В комнату постучали.
— Войдите!
Вошли три девушки. В спектакле они играли Гусей-Лебедей и поэтому в разговоре хлопали крыльями, как вспугнутые куры.
— Мы понимаем, — хором закричали Гуси-Куры, — как вам тяжело.
— О чем это вы? — не сразу понял Мухо-Мушинский.
— Это так благородно, что вы решили уступить роль Ивана Царевича Петьке Сазонову. Это его первая человеческая роль! Он чуть не постарел на Грибах-Мухоморах!
Девушки еще сильнее захлопали крыльями и закричали:
— Дорогой товарищ Мухо-Мушинский, уходя от нас…
— Послушайте, я еще не умер! — поморщился актер.
Три грации исчезли, а в дверь снова постучали деликатно, но настойчиво.
— Да, — без всякого энтузиазма сказал Семен Григорьевич и, обