.

На четвертый день, распотрошив лежащий на расстоянии вытянутой руки чемодан, девушка выудила из него зарядку для телефона и принялась рассматривать фотографии. Все ее социальные сети и профили были удалены, сим-карту она отдала отцу, который обещал избавиться от нее, как полагает. Слабый интернет показывал Е-шку, и этого едва хватало, чтобы открыть страницу поисковика или википедию. Так изматывающе долго проходила их первая неделя в Лакхаузене.

Днем родители пропадали на работе. Мать вставала рано и шла на часовую фабрику, где устроилась работать уборщицей служебных помещений. Её рабочий день начинался в четыре утра, но она всегда перед уходом останавливалась у двери Дианы и, постучав три раза, желала ей доброго утра. Диана бесцветно отвечала “и тебе”. И обе знали, что начался новый день для одной, и закончилась ночь для другой.

Отец с утра до позднего вечера отрабатывал две смены на конвейере в сборочном цеху. Часовая фабрика производила металлические ремешки и корпуса для фитнес-браслетов и умных часов, и, хотя стоимость конечного изделия была невысокой, начальник серьезно штрафовал за брак или снятую с продажи партию, поэтому папа Дианы часто оставался на работе допоздна, работая с рассыпающимся устаревшим оборудованием. Предприятие переживало не самые лучше годы. Как и городок оно постепенно приходило в упадок. Люди уже не хотели работать на заводе или покупать очередные часы. Наступала цифровая эра домашних офисов и удаленных переговоров, а жителям Лакхаузена, которыми были в основном работники фабрики и рыбаки, похоже, забыли сообщить об этом.

Единственным оживленным местом в городе было шоссе и приютившаяся на нем заправочная станция с магазинчиком. Широкая дорога и заправка позволяли проезжающим не напрягаясь добраться из Дерри в Ольсдорф и обратно, а это был излюбленный маршрут дальнобойщиков, везущих товары с юга на север и с севера на юг.

Вечером шестого дня после приезда, Диана почувствовала себя голодной. Ее припухшие от влаги ноздри уловили под окном какое-то мелкое животное, и она прислушалась: молоточки в голове отбивали быстрый бег сердечного ритма. Кошка.

Втянув носом воздух, Диана поднялась, разминая затекшие мышцы, но почувствовав резь в ноге, схватилась за колено. В левой голени под длинным широким шрамом титановая полая труба крепилась к колену цементно-силикатным медицинским раствором. Свой большеберцовой кости у Дианы уже не было, а что будет с этой после заражения вампиризмом, она так и не выяснила.

Резкая боль отступила, и, припадая на левую сторону, девушка добралась до окна и прислушалась. Сумерки пахли бензином и едким запахом дешевых сигарет с вонючим табаком, которые кто-то все время курил у входа в общежитие. На втором этаже снова заплакал ребенок. Он часто плакал часами, превращая головную боль Дианы в нечто постоянное, как гвоздь в виске. Но сейчас этот звук ее почему-то не раздражал. Наоборот, ей стало любопытно посмотреть на него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Может, ему нужно поменять пеленки или покормить, подумала девушка, и помяв глубокий шрам на ноге, схватилась за оконную раму. Ногти проскребли по деревянной крашеной поверхности, и под ногтями у нее остались ошметки белой масляной краски, которой было уже лет сорок.

Обтерев руку об себя, Диана огляделась. Неряха, просто кошмар. На рябом выцветшем линолеуме осталось засохшее пятно от содержимого ее желудка, и девушке стало стыдно за это засранство. Она схватилась за ручку двери, чтобы найти тряпку, но вспомнила, что дверь закрыли на ключ. Да, ей не стоит сейчас шататься по дому.