– У нас нет детей, Икри. А эти дети принадлежат миру Паралеи, а не мне.

– Значит, твоя Ландыш тебе дороже всего того, что было у нас в течение наших неизмеримо долгих счастливых лет?

– Десять лет разве долгий срок? – встрял Кэрш. – Мы с тобою, Икри, знаем друг друга целую вечность. Опусти ты этого мальчика, куда ему и надо…

– Тебя-то кто звал сюда, да ещё и давал приглашение на вмешательство в чужой разговор?! – закричала на него Икри, изменив своему лучезарному спокойствию.

– Я его позвал. И он как мой гость не козёл, чтобы не иметь членораздельной речи и своего права говорить о том, о чём он и желает. Если уж ты первая в его присутствии затеяла подобные выяснения, – довольно жёстко осадил Икри Кон-Стан.

Ола сидела, что называется, ни жива, ни мертва. Кажется, они с Кэршом попали в тот самый непостижимо запутанный узел всех прошлых и наличных событий, развязать который невозможно, и вот Икри с Кон-Станом дружно рубили его сообща. Для освобождения, для будущего, а оно у них будет отныне отдельным друг от друга. Именно это и поняла Ола, а что понял Кэрш, то было доступно только Икри.

– Она мать детей от другого человека, – выбросила Икри свой последний довод, как мятый и неубедительный козырь из совсем другой колоды.

– И что? Дети принадлежат Паралее, а Ландыш не может тут больше оставаться. В противном случае она погибнет. Её муж Руднэй – твой брат, Икри. Вы с ним дети одного отца. И вы, хотя и произошли от смешения двух звёздных рас, отлично тут адаптированы к местным условиям. А я нет. Я очень скоро сгорю в здешней атмосфере и приду в полную негодность намного раньше своего биологического срока. Высший управляющий сигнал, под чьим воздействием я был сформирован и находился, как и всякое живое существо, далеко отсюда. Его воздействие стремится к нулю, и это запускает самые зловредные мутации в моём организме. И если данная мне при рождении программа, мой живой алгоритм, даст сбой, я просто исчезну, как будто меня тут и не было никогда. У нас нет стабилизирующих Кристаллов, как они есть у Тон-Ата и ему подобных пришельцев. У твоей приёмной матери Инэлии и у Хор-Арха. Мы с Ландыш из другого мира, чем они. И я знаю, о чём я говорю, Икри. Я остался тут не ради тебя, а ради Ландыш. Ты можешь обвинять меня в чём угодно и будешь права, но на последующие события это уже не может иметь никакого влияния. Я всегда говорил тебе, что я тут временно. Просто ты не слушала, не хотела слышать. Мне нечем тут жить, да и незачем.

– Да проваливай ты в свою галактическую трещину, откуда вы и вылезли! – закричала она, с силой сшибая тарелки на пол. Но они даже не разбились к изумлению Олы и Кэрша.

Надвигался сезон затяжных дождей. В его предчувствии и неумолимом приближении деревья начинали сбрасывать свои листья, темнеть розовато-нежными макушками, становясь ржавыми по виду. Унылая панорама, расстилающаяся внизу, не способствовала тому, чтобы петь по утрам. Бескрайние и звенящие от ветра пустоши увлекали зрение в те дали, где Ландыш никогда не была, а вслед за этим и душа начинала свой головокружительный полёт в сторону далёких туманов и синих дымов от тех костров, что жгли селяне на своих плантациях после сбора урожая. Геометрия их густонаселённых посёлков была плохо различима, обрезанная линией горизонта.

Ландыш прислушалась. Дети пока спали. Её три сына были погодками, один за одним. А после вот уже пять лет она так и не забеременела, хотя и страстно хотела дочку. Но видимо, некто припас ей такое вот наказание за первую дочь Виталину, отданную ею своей старшей сестре Вике. Где ты теперь, дочка? «И я, и я буду принцессой в хрустальной башне»!…

Ты стала почти девушкой, глазастым подростком, но какой? Худенькой и озорной, или тихой и, как это бывает иногда в подростковом периоде, несколько избыточной в своих полудетских пропорциях пышкой? Поди, угадай. Никогда уже не увидеть ей, матери-кукушке, своей первой дочери ни вживую, ни через посланный образ. Некому его сюда переслать. Невозможно. Так что выходит, нет у неё никакой доченьки. Ландыш обернулась на спящего мужа. Был такой редкий день, когда он мог позволить себе встать несколько позже, чем обычно. А чаще он и вообще не приходил к ней ночевать, живя на основном континенте.

Всю эту ночь она не спала. Большая круглая комната была завалена обрезками ткани и наполовину сшитыми платьями. Ландыш пристрастились к шитью и рукоделию. Она и сама не ожидала от себя выхода подобного творческого начала. Она начинала шить и бросала, понимая отчего-то, что это не то, замысел ускользал от воплощения. И вот вдруг он попался на кончик её иглы. Она поддела его так ловко и потянула к себе за шёлковую нить. День за днём она создавала свой первый, можно сказать, подлинный наряд всепланетной царицы из хрустальной башни. А прежде она ничем не отличалась от всех, по сути-то. Платье было почти готово. Оно было небесно-зеленоватое, словно бы она собиралась опять пойти в Храм Надмирного Света, и напоминало собою, когда Ландыш его примерила, странное одеяние, подобное ангельскому больше, чем обычному платью. Рукава –крылья взметнулись к потолку, будто намеревались поднять её вверх, и подол пошёл волнами, а окно было закрыто, и ветра в комнате быть не могло. «Для кого, для чего это»? – спросила она у самой себя, вглядываясь туда, где за панорамным окном за линией горизонта скрывался безразмерный океан. Ей хотелось туда… Чтобы полететь. Чтобы навсегда улететь. Чтобы ревущее дыхание огромной воды снизу охватило её ужасом, пытаясь втянуть её в свою пасть, а бирюзовые крылья упасть не дадут. И такая вот игра манила настолько, что сердце вместе с воображением пыталось выскочить из узкой грудной клетки, а та не пускала, причиняя боль. Ей казалось, что именно здесь она уже ничего нового не увидит, не узнает, не почувствует.

Он уже не спал. Наблюдал за нею. Ландыш подошла и встала на колени, положив голову на постель. – Зашилась совсем. Устала. Вижу сны наяву. Вчера вечером уснула. Не видела, как ты пришёл. Ты всегда такой бесшумный. А проснулась, сна нет. Стала дошивать платье. Я закрыла тебя ширмой, чтобы свет не мешал тебе спать. Боялась, что ты вспугнёшь моё вдохновение, заставишь спать как маленькую. А мне тут пришла такая идея с платьем… – она замолчала, вслушиваясь в нечто в себе самой. – Мне вдруг показалось, что всё это уже было. Даже те же самые слова я уже говорила. «Зашилась совсем. Устала». А ведь тогда я не умела и иголки в руках держать. К чему оно было, архаичное искусство шитья?

– Когда же было это «тогда»? Я не помню, – отозвался он.

– Да так. Это было в другой совсем жизни. Но вот странно, откуда во мне пробудилась такая тяга к шитью? И все удивляются моему искусству. Ведь меня никто никогда ничему такому не учил. А тебе нравятся мои наряды?

– Не знаю. Я привык к тому, что ты всегда лучше всех.

– Как жалко, что прежде я ничего подобного не умела. Я бы украшала свою дочку нарядами принцессы, как она о том мечтала, когда делала себе украшения из всякой рвани и никчемного синтетического тряпья. Мы над нею потешались, там на объекте. Кроме Вики. Но Вика не умела шить. И никто не умел. Однажды Кук сделал Виталине шлейф из того материала, из которого ребята делали себе крылья для дельтапланов, чтобы парить над горами. Кук их ругал за такие игры. Они были опасны для жизни. Но там было так скучно, а всё время летать в герметичных сферах воздушных машин им надоело. Не чувствуешь полёта, упругой и совсем не шуточной игры ветра, воздушных потоков. А Виталина была настолько счастлива, когда таскала за собою шлейф по камням и песку, прицепив его на свою милую головёнку. Смеялись все, и я тоже… А теперь? Мне так её жалко! Так жалко. Ведь мальчишкам не нужны наряды, они плевать на них хотели. Я дочку хочу, Руднэй!

– Прежде ты никогда мне ни о чём таком не рассказывала, – его голос был обычным, без всякого заметно выраженного отношения к услышанному, и он зевнул. – Летать над горами? Это здорово. Мой отец и не такое умел когда-то. Но, к сожалению, он не смог передать мне таких качеств. Он же мне не родной, а у меня совсем другая природа. Но когда-нибудь мы тоже научимся летать на воздушных машинах, как твои сородичи. Мои сыновья точно будут летать в небесах и сверху любоваться ликом планеты. Скажи, а она какая, если сверху? Ты же видела?