– Не сказал бы. Мне кажется, он был серостью редкой. Дисциплинирован, безупречен в поведении, учился хорошо, ни с кем не дрался, не ругался, не толкался, не произносил пошлостей и прочей словесной скверны. Девушек избегал. Один из приближённых учеников самого Кука, в его группе под кодовым названием «Захват будущего».

– И ты туда входил?

– Входил. Но был тому, кто теперь Андрей, полной противоположностью.

– Как звали Андрея прежде? И как же Кук тебя терпел?

– Его звали сказочным именем Ратмир. По фамилии Быстров. Он и был бегун быстрее всех. Оправдывал фамилию. А меня Кук как-то терпел и даже любил. Этого не отрицаю.

– Андрей был быстрее тебя? Ты позволял хоть кому быть лучше себя?

– Я жил в своё удовольствие и не хотел быть всех лучше. Но Кук, а тогда он был Вороновым, всё равно не считал Ратмира лучшим. Он выделял меня и ещё одного парня, чья последующая жизнь, перевалив за полвека, сложилась плачевно. Он стал душевнобольным.

Ландыш обняла его, прижалась теснее, – Радослав, не будем о прошлом. У нас впереди будущее на новой планете. Мы будем жить среди чужого населения. Мы должны поддерживать друг друга. Ты такой сильный, большой, мужественный, мой… – она елозила губами по его шее, груди, призывала к любви, и он шёл ей навстречу. К ней, к худышке с маленькой нежной грудью, с остриженными жёсткими волосами, маленькими губами и носиком, с уже не прячущимися, а пристальными глазами размытого синего цвета, похожего на прозрачный цвет камня, так называемого «рысьего сапфира». Он не мог видеть цвета её глаз в почти полном мраке, но представлял их себе ясно. Впервые он хотел именно эту женщину – вчерашнюю неловкую девушку, несколько застрявшую в своём детстве. А теперь она была другой. Она была ценностью сама по себе и не нуждалась в голографической подсветке.

Уснула она быстро. Повернув голову, Радослав увидел ту, кто в прошлые ночи входила в чужое тело и овладевала им как своим аватаром. Длинные волосы, ниже талии они были, укрывали её плечи, и что-то белое мягко светилось, как облако, в котором она и находилась.

– Как-то ты припозднилась, – только и сказал он. – Зашилась совсем? Или там ты уже не шьёшь своих бесподобных платьев? Почему же ты в Ксению никогда не вселялась, пусть и на ночку, другую?

– Я не нечистый дух, чтобы в кого-то вселяться. И уж тем более не дух святой. Я приходила к Ксении, только она тебе ничего не говорила об этом. Я щадила её, поскольку она любила моих детей, как своих. Воспитывала их, и мне было необходимо, чтобы ты был рядом с ней. Чтобы у наших детей была семья. До неё мне не было ни малейшего дела.

– А до Ландыш дело есть?

– Ни до каких ландышей мне дела нет. Я соскучилась по тебе, и раз уж ты остался одиноким, я и пришла.

– Нэя, на той планете осталось твоё тело. Оно в особом составе и не подвергнется ни малейшей порче никогда, пока его не вскроют. Скажи мне, если тем твоим останкам при посредстве сложнейшей операции, а такие возможности давно открыты, внедрить в сохранившийся, но мёртвый мозг, твой Кристалл, ты оживёшь? Как неоднократно оживал твой Тон-Ат?

– Не знаю. Может, и оживу. Если сумею туда внедриться и запустить все остановленные жизненные процессы. А ты хотел бы?

– Понимаю, что фантазирую. Но мне хотелось бы прибыть на Паралею вместе с тобою к Тон-Ату, чтобы увидеть нашего первого сына. Ты могла бы остаться там даже в случае нежелания терпеть меня рядом. Как тебе такая мыслительная игра?

Она долго молчала. – Я скучаю по Паралее. Это правда. Я любила мою планету, давшую мне моё тело, моих родных, наконец, единственную любовь всей моей жизни. Я тоскую настолько, что и теперь плачу о ней. Я хочу начать там новую жизнь. Без тебя.

– За что ты разлюбила меня на спутнике? Разве я плохо к тебе относился?

