– Маска, – Ифиса послушно протянула ему чудесное, но неживое лицо. – Игрушка для лицедейства. Хотела Лане подарить. На неё похожа. Она долгое время украшала дом одной женщины, а потом та решила продать ценителям диковинок. Моя Ола любит всякое барахло собирать. Она повесила её на стену у себя на рабочем месте. Так вот Ола и подарила мне, сказав, что иначе её кто-нибудь украдёт, поскольку на неё многие зарятся. Домой к себе она её не взяла, поскольку Сэт очень уж не любит театр и всякую такую атрибутику, что о театре ему напоминает. Считает театр отрыжкой прошлого и рассадником пороков, подаваемых людям в утончённой упаковке. Сэт считает, что культурные образы из прошлой жизни запускают в оборот среди людей старые и негодные архетипы, способные в новом устроении общества злокачественно переродить саму жизнь на старый лад, то есть не лад. А вещь уникальная. Работа дорогого художника. И глаза сделаны из природных уникальных самоцветов.

– Сэт умён, – сказал Руднэй и вновь воззрился на Рамину.

– Да он дурак, каких мало! – возмутилась Ифиса. – Дай ему волю, так он из целого мира создал бы сплошную и рациональную геометрию полностью очищенных от всего лишнего форм, где невозможно было бы ни дышать, ни смотреть вокруг ни одному нормальному человеку. Не на что было бы смотреть, кругом были бы идеальные шары и квадраты с треугольниками. А люди как цифры маршировали бы вокруг ровными линиями или сидели бы в безупречно выверенных углах. – Ифиса закашлялась от эмоционального накала. – Он по сию пору мыслит одними формулами, хотя и заметно выжил из ума.

Руднэй поднял маску кверху, рассматривая сквозь прорези её глаз небо. – Как странно, – сказал он, – когда я смотрю через прозрачные вставки, то вижу в небе какую-то большую птицу на очень большой высоте. А так, – и он сощурился, вглядываясь в небо, – нет там никого.

Ифиса мягко взяла из его рук маску и, приложив её к своему лицу, взглянула вверх. – Нет там никакой птицы, – согласилась она. – Тебе не стоит чрезмерно утомлять своё зрение. Больше отдыхай.

– Мне кажется, что Лане не понадобится такой вот дар, – сказал он. – Она не ценитель тонкостей лицедейского искусства. Она живёт сама и не нуждается в том, чтобы кто-то извне наполнял её жизнь посторонними иллюзиями.

– Значит, она не развита эстетически, – упрямо гнула своё Ифиса. Она была в таком уже возрасте, когда можно говорить всё, что думаешь и любому, невзирая ни на какие лица. – Не понадобится, так Рамине подарю. Я в своё время опустошила её павильон, так хоть компенсирую чем…

– Да ладно, Ифиса, – успокоила её Рамина, – я была даже рада избавиться от избыточного барахла.

– Как умру, всё своё добро тебе завещаю, Рамина. И дом, и вещи, и книги. – Ифиса, сидя на ступеньке, положила маску в свой подол. Она покачивала им, держа юбку за края, словно бы желала усыпить некую пригрезившуюся ей беду.

– Выбрось ты её, Ифиса! Вон туда, вниз, – попросила Рамина. – Страшная она какая-то. Пялится как живая, а сама мёртвая! Ну как голова отрубленная! Не надо такого подарочка никому.

Руднэй опять улыбался, не сводя с Рамины глаз, забавляясь её словами. – Я бы точно её выбросил в пропасть. С глаз долой, – согласился он с Раминой. – Мне она тоже не нравится.

– А я вам её и не дарю, – обиделась Ифиса. – Пусть Лана сама всё решит.

– Мне пора, – вздохнул Руднэй. Внизу возник его личный телохранитель вместе с водителем его личной машины. Он с лёгкостью побежал вниз по ступеням, выдавая свою давнюю привычку к такому вот спуску.

– Какие люди! – мечтательно произнесла Рамина. – Какая жизнь у Ланы! Вокруг красота, простор, муж – красавчик во цвете лет, и сразу видно, какой он страстный мужчина, а Ифиса? Только строит из себя какого-то стерильного учёного. Нет. Он такой же, как и все. Разве что чуть построже, да получше личиком. Уже охрана персональная у такого молодого. А кто он, собственно?

