Он достал тот самый перстень и протянул его Лоте. – Утром вернёшь его мне. Тебе нельзя носить его на своей руке, в противном случае Кристалл тебя разрушит. А так, ты получишь незабываемые ощущения. Да и я… – больше он ничего не сказал. Лота схватила незабытую драгоценность, прижала к себе, а потом поднесла к своим глазам, как будто силилась нечто увидеть внутри Кристалла. Розовое сияние от большого камня упало на лицо Лоты. Оно на глазах Радослава стало нежно розоветь. Лота восхищённо открыла свои маленькие и румяные губы, так что её рот стал буквой «о», что выглядело смешно и по-детски. Она для чего-то полизала перстень языком, после чего и надела его на указательный палец, поскольку её пальцы были тоньше, чем у Ландыш. Извилистым движением она сбросила вниз свою шёлковую хламиду, в которую и нарядилась умышленно, чтобы не обременять себя трудно снимаемой одеждой. Соски её груди были выпуклыми и сильно пигментированными, поскольку Лота была кормящей матерью. Он вдруг подумал, что брезгует к ним прикасаться. Мысль о возможности уловить вкус женского молока была неприятной. Лота словно бы уловила его настроение. Она взяла узкий, прозрачный шарфик и обвязала им свою грудь, завязав впереди узлом в форме банта, плавно спустила руки ниже, погладила свой живот, показывая ему, что в остальном её фигура не претерпела никаких негативных изменений и даже стала стройнее от регулярной физической нагрузки на свежем воздухе в садах Кука. Она источала из себя такое вожделение, поскольку очень долго вела тотально одинокий образ жизни в женском смысле, что казалось, оно зримо окутывает её как туманная взвесь. И сама Лота казалась похожей на Ландыш, когда та вышла из-под струйной занавеси небольшого водопада на глазах восхищённого Фиолета. И на глазах собственного мужа, которого она не увидела из-за расстояния. Да и не знала о том, что он её наблюдает. Такое вот поведение жены, смахивающее на стриптиз, вдруг с большим опозданием вызвало в нём негодование. Да ещё этот маг, с которым она купалась. Она заслужила то, чтобы быть отвергнутой. А Лота на то и Лота, чтобы не испытывать к ней глубоких чувств, не носить в себе саднящих переживаний, вызванных ею. Она давала только физиологически необходимое снятие напряжения. Он был её работой, всегда тончайшей и искусной. Только и всего. За что он и платил ей. С таким же тщанием она вышивала и шелка, с каким её пальцы, едва-едва касаясь, бегали по его коже, точно также что-то на ней вышивая, но без иглы, разумеется. Мягкое тёплое облако окутало его собственное сознание…

Если, думала Лота, мечтающая о чуде, Капа узнает, что она тут живёт, он к ней вернётся. Тогда он не будет брать денег с Радослава за аренду. Тогда Лота ничем не будет обязана Радославу. Тогда все будут счастливы. Радославу не надо будет настолько тратиться, Капе не надо будет тосковать в одиночестве. Он узнает, что у него есть дочь. А Лота знала, что Капа один и что он тоскует, поскольку она тоже тоскует о нём. А жена Радослава, на которую он был за что-то обижен, будет прощена своим мужем. И чтобы это счастье воплотилось в реальность, надо было только одно. Чтобы Капа узнал, кто живёт в его бывшем жилье. Этим занималась Азалия. Она обещала Лоте сделать всё возможное, чтобы маг Храма Ночной Звезды узнал о возвращении Лоты.

Как-то раз Лота возвращалась из салона, куда относила готовый заказ и при повороте на одну из улиц она столкнулась с тем, при появлении которого даже во сне у неё, как она думала, остановилось бы сердце. Но сердце не остановилось и наяву, хотя ледяной ужас пронзил женщину. Мутный взгляд прохожего, как будто он не окончательно проснулся, клочковатая нечёсаная толком борода, явно неопрятная одежда. Он сделал вид, что не узнал Лоту, глядя как бы сквозь неё и досматривая на ходу свои собственные мрачные сны. Пройдя мимо, он, вроде бы, и растворился среди прочих людей, но испуганная женщина, охваченная манией преследования, вбежала в одну из столовых, чтобы прийти в себя. Она села за столик для одиночки, заказала себе сок и какую-то пустяковую булочку, ни к чему не притрагиваясь, но только чтобы войти в привычную реальность, поплывшую из-под её ног. Глядя в окно и успокаиваясь, она снова ощутила прикосновение ледяного холода, но уже к своей спине. Тот тип сидел сзади, неподалёку. Столовая была тою, куда ходили люди попроще, не исключая бродяг. Он что-то жевал и, вроде бы, не видел Лоту. Но она чувствовала, что он её видит и узнаёт. И вошёл сюда не случайно и не потому, что был голоден. Она никак не могла вспомнить его имени.

