– Ты любила свою сестру Рамину? – спросила Ифиса, очнувшись от погружения в тот самый мир, который живописала дочь. Она на миг даже ощутила себя прежней, лёгкой и юной, гуляющей по той самой воздушной галерее, где пели свои утренние песни птицы в ажурных закрытых сооружениях, пытаясь перепеть тех, что порхали снаружи. Ифиса не любила птиц, лишённых воли. Однажды она всех их выпустила в лесопарк, и они умчались навстречу сияющему небу, многие на погибель и хищникам в пасть. А те сооружения Ифиса велела сломать плотнику и устроила там домашний цветник. Туда залетали вольные бабочки и даже птицы прилетали. Но Ифиса никогда их не кормила, боясь, что они привыкнут и загадят весь её волшебный мир. Он гораздо больше был вымышленный, чем реальный даже в те годы, как она там жила. Она бродила по той галерее, представляя себя мифической девой, живущей над всеми в небесном павильоне. Лёгкие шелка едва скрывали её красоту, девственную налитую грудь, длинные ровные ножки…

Ифиса вдруг поняла в свои за шестьдесят, как она была полна неведением о своём личном очаровании, о своём непомерном влиянии на того, кто в те времена тискал её настолько часто, что она радовалась не его присутствию рядом, а своему одиночеству. Когда могла погулять и помечтать одна. Она была чиста и бескорыстна абсолютно в те времена. Она полюбила бы его и нищего или испачканного рабочей пылью, она бы готовила ему нехитрую вкусную еду своими лилейными тогда руками талантливой танцовщицы, стелила простую, но всегда безупречно-чистую постель, где любила бы его не за его поместья и дома, а за то, что он есть. Возможно, что спустя годы, давно её выкинув из своей жизни, он и понял, каким искренним сокровищем обладал – её любящей душой. Конечно, он понял, но и тогда в ней не нуждался как в той, кем желал утешаться. Или ему было больно тревожить себя тем, что прежнюю Ифису ему никто уже не вернёт, как и саму молодость. И вот его давно нет. Нет и Айры, выдержанной внешне, но люто её ненавидящей соперницы, что естественно. Кто же любит своих соперниц? Нет и самого аристократического сословия целиком. Их дома используются многочисленными людьми из тех, кто прежде и близко не подходил к их ажурным по виду и непроходимым решёткам, к их великолепию. Их бескрайние имения принадлежат всей стране, её нуждам, её процветанию, а не персональному лицу и его своеволию. Тут уж они получили по заслугам, Ифиса признавала. Она всхлипнула, с трудом глотнула воздуха, поскольку даже атмосфера в её оживших видениях была другой. Напоенная ароматами свежих, а всё равно тёплых, ласкающих ветров, прилетевших из сизых нехоженых лугов, влажностью водных источников, в которых не ловили рыбу люди с трудовыми мозолями, и не купались озорные крикливые простонародные дети. Только иногда изнеженные аристократические особы и окунались в хрустальную воду природных и рукотворных озёр. В том числе и она сама.

– Когда бы я успела её полюбить, если вскоре после её рождения ушла из дома навсегда.

– Ты о ком? – Ифиса опять забыла о сути беседы. Оказавшись в комнате дочери, она даже невольно встряхнула своим подолом, будто к нему могли пристать насекомые из сочных и ухоженных трав тех парков. Правда, насекомых там стало ещё больше, а трав намного меньше, как и самих деревьев и цветов.

– Няня Финэля до сих пор любит Рамину, как когда-то любила и меня. Думаю, что она заменила девочке рано умершую мать.

– Негодница слишком уж эксплуатирует старуху. Та еле ногами двигает, а она всё заставляет её работать на себя. Тебе бы следовало заняться судьбой старой няни. Случись что, Рамина без сожаления вытолкает её прочь.

