– Не смей! – завизжала вдруг Сирень, – не смей открывать вход для Энтропизатора в мой прекрасный мир! – она вцепилась в его лицо, буквально набросилась как дикая кошка, стремясь выцарапать глаза. Он ничего не почувствовал, но увидел, как кровь, самая настоящая и красная, закапала с его разодранного лица на его же руки, когда он оттаскивал от себя безумную бабу, – кем бы она ни была, но выглядела женщиной. По-видимому, это был самый большой урон, какой она была в состоянии ему нанести. Уже в следующие мгновения её лицо стало меняться с той быстротой, которую не фиксировали глаза. Она стала вдруг юной страдающей Ксенией у сетки аэропорта. Горьковатый аромат далёких евразийских степей наполнил ноздри. Запах озона после только что прошедшей грозы, свежий запах юных ветров. Бесконечность дороги, ведущей куда-то вверх, – к синей и никогда не достижимой черте горизонта. И тут же опять инопланетянка Гелия с её загадочным звёздным переливом в глазах и волосах. Холодные брызги, долетающие от воды, падающей вниз со скал, наползающий туман близкого вечера, и полное отсутствие живого женского духа от сидящей рядом девушки, как будто она была изваяна из самого горного воздуха, из падающих ночных звёзд. Гелию сменила невероятно милая и тоже юная Нэя, чей аромат был свеж и одновременно вкусен, так что хотелось её не только прижать к носу, но и лизнуть. И опять роскошная, вошедшая в свой женский солнечный апогей Ксения, имеющая дух раскалённого песка, по которому идёшь к желаемой освежающей и глубокой воде. И опять Нэя, но уже многодетная мать, идущая к своему женскому закату, с едва уловимым запахом усталых осенних цветов. А уже в следующую секунду рядом сидела плачущая, бесконечно милая Ландыш, ставшая и дочерью и женой и возлюбленной, поскольку его чувство к ней всегда было наполнено жалостью, не отменяющей любви. У неё отчего-то не было никакого ярко-выраженного запаха. Она была легка и неуловима во всём.

– Как же так, Радослав? Как же ты можешь бросить меня? А сам говорил, что я единственная и последняя. Навсегда… Меня все обманывают! Кук обещал подарить планету, где я стану царицей прекрасного мира и женой чародея. И Фиолет признавался, что всегда мечтал о такой девушке как я при его жизни в Паралее. И ты, мой муж! Сказал, что я уже навсегда, до смерти. Не уходи, Радослав! Я буду принимать для тебя любой из явленных обликов. Только дай понять, кто тебе милее…

Лучше бы она этого не говорила. Поскольку он сразу пришёл в себя, осознав, что никакой Ландыш рядом нет. Рядом плакала его собственная мать, всегда внушающая непереносимую жалость, если он видел её в слезах, что было большой редкостью, но никогда не вызывающей в нём особенной-то любви. Только в детстве, когда она была нужна, а почти всегда где-то отсутствовала.

– Сынок! Неужели я уже так и не увижу тебя? Неужели ты так и не простил меня, твою несчастливую мать, которая родила тебя по любви, а жила всю жизнь без таковой. Обними меня! Не делай того, чего уже не исправишь!

– Ну, нет, Сирень, кому-то ты и матушка, а кому хуже смертушки. Хватит с меня лучезарных оборотней. На мой короткий, даже не скажешь, что век, а на короткие полвека, плюс десяток лет сверху, столько привалило такого вот счастья с безымянных звёзд, что спалило меня всего до всякого уже бесчувствия, до горелой корочки включительно. Надоело мне моё собственное творчество. Условно моё. Поскольку рядом всегда имелся безымянный и безликий сотворец. А подавалось такое вот меню с золотым обрезом, да с надписью «судьба человека космической эры», неведомому потребителю. Не верю я в судьбу, в гармонию космоса, не верю и в значимость человека. Может, и пожалел бы о такой вот горчайшей минуте, проглотить которую я уже не в силах, да говорят, что там, за чертой жизни нет сожаления ни о чём.