Лота, как подхваченная ветром соринка, вмиг оказалась вне стен столовой и помчалась в сторону своего дома. Вбежав на свой этаж, она приказала Азалии никому не открывать двери, кто бы это ни был. У Радослава были свои ключи, к тому же Радослав не из тех гостей, кто приходит каждый день. Да и гость ли он? Скорее тот, кому тут всё и принадлежит, только особой нужды у него в таком вот добре нет.

Едва успокоившись и убедившись, что тут для неё угрозы нет никакой, да и в многолюдной толпе этот человек никогда не посмеет подойти к ней, чтобы её добить, раз не сумел в уединённом месте. Да и зачем ему это надо? Какую угрозу она могла для него представлять? Какую лютую ненависть надо испытывать к человеку, чтобы вонзить в него нож? Тем более к такому, кого и не знаешь, не знал никогда. Не ради же розового алмаза – подарка Капы он на неё напал? И даже в такую минуту Лоте не пришла в голову мысль, что телохранитель Сирени выполнял приказ своей госпожи. Лота не знала, что телохранитель давно бывший, хотя и догадалась об этом. Уж очень неопрятно он выглядел. Не стала бы влиятельная магиня держать такого вот неряху около себя. Даже бродяги не все так выглядели, иные и на бродяг похожи не были, а этот явно выглядел опустившимся в безразличие ко всему человеком.

И в этот самый миг раздался трезвон звонка за её дверью. Азалия спросила через дверь напряжённым голосом, – Кто ты?

Послышался ласково-повелительный голос Сирени, – Я – магиня Сирень. Мать владельца помещения. У меня есть разговор к Ароме.

– К какой ещё Ароме? – грубо спросила Азалия. – Тут таких нет!

– К Лоте. Арома – это её домашняя кличка была. Она знает.

Азалия примчалась к паникующей Лоте и объявила о визитёрше. Пришлось открыть дверь, хотя сомнения в том, а стоит ли это делать, возникли. Ведь по закону об аренде арендуемое помещение полностью находится во владении того, кто и платит деньги, пока договор существует. И кого впускать, а кого нет, решает только тот, кто и платит за временный свой дом. Хозяин общается только со служащими из бюро по предоставлению жилья внаём, а не с теми, кто жильё арендует.

Перед Лотой предстала та, кто и сотворила на свет того, кто подарил Лоте ребёнка как производное их совместной любви. Сирень была всё та же, да и времени прошло не слишком уж, чтобы она изменилась. Хотя про Лоту такого сказать было нельзя. Сирень критически осмотрела исхудавшую златолицую, бывшую возлюбленную своего сына. Конечно, Лота успела отчасти и смыть со своей кожи нестойкий загар после жизни в субтропических широтах другого континента, но его следы оставались, и женщина была похожа на помутневшее от времени золотое изделие, покрытое тёмной патиной. Лота и прежде была миниатюрной, а теперь казалась и вовсе малюткой. Худенькое заострённое личико уже не излучало непобедимого очарования. Тревожные глаза Лоты казались намного больше, чем прежде, и под ними были заметны тени хронического утомления. Зато грудь стала подозрительно выпуклой. Сирень пока что не догадывалась о том, что Лота – кормящая мать. Довольная тем, что Лота подурнела и уже не казалась юной чаровницей, а заурядной рабочей пчёлкой, каких в ремесленном квартале для златолицых столько, что в глазах рябит, Сирень самоуверенно уселась на гостевой диван. Она вела себя так, словно бы Капа так и пребывал тут, а она как мать и старшее должностное лицо над ним, да и над всеми, властвует. Лота же как была вне чёткого определения своего статуса для Сирени, таковой и осталась.