– Понятия не имею, кто он, – Ифиса долго провожала его глазами, пока он не оказался на самой нижней ступеньке, а потом скрылся в густых зарослях рощи вместе с двумя другими мужчинами. – Уж не воображай себе, что все мужчины как твой лоснящийся Кэрш или Торин с конским черепом. Кэрш хоть дочь-то навещает? Помогает тебе?

– Помогает, – не стала таиться Рамина. – Кэрш никогда не был жадным. Он до сих пор хранит все свои аристократические привычки и устои. Аристократы всегда воспитывали своих детей, даже зная, что они им не родные по крови. Вот мой отец тоже знал, что я не его дочь. Но не отринул и ни разу ничем не обидел. Моя маленькая Лана очень Кэршу нравится. Они, можно сказать, друзья. Кэрш так и не женился после меня. Дочь ведь не его, Ифиса. И он знает об этом. Просто у Кэрша нет своих детей, вот он и привязался к Лане. Да и ко мне копыта время от времени норовит завернуть. Я же такая женщина, что меня никто не может забыть, – похвалилась она Ифисе.

– Как же не его дочь? А чья же?

– Тебе-то что до того? Лана знает, чья у меня дочь. От её брата! – она выпалила своё признание и закрыла глаза, как будто боялась того, что сверху упадёт на её макушку неведомая кара за раскрытие страшного секрета. Но что было страшного в её секрете? Да ничего.

– Какого брата? Того, что к тебе бродил в твоей юности?

– Да. И я рада, что у меня такая необычная дочь.

– Как же ты можешь после того светлоликого юноши – своей первой любви, после своего аристократа Кэрша, взявшего тебя в жёны, любить урода Торина? Преступника?

– Он отбыл своё наказание по чести. Он уже не преступник. И я, и я… – она не знала, что сказать строгой и старой Ифисе, бывшей когда-то юной любовницей её аристократического законного отца, а потом нравственно распущенной, но талантливой актрисой.

– Похотливая самка, не умеющая держать собственные нижние штаны на завязке с тугим узлом, вот ты кто! А зря! Видела, какие мужчины ещё способны тебя оценить? Видела, как он тебя пожирал глазами? Так что вытолкай своего Торина вон, как придёт опять. Да и Кэрша не приваживай. Может и такое быть, что к тебе придёт человек совсем уж с другого социального этажа. Или ты думаешь, что все вокруг живут в бараках? Нет. Пока есть общество несовершенных людей, всегда будет и иерархия.

– Как же… – растерялась Рамина, – что ты говоришь, Ифиса? Он муж Ланы!

– И что? Ты думаешь, у мужей никогда не бывает любовниц? Или ты думаешь, что Лана хоть что сможет узнать, возжелай он себе разнообразия? У неё-то не убудет, а тебе только прибудет. Такой вот покровитель появится. Мужик вошёл в свою силу. Юные чувства, похоже, у него повзрослели. А у Ланы очень уж слабое здоровье. В последний раз я заметила, что у неё были посинелые губы. И вообще она какая-то вялая вся. Это неважный знак. А ты вон, вся сияешь на свету, да и во мраке будешь сиять. Я не цинична, Рамина, а жизнь вокруг такая. – Ифиса задумчиво покачивала свою маску, а та блестела глазами на ярком свету, и мерцание казалось живым, глубокомысленным и подвижным.

– Какая же она жуткая! Брось её, Ифиса!

– Да пошли уж в дом, – Ифиса тронулась первой. – Где у неё там слуги? Или их нет?

– Нет никого. Лана так воспитана была с детства, что не желала использовать труд других на себя. И брат такой же был. Справедливый. Добрый. Прекрасный. Ясноглазый. Златоволосый.

– Не устала ещё эпитеты подбирать? А как кинул тебя с дитём в утробе, где ж его доброта была?

– Он же не знал ничего, Ифиса. И не узнает, – Рамина опять пригорюнилась. – А какая дочка-то получилась!

Они вошли в одну из многочисленных комнат, что была, похоже, обитаемой. Поскольку многие комнаты были абсолютно пустые, нежилые. Ифиса принюхалась к чему-то и открыла вдруг угловой шкаф. Там она бесцеремонно стала швырять какие-то ткани прямо на пол, пока не вскрикнула. – Так вот оно что! Ишь, замаскировала! А я-то учуяла!

– Что? – испугалась Рамина, наблюдая её странное поведение в чужом и таком непростом дому. – Куда ты лезешь не в свои шкафы!