– Пусть он у тебя и останется. Это же твой Кристалл. Раз уж ты его носишь на себе. – Старик взял руку Ландыш в свою. Он опять стал целовать то место на её безымянном пальце, где она и носила своё кольцо. – Я чую его излучение, – шептал он, – я уловил его сразу. Он давно уже врос в тебя, моя девочка, моя дочка… – Что скрывалось за странным определением «врос в тебя», она уточнять не стала.

Та часть погасших маленьких светильников, рассыпанных как новогодние гирлянды на лианах и где-то под потолком, вновь включились. Стало светлее. Тут-то и появился ещё один персонаж, вернее, появилась. Это была молодая женщина. Как ни странно, её наряд полностью повторял костюм старика. Облегающий и мерцающий френч до колен, а ниже шаровары такого же цвета. Только у френча были короткие рукава, а поверху была небрежно наброшена накидка из чего-то пушистого, похожего и на мех и на перья одновременно. От малейшего её движения ворсинки приходили в движение и мерцали искорками на своих кончиках. Локоны мягких и негустых волос облегали её некрупную голову как кукольный парик. Однако, невероятно-красивое лицо портил её взгляд. Вроде и опушенные густыми ресницами, яркие глаза вошедшей словно бы имели в себе железные острия, резко входящие в каждого, кто встречался с нею взглядом. О таких женщинах говорят, «железная дама», «железная леди», «волевая и непреклонная особа». Их никогда не любят и боятся мужчины. Их ненавидят и заискивают перед ними сами женщины. Ландыш определила бы её как фантастическую бесполую птицу Алконост с женской головой, поскольку не удивилась бы тому, если бы у женщины оказались сложенные крылья за спиной. Что создавало такой вот странный визуальный эффект её внешнего облика, сразу понять было сложно. Может, накидка её была тому причиной. Или поворот шеи, когда она взглянула на Ландыш искоса и несколько сбоку, тогда как могла посмотреть и прямо. Обычно так смотрят птицы. Нос точно не мог быть ей помехой, он был у неё небольшой и очень хорошенький.

– Отец, – резким голосом произнесла она. – Мне сказали, что ты тут. Я… такое дело…

– Не сочиняй, – перебил её старик. – Пришла, так и садись с нами. Место как раз есть.

Ландыш нисколько не удивилась тому, что у девицы такой резкий тембр голоса. Мягкого воркующего голоса от неё ждать было бы сложно. Никакой другой ей просто не подошёл бы. Голос это инструмент души, её внешнего выражения в мире. Не удивилась бы она и тому, что девица девственная и обречена таковой остаться навсегда. Но тут вспомнила, что её любит чудаковатый Сирт, от которого она сбежала куда-то и когда-то, оставив его одного в жениховской рубахе, которую он так и таскает на себе. Понятно, то была метафора. Что рубах у него было полно, но именно так он сказал. Конечно, она была стройна, приглядна, даже необычна, но уж очень явственно пёр из неё несносный характер. Чего же милый, потому что добродушный и умный Сирт такую себе выбрал? Другой не было? Первая и всегда глупая, часто порабощающая любовь? О вкусах не спорят?

Ландыш давно устала от такой сложной во всех смыслах компании. Устала заниматься анализом вместо того, чтобы просто веселиться, как и было обещано Раминой. Как веселились все вокруг. Смеялись, что-то разбивали на столе, вскрикивали, ворковали и опять смеялись на все голоса. Кто-то целовался с упоением, как увидела Ландыш, глядя через сквозные ветви. Она высматривала Рамину. Та уже сидела на коленях у молодого мужика, именно мужика, а не парня, поскольку он был заметно-матёрый и краснорожий. Мужик без стеснения шарил под пышным подолом Рамины, думая, что его рука никому не заметна, кроме той, кого он и исследовал. Она же не препятствовала. Хоть бы Сирт вернулся и всех повеселил, раз уж Рамина ушла без возврата в такую вот честную компанию.

– Здесь бывают танцы? – спросила Ландыш, ни к кому конкретно не обращаясь. – Давайте танцевать.

– Танцы? – изумленно подняла свои бровки замысловатая женщина-птица, и опять взглянула искоса, будто нос ей мешает. – Для танцев существуют особые клубы со сценой, где и выступают обученные танцовщики и танцовщицы. Мы же такому искусству не обучены.

