Мы вошли в просторное помещение, и горожане, расталкивая друг друга, стали устраиваться в удобных мягких креслах в партере и амфитеатре.

Нас пригласили подняться на сцену.

— Слово предоставляется президенту Академии лжи, всемирно известному лгуну, академику Шельме, — открыл заседание городской голова.

Под бурные аплодисменты академик подошел к трибуне, порылся в висевшем у него на шее мешке и сказал:

— Ага, нашел прекрасную ложь.

— Прошу вас, господин президент, — сказал городской голова, которому не терпелось услышать какую-нибудь неслыханную ложь.

— Итак, однажды я оттолкнулся от земли и взлетел так высоко в небо, что добрался до не известной науке звезды.

— Долой Шельму! — крикнули из зала. — Тоже мне ложь! Это не надувательство, а детский лепет.

— Старый маразматик! — крикнул кто-то из амфитеатра. — Если с такой ложью у нас принимают в академию, то я мог бы уже трижды стать академиком.

— Верно, — поддержали его в партере, — наши академики совсем потеряли стыд, разучились надувать людей. Такую чушь мы слышим почти на каждом заседании академии. Хоть бы гостей постыдились.

— Действительно, господин президент, — вынужденно вмешался городской голова, — неудобно как-то перед гостями. Вы утратили способность оригинально врать, давно пора переизбрать вас, — и городской голова сделал рукой жест, означавший «убирайся вон».

— Помилуйте, господин городской голова, — зарыдал академик, — у меня неоспоримые заслуги и достижения в области надувательства, я воспитал целую плеяду отменных лгунов, меня знает весь мир.

— Довольно лить крокодильи слезы, насмотрелись, хватит, лучше покиньте зал и не позорьте нас перед гостями, — приказал городской голова.

— Тьфу на вас всех! Столько врать, столько надувать, чтобы в конце концов заслужить черную неблагодарность! — оскорбленно воскликнул Шельма и покинул зал под улюлюканье собравшихся.

— Да здравствует наш городской голова, самый принципиальный лжец на свете! — неистовствовал зал.

— У меня сейчас барабанные перепонки лопнут, — недовольно сказал Чикарели.

— Потерпи, сейчас, кажется, начнется самое интересное, — уговорил я его.

— Не пойдет, так не пойдет, друзья мои, — крикнул кто-то из первых рядов, — наши гости игнорируют нас, шепчутся о чем-то, это совершенно недопустимо, — он поднялся на кресло, чтобы его лучше было видно, и попросил слова: — Ваша лживая светлость, я бы хотел выступить.

— Прошу, — позволил городской голова, и человек из зала поднялся на трибуну.

— Граждане, друзья, товарищи! — начал он.

— Красиво врет, — раздалась реплика из зала. — Какие мы тебе товарищи?

— Друзья, товарищи, — ничуть не смутился оратор, — любая ложь, которую мы изрекаем, достойна большего внимания, между тем нашим гостям начхать на то, как мы врем. А все потому, что глава академии оказался не истинным лгуном, а мелким плутом. Во главе академии должен стоять настоящий шарлатан, — и он умоляюще посмотрел на городского голову, но тот никак не прореагировал. Опять же не смутившись, оратор продолжил свою речь, не расставаясь с мечтой стать президентом Академии лжи. — Прежнее руководство Академии не обеспечило должного уровня надувательства, позорило нас своими банальными выдумками, а нам нужен такой президент, которого не переврать. Сейчас я вас надую так…

— В президенты метишь? Ты такой же скучный враль, как Шельма, а нам нужен великий лжец, — крикнул другой человек из зала и поднялся на трибуну. — Да здравствует наш гениальный надувала, наш великий лжец, его светлость господин городской голова. Он-то сумеет отличить истинного лжеца от мелкого плутишки и выбрать достойного президента, — он заискивающе посмотрел на городского голову.

Не стану перечислять и описывать всех выступлений, которые нам пришлось выслушать в тот день. Перебивая друг друга, горожане лезли на трибуну, часами врали, поносили сограждан, но самое ужасное заключалось в том, что они верили в собственные небылицы, и каждый из них мечтал стать президентом академии, чтобы носить на шее самый большой мешок с ложью.