– Да, – согласилась Ола. – Я займусь судьбой няни. Я поселю её в доме для одиноких стариков. Хотя, в сущности, старый человек всегда одинокий. Но у Финэли так и не сложилось её личной женской жизни. Она всегда жила в доме моих родителей. Дома для одиноких старых людей, у кого нет семьи, всегда расположены в хорошем месте. Там будет уход и сытная еда. У общества, которое обрекает своих стариков на выброс за пределы человеческого социума, лишает их человеческого достоинства, обрекая на свалки и глухие заброшенные углы, не заботится о них, нет будущего. Такие люди хуже животных. И человеческого будущего у них не будет. Только деградация. У нас не прежнее время, когда стариков выбрасывали вон. А ты всё ругаешь моего Сэта и тех, кто его соратники. Разве сравнить нашу жизнь с тою повальной бедностью и несправедливостью, что была прежде?

– Зато скучно стало жить, как все стали одинаковыми в своей скудости, – сказала Ифиса.

– Я всегда чувствовала, что ты сокрушаешься об изменении жизни намного больше тех, кто действительно всё потерял. Ты-то чего лишилась? Ты только приобрела.

– Чего же?

– Хотя бы гарантированную работу, заботу правительства обо всех жителях независимо от их достатка. Спокойствие на улицах городов и на дорогах, где ликвидированы все прежние банды и разбойничьи гнёзда. Это таким как ты скучно – бывшей обслуге порочных богачей во всех смыслах. А прочим людям жить гораздо лучше. Рамина страдает, живя в роскошном доме, не питая благодарности ко мне, своей сестре, а между тем это я позаботилась о том, чтобы её никто не посмел тронуть там, где она и жила. Она же давно жила в этом павильоне, кстати, самом красивом из всех сооружений, что были на территории парка. Там три комнаты. Одна для Финэли, другая спальная комната самой Рамины – самая красивая, многооконная и обустроенная, изукрашенная отделочным камнем, расположенная на верхнем ярусе, окруженная ажурной галереей, куда есть выход. Прежде там обитали птицы и цвели уникальные цветы, какие привозили из отдалённых уголков континента. Внизу овальная комната для гостей, не считая кухни и прочих хозяйственных и необходимых для жизни комнатёнок. Снаружи цветники и некоторая часть прежнего ягодного сада оставлены ей в полное распоряжение. Даже чистейший пруд с многочисленными ключами есть поблизости, где можно отлично выкупаться в жаркую пору, отдохнуть в тени раскидистых деревьев. В том лесопарке по соседству с нею живут только образованные и необходимые обществу граждане, в то время как Рамина – пустая девица, не желающая даже учиться. Она до сих пор мнит себя владелицей огромного поместья, поскольку ни с кем там не общается и даже не отвечает никому на приветствие. Мне жаловались на неё, что она ленива, работает плохо и всем дерзит, уборку всеобщей территории вместе со всеми не производит, жалуется всем на свою обездоленность. Приводит к себе молодых мужчин, ну уж тут я её не осуждаю, раз она молода и свободна в своём выборе. Она всегда и всем недовольна, обзывала дом, где я её поселила, «павильоном для ловли ветра и дохлых птиц». Ругалась, что там стоит отвратительный запах. Запах дешёвых шлюх. А всё потому, что так настроила её мать. Мама не любила тот павильон, что правда, то правда. Хотя он настолько изысканно красив, что диву даёшься, как раньше умели аристократы украшать свой досуг. У трудового же народа не было и в мечтах построить себе такой вот разукрашенный павильончик для жизни. Многие жили в жилищах, похожих на норы зверей.

– Может, кто и жил. Я не жила никогда, – не согласилась мать, опять почти воочию видя тот самый дом, который и описывала дочь, словно бы забыв, что сама Ифиса некогда жила там. – А я всегда была бедной. Да и нынешний домик мне достался от Нэи. Не власть таких как Сэт мне его дала. Спасибо, что не отняли, – она опять поникла.

– Твой дом маленький. Ты же во дворцах никогда не жила. А вот я и мой Сэт мы отдали делу борьбы за справедливую жизнь для всех всё, что у нас было. А Рамина думала, что я обобрала её ради своей пользы. Нет. Мне ничего не надо. В отличие от Анит. Да по счастью Анит прибыла уже тогда, когда всё было поделено между мною и Раминой. А с Рамины взять ей оказалось уже нечего. Анит долго скандалила и до сих пор считает меня худшей из людей. Она злорадствует по сей день, что я всего лишилась, не зная о том, что я всё и отдала раньше, чем жизнь изменилась.