– Был бы ты тем молодцом, кто улетал некогда на Паралею, ты бы меня не упрекнул за такую блаженную отсидку. А тут явлен тот самый парадокс, что всё желаемое приходит к человеку, но не рано, а поздно, когда оно уже перестаёт желаться. Или Ландыш не та, с кем бы тебе хотелось такой вот нирваны?

Отлично поняв, о чём речь, Ландыш вдруг запела, – «Такого снегопада, такого снегопада, давно не помнит здешняя земля…». Радослав, ты так и не покатал меня на санках, а вот в сугробе извалял. Здесь очень неустойчивый снежный покров. Всё же мягкий климат.

– Не стремился я ни к какой нирване и к прочим гуриям. Ты меня с Андреем не путай, – Радослав не обратил внимания на сольное выступление жены. – Он всю жизнь одиноко проболтался там, куда его и гоняли, а я всю жизнь только и делал, что выпутывался из бесконечных тенет этих самых гурий. Я не создан был для семьи, а меня всегда в тесные семейные гнезда запихивали, отупляя неотменяемой заботой о раскрытых ртах голодных птенцов. У нас с Андреем тоска одна, да содержание её противоположное.

– Много ты птенцов нашвырял по разным гнёздам, это верно. Да не всех успел на крыло поставить, что тоже не отменяемая правда. Я не осуждаю. Я сам много хуже тебя. Но лучше так, как мы с тобой, чем как у Андрея или Фиолета. Нет у них потомства.

– Ты всё болтаешь, да забалтываешь, скрывая своё место и своё участие в поддержании данного райского интерьера в действующем режиме. Это же и твоя игра, Кук? Но почему такая, а не другая?

– А ты сам много чего понимал, живя на Земле, даже летая в иные миры? В гораздо большей степени ты принимал ту трактовку происходящего, какую тебе внушала система образования и прочие установки социума. Конечно, кое-какие оппозиционные мыслишки у тебя же имелись, как и у всякого человека. В любой клетке для разума есть щели, чтобы иметь возможность сунуть туда нос, если это любознательный нос. А нет, так и красуйся фрагментом целого в условной рамочке. Никто особо-то и не возражает. Всякий куда-то вшит, во что-то вложен, ниточка за ниточку, деревце за деревце, камушек за камушком, вот вам и панорама всеобщего вида. Ниточку выдернул, деревце срубил, камушек утащил, особого урона не заметно, а если всё и целиком снести? Тут-то и ясно, как из самого малого слагается неповторимый грандиозный узор мира. Вымысел ли он великого Созидателя? Или его неохватная душа в каждой малости пульсирует, живя со всеми единой жизнью?

– А Фиолет! – вдруг вскричала Ландыш. – Как же он? И куда он пропал?

– У Фиолета особая история. И она не очень весёлая, если сравнивать её с прочими историями тех, кто сюда попал, – начал Кук. Он долго молчал, бродил туда, сюда. Потом предложил всем отправиться в столовый отсек попить чайку. – Глотка пересохла, – объяснил он. Все послушно пошли следом.

В столовом отсеке хозяйничали темноволосый сын Кука Владимир и всё тот же Костя, который был всегда и всюду рядом, когда бы они ни собирались в звездолёте вместе. Они уже приготовили знатное чаепитие. Пока пили чай, закусывали, пока смеялись над проделками Алёшки, сильно подросшего, а всё такого же весёлого и озорного, несколько успокоились.

Алёше путешествие явно пришлось по вкусу. Неурядицы, возникшие на планете за пределами звездолёта, мало его занимали, как будто он знал изначально, что это род игры, вид развлечения, красочный аттракцион, куда привезла его мать. Виталина, умильно серьёзная по виду, как и всегда, когда она не капризничала, бродила по его пятам, повторяя его слова и любя его как никого вокруг. Алёшка рассказал о том, как он гулял по парку и нашёл огромный гриб размером с табурет, на который и присел от усталости, а гриб взял и сплющился под ним.

Виталина тут же повторила, – А я! А я пошла в парк. Увидела гриб с ножками как у табурета, – тут она несколько присочинила, считая, раз гриб был как табурет, то он и ножки имел. – Я села, а он убежал!

Все смеялись, все лавры славы доставались ей одной.