— Довольно! — ударил кулаком по столу городской голова, уставший от однообразия небылиц. — С утра вы сочиняете такие глупости, которые под силу даже честному человеку, и ни один из вас не желает пошевелить мозгами, чтобы сочинить ложь, которая дала бы ему возможность возглавить нашу славную академию. Нет, нет и нет! Место президента будет вакантно до тех пор, пока я не услышу ложь, достойную наших славных предков. Что скажут на это наши уважаемые гости?

— А то, что все это ужасно противно! — воскликнул Чикарели.

— Что-что? Нет, вы слышали? Весь день мы разыгрывали эту комедию, лгали, обманывали, а ему, видите ли, противно. Повесить его! Поверьте, впервые в жизни я изрек правду: повесить его!

Тут один из городских подхалимов подскочил к городскому голове и шепнул ему:

— Ваша светлость, ваша светлость, вы, верно, забыли утвержденный городским советом приказ не казнить иногородних.

— Как же быть? — призадумался городской голова. — Почему мы не можем распространять свои законы на весь мир?

— Однако ваша светлость забыла об одном замечательном параграфе городского закона, приносящем больше пользы, чем любая, самая страшная казнь.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался городской голова, очевидно, даже не ведавший о законах собственного города.

— А вот что. Пункт двести восемьдесят шестой тысяча четыреста девяносто третьего параграфа гласит: «Если пришелец не желает пополнить ряды лжецов, его запирают в темницу до тех пор, пока он не станет отъявленным плутом и надувалой».

— Воистину прекрасны законы нашего города! — воскликнул городской голова вне себя от радости. — Прекрасны и справедливы! Эй, стража, взять их! Пусть посидят несколько лет в темнице, может, станут людьми. В самом деле, зачем их вешать, если можно перевоспитать? Да, педагогика — великая наука.

— И как же вы собираетесь воспитывать нас? — усмехнулся я.

Городской голова сделал жест рукой, и советник стал листать книгу городских указов:

— Вот, прошу. Раздел сорок восьмой, параграф триста первый, пункт сто двадцать шестой: «В течение пяти лет заключенному излагается одна лишь ложь до тех пор, пока он не поверит, что правды на свете не существует, а есть одна лишь ложь».

— И через пять лет, когда вы станете врать так, что все развесят уши, мы вас выпустим из темницы и с радостью пропишем в нашем городе.

Мы с Чикарели переглянулись. Пять лет в темнице, откуда, может быть, не удастся сбежать, не входило в наши планы.

— Послушайте, — решил схитрить я, — а вы бы не дали нам некоторое время на размышление? Может, мы придумаем такую оригинальную ложь, что нас не придется бросать в темницу.

— А вы, оказывается, толковый человек, — похлопал меня по плечу городской голова. — Эй, стража, отведите их в мой особняк, заприте, накормите, а утром приведете во Дворец приемов, пусть посостязаются с нами во лжи.

— Слушаюсь! — отдал честь начальник караула и предложил следовать за ним.

Нас поместили на четвертом этаже особняка городского головы, принесли еды, постелили в просторной комнате, заперли дверь, к которой приставили часового, и ушли.

— Ты что, в самом деле решил примкнуть к ним? — обиделся на меня Чикарели, когда нас оставили одних. — А я тебе доверял.

— Постой, мальчик, не мешай думать, — я нервно ходил от стены к стене. — Подождем, пока стемнеет.

Мы поели и решили немного отдохнуть. Было уже поздно, и Чикарели незаметно для себя уснул, не раздеваясь. Мне пришла в голову мысль использовать план побега, который из приключенческих книг знает любой мальчишка. Я разрезал простыни и скатерти, крепко связал их и подошел к двери. За дверью слышался мерный храп часового. Этого я и ждал. Я привязал конец самодельной веревки к ножке кровати, выглянул в окно, нет ли кого-нибудь в саду, сбросил вниз другой конец веревки и разбудил Чикарели.