– А просто так разве нельзя потанцевать? – опять спросила Ландыш, уставшая сидеть на заднице столько часов уже кряду. Наверное, и Рамина ради этого залезла на колени к мужику, чтобы сменить надоевшее сидение на что-то другое.

– Просто так? – девица отчего-то решила, что все вопросы адресованы ей. – Просто так танцуют на народных гуляниях под открытым небом. Не в закрытом же помещении мы все понесёмся плясом, сшибая столы и давя тех, кто тут смакует дорогие кушанья.

– Похоже, они смакуют что-то уже другое. Все такие пьяные тут. Одни мы сидим как на учёном совете.

– Что значит учёный совет? Кому совет? Учёным или неучёным? – не отставала блестящая пиявка. Руднэй и его отец молчали. Старик вообще ушёл своими мыслями так далеко и так глубоко, что его трудно было бы оттуда вытащить и крюком. Руднэй изучал потолок, наверное, практиковал местную астрологию. Ни старику, ни Руднэю не было и дела до пришедшей птицеподобной зануды. Что было и любопытно. Чего ей-то тут надо?

– Ты невеста Сирта? – спросила Ландыш напрямик, чтобы вывести ситуацию из зависания.

– Я? Невеста Сирта? Он так тебе сказал?

– Вроде того. Он же в жениховской рубашке был. Сказал, что ты и есть невеста.

– Полная глупость. Он прирождённый актёр. Совсем недавно он и придумал себе такую вот роль. Прежде он по своей игре был простолюдин, только что вышедший из дома неволи. Потом он был одарённый сирота-самородок, скитающийся по свету и ищущий себе покровителя для того, чтобы сироту согрели и устроили в приличное учебное заведение. Вдруг ему взбрело в голову поработать мусорщиком и исследовать, каким образом люди загрязняют окружающую среду, и какие отщепенцы продолжают жить в руинах и около свалок. Он же поражал людей своей образованностью, и ему верили всюду, куда бы он ни затесался. Так он собирает впечатления, затёсываясь в разные слои народной жизни. Это же феномен какой-то, а не нормальный человек. Как же иначе управлять средой, с которой ты и незнаком? Так он считает.

– Странный образ жизни, – согласилась Ландыш. – Он говорил, что он путешественник.

– Он и путешественник. Он же первый и увидел вас в горах. Тебя в частности. Когда ты купалась в озере, – выпалила Инара.

– Это был я. Сирт пришёл со мною во второй раз, – сказал Руднэй.

– Ну, уж! Право первооткрывателя я тебе не отдам! – воскликнул появившийся Сирт. Где он до того был, неизвестно. Он был заметно во хмелю. Румяное лицо щерилось в улыбке, рубаха разорвана у ворота.

– Подрался? – спросила Инара, теплея глазами. Острия куда-то спрятались. Вот уж тут она стала хороша. «И зачем ей была необходима такая роль молодой бабы Яги»? – подумала Ландыш, воспитанная на русском и богатом сказочном материале. «Видать, тоже актриса, как и Сирень была». Ах, Сирень! Как мягок в целом и уютно раскрашен был твой мир. Даже при всех его несовершенствах. Ландыш хотелось плакать, и она уставила на чужого Руднэя с родным лицом свои глаза, полные зова к тому, кого не было. А тот, кто был, её не понимал. Он только чувствовал, что она чего-то от него хочет. Чего он дать ей не может.

Сирт уже успел притащить откуда-то ещё одно креслице и устроился у бока Ландыш. – Не плачь, моя залётная красавица. Красавица из невиданных миров. Ты настолько счастливее меня, ни разу никуда за пределы данного мира не сунувшего и нос. А я не плачу. Если ты полюбишь меня, я удочерю твою дочь и заменю тебе твоего погибшего мужа. Я тут подумал, уйдя от вас, чтобы мне никто не помешал, и решил. Пойдём с тобою завтра в Храм Надмирного Света зажигать зелёный огонь на семейном алтаре. Рубашка у меня есть, а у тебя есть зелёное платье. Не думаю, что твой муж обидится в своих Надмирных селениях, если узнает, что ты в платье, любимым им, пошла с другим в Храм. Ты же живая и молоденькая совсем. Ну как? Такое предложение тебя не радует?