Очнувшись от наваждения, он ясно и чётко увидел, что нет рядом никого. Он даже не мог сказать, а точно ли были тут совсем недавно Ива и Фиолет – нахохлившаяся милая парочка двух залётных голубков из несуществующего уже времени? А точно ли была в реальности вся его жизнь, и существует ли на самом деле простенькая, но изысканная всё равно, звонкая юная Ландыш, которой достался неведомо за какие грехи, не от неё уставший, седеющий бродяга? В следующее мгновение он открыл верхнюю створку машины и спрыгнул вниз, где и пропал навсегда. Аэролёт закрылся и в автоматическом режиме взял курс обратно. В сторону острова в сиреневом и беспредельном океане, где и был вход в подземный ангар, укрывающий звездолёт Кука.

Кук вошёл в свой отсек отдыха. Следом вошёл сын Владимир, самый красивый из его сыновей. – Отец, – сказал он, – прибыл аэролёт Радослава. Но пустой. На сидении лежало вот это, – Владимир протянул отцу огромный перстень чёрно-фиолетового цвета. Кук взял, пока ещё мало что понимая. Владимир в замешательстве рассматривал свою ладонь, на которой был заметен красный след, вроде как от несильного ожога.

– Больно? – встревожено спросил Кук.

– Да нет, – ответил сын, – но странно. Он же холодный по ощущению. Как это Радослав носил его на себе? Такая тяжесть…

Кук с опаской скинул кристалл на свой столик у гостевого дивана, – Иди, Володя. Только узнай, где сам Радослав. Лети к нему в дом. Мне доложишь. Я уже час не могу его обнаружить. Связь с ним заблокирована непонятно почему, – её просто нет.

Оставшись один, он сел и стал смотреть на Кристалл. Тот менял свои оттенки, превращаясь из чёрного в густо-фиолетовый, а потом стал светлеть до нежно-сиреневого цвета. И вдруг стал стабильно синим как васильковый сапфир.

Не ощущая времени, он незаметно для себя вздремнул. Кто-то прикоснулся к его плечу, отчего он вздрогнул, с криком просыпаясь, – А-а! Кто это?

Перед ним стоял странный старик, одетый во всё чёрное. Лицо его было красно – кирпичного цвета, а глаза, васильковые и яркие, смотрели на Кука с нескрываемым любопытством. Седые, начисто лишенные пигмента волосы, похожие на пух одуванчика, так что и бело-розоватые проплешины можно было рассмотреть на его черепе, были забраны в тощий хвостик. Покрой одеяния был примерно таков, как у монаха, который вдруг по безумию отрезал свою рясу наполовину. Штаны были также короткие, узкие, а ботинки как бы запылённые. Не то временем, не то реальной сухой грязью. Короче, не очень опрятный дед, имеющий вид удручающей и запущенной старости. Таковых Кук видел только в музейных инсталляциях или в игровом кино на исторические темы.

– Ты кто? – спросил он грубо, застеснявшись своего крика только что. – Звать как?

– Тебе знать моё имя незачем. Тот, кому принадлежал Кристалл, знал меня очень хорошо. Или так считал, что знал. А тебе зачем моё имя? Но сведения мои прими на веру. Да у тебя и выхода другого нет. Я открываю для тебя временную возможность носить Кристалл на своей руке, как носил Рудольф Венд. Зря ты погубил его блистательную карьеру, затащив в свои сети ловцов обманного будущего.

– Не я затащил, – ответил Кук, не удивляясь тому, насколько видение осведомлено о прошлом Радослава. А то, что старик -видение, а не человек, он не сомневался. Просто вначале он решил, что это игры разума засыпающей Ирис. – Франк Штерн его соблазнил, внушив мысль о неправедности земных управленцев. А я использовал этих «лбов» для сведения счетов с одной преступницей. Вот и всё. Она должна была умереть, раз была причиной умерщвления стольких невиновных душ. Считаешь, нет?

– Ваши земные битвы меня не интересуют. У вас своё, у нас своё.

– А зачем мне кольцо Радослава, то есть Рудольфа Венда? Он сам-то где?

– Где? Хотел бы я и сам об этом знать. Но о том знает теперь лишь тот, кто его и сотворил. Бог дал, Бог взял. Так вы говорите.

– Он умер? Да когда? Как?

– Он ушёл добровольно. И его уже не догнать никому из живущих. А ты слушай, поскольку время моё тут ограничено. Ты отвезёшь Кристалл тому, кто и является его законным наследником. На Паралею. Тебе не надо будет его там искать. Он сам тебя найдёт. Кристалл будет обменом за жизнь Разумова Рудольфа Горациевича. Властитель Паралеи отпустит последнего землянина, после чего Паралея уже окончательно будет закрыта для вас.