– Хватит воровать мои сюжеты, – орал Алёшка, – сама сочини хоть что-нибудь. – Он рассказывал дальше, – Пошёл я тут рыбу ловить, а она оказалась такой кубатуры! – он разводил руками в стороны, – Чуть меня не утянула. Вынырнула и зубищами щёлк! У самого лица по дуге пролетела и в воду! Пришлось удочку бросить и убежать.

– А я! А я пошла рыбу ловить. У неё голова была как мои кубики! Как щёлк! – девочка таращила свои синие глаза, прозрачные как у матери. Она и была материнской маленькой, весьма разговорчивой, а потому и забавной копией.

– Какие кубики! – заливался Алёшка.

– Разноцветные. Она и рассыпалась у меня в руках и упала в воду обратно.

– Врунья! Врунья! – смеялся Алёшка, – не бывает рыб из кубиков.

– Бывает! Бывает! – Виталина злилась, пойманная на плагиате.

Уже после чая, послав Алёшку уложить спать Виталину, они направились в отсек Кука. Вика, Ландыш и Радослав.

– Так где же Фиолет? – спросила Ландыш.

– Где-то бродяжит, – ответил Костя, увязавшийся за ними. Он тихо сел в сторонке, и отец его не удалил из помещения. – В последнее время с ним что-то произошло. Он перестал есть, похудел раза в два, так что Кук разрешает ему исчезать без всякого предупреждения и тогда, когда ему и вздумается.

– Никакого Фиолета нет, – сказал вдруг Кук. Все замерли, перестали переговариваться и дожёвывать то, что прихватили с собою из столового отсека.

– Поясни сию хреновую шутку! – потребовал Радослав в наступившей тишине.

– Он единственный из всех, прежде попадавших сюда людей, погиб, когда его звездолёт совершил жёсткую посадку на Ирис. Какое-то время он был жив в своём звездолёте. Ирис пыталась ему помочь, но нас в то время на планете не было, и как исцелять смертельно раненых людей, она не знала. Он так и умер, а потом уже и «Пересвет» запустил программу самоликвидации. Нет, как и не было на поверхности планеты ни «Пересвета», ни самого Фиолета. Думаю, что Ирис приходила к нему в образе какой-нибудь любимой им женщины в его последних и бредовых видениях. Если бы сам звездолёт не был настолько повреждён, то, конечно, помощь Фиолету была бы оказана встроенными программами жизнеобеспечения и экстренной помощи. Но не случилось…

Все напряжённо ожидали продолжения. Ландыш ширила глаза, не умея поверить рассказчику.

– Но Фиолет был человеком другой звёздной расы, чем мы, земляне, – продолжил Кук. – Информация-то о нём, так сказать информационная его матрица, после разрушения самого носителя осталась в памяти Ирис. Он единственный, кого она не может наделить другим обликом. Он всегда и во всех прочих её перепевах будет оставаться тут Фиолетом. Он снова и снова будет воспроизводиться как небесный странник Фиолет, упавший сюда вместе со своим живым «Пересветом», но неизбежно умирающим в ходе развития сюжета.

Он был послан отцом для перехвата нас, землян, чтобы передать волю отца Разумова Рудольфа Горациевича. Нам не надо лететь на Паралею. Нам надо переждать у Пелагеи. Паралея навсегда отдана тому, кто и был её Создателем изначально. Разумов не выдержал схватки с тем, кого он хотел вначале переиграть, потом предложить ему мировую. Ни то, ни другое не подействовало. Инопланетная разумная сущность, захватившая себе Паралею, была мало похожа на нашу игрунью Сирень. Это был, скорее, он. Он был больше мужским существом, и нисколько не женским, если в смысле мягкости, чувствительности и устремления к любви. Ничем таким он не был наделён. Беспощадный, предельно серьёзный, не открывающий своих целей или полагающий, что не будет понят теми, кто недоразвит, то есть нами, не идущий ни на какие гибкие компромиссы. Контакт с его стороны был осуществлён только ради нейтрализации мешающих ему людей, для дальнейшего их выпроваживания с территории, которую он считал своею по неизвестным для нас причинам. Чтобы не отдавать ему земные технологии, а он стремился ими завладеть, Разумов взорвал подземный город, предварительно услав всех своих людей на Землю или в родные нам колонии. Фиолет был предпоследним, кто покинул Паралею. О судьбе самого Разумова ничего не известно.