– Относился хорошо. Только там было душно, тесно, бессмысленно. Потом роды, дети, страх за них. Было очень тяжело. Каждодневно одно и то же, хотя дети менялись, росли, а у меня не менялось ничего. Всё тот же застылый лесопарк шелестел и шевелился в голографической обманке на стене нашей спальни, всё тот же детский плач по ночам. Я утратила ощущение тебя в себе, я тупела и одновременно сжималась в некое внутреннее обнуление. Я хотела вырваться оттуда. Я хотела на Паралею. Гулять по настоящим дорожкам, трогать живые ветви и вдыхать подлинный воздух своей Родины. Я жила какой-то игрушечной жизнью, живя в коробке как механическая кукла, и от того разучилась любить. Даже детей. Я уже по автоматизму больше, чем душой, жила с ними и с тобою, изображая любящую жену и мать. Альбина как старшая моя дочь, рано повзрослевшая, всегда чувствовала, что я её не люблю. Что я тебя не люблю. Что я никого не люблю. Что я ненастоящая. Я ушла легко. Я ушла добровольно. Я ушла счастливая тем, что отдохну от тебя. От всех в той, давно мне ненавистной, земной и дружной колонии на спутнике. Я же была когда-то актрисой, хотя и нереализованной. Ты забыл? Артур тоже верил в мою тоску, в моё раскаяние. Но ничего этого не было и в помине. Только холод, только презрение ко всему, что и было оставлено. Все думали, что я – ангел, а я была холодна ко всем и давно не любила тебя. Поэтому Ксения без всяких проблем завладела тобою. А не потому, что была слишком уж хороша. Гелия же была лучше, чем Ксения. А ты на Паралее предпочёл меня Гелии. Но если хочешь, так попробуй. Осуществи когда-нибудь свой фантасмагорический замысел. Вдруг он и получится? А не получится, никто ничего не потеряет. И последнее, что я хочу тебе сказать. Отбери моё кольцо у своей новой избранницы. Спрячь его. Ей оно ни к чему. Будь я злой, как иные, я давно бы её уничтожила за то, что она к нему прикоснулась. Если Ксении я сама оставила Кристалл, то этой я разрешения к нему прикасаться не давала. Поэтому считай, что всё недавно пережитое ею и тобою было моей местью. Какова я, такова и моя месть. Раз уж я – ангел, то и месть моя ангельская. Надеюсь, тебе было хорошо? Надеюсь, что ты не особенно потрепал бедную и неподготовленную к такой страсти девушку. Надеюсь, что она стала тебе нужна по-настоящему. Теперь уж как-нибудь обходитесь без меня.

Завозилась Ландыш. Она перевернулась на живот, перевернула подушечку другой прохладной стороной. Ландыш любила спать на животе. Привидение мигом исчезло, как выключилось.

– Почему ты не спишь, Радослав? – в полусне спросила Ландыш. – Ложись рядом и обними меня. Мне приснился страшный сон. Как будто к нам приходило привидение, и ты с ним разговаривал обо мне. Я нужна тебе, по – настоящему? – спросила она, когда он устроился рядом с нею. – В меня никто не вселялся, Радослав. Я всегда оставалась самой собою, я любила тебя со всей своей возможной страстью, с тою, о которой мечтала ещё на «Бусинке» – своей планете. Я берегла себя для тебя, Радослав. Ты же ценишь мой дар? Пусть ты умный и красивый, но ты не молодой. Я подарила тебе страсть, возможную лишь в юности. Я и напитаю тебя своей юностью, и мы как сообщающиеся сосуды будем одинаково молоды, поровну наполнены нашей любовью. Да?

– Да. Ты мне нужна.

– Докажи… – она сжимала его худенькими руками очень сильно, если не больно, – Ты такой большой, такой сильный, чувственный, ты мой… – и уже лежала сверху на нём, требуя ласк, пихая маленькую возбуждённую грудь в его губы.

И он любил её. Любил какой-то сложносоставной любовью, как любят юных любовниц, а также и старых привычных жён. Мягко и по родному ласкал, как ласкают дочерей, и одновременно жалея, как жалеют подобранных маленьких котят, никому в целом свете ненужных и обречённых гибели, если не взять за них ответственность.

Утром он взял кольцо Нэи и спрятал его от Ландыш. И удивительное дело, она даже не спросила о кольце, не стала его искать. Она пела тоненьким голоском старинную песню, порхая по комнате, сдувая какие-то пылинки с редких вещиц, обвиваясь вокруг него, танцуя и опять отдаляясь, дирижируя руками самой себе, – … И верю я, что скоро,/ И верю я, что скоро, /По белому, по снегу –у/, Ко мне вернёшься ты! / Снег кружится, летает, не тает, / Все тропинки заметя,/ Заметает зима, заметает,/ Всё что было до тебя! – Устав, она повисла на нём. – Радослав, там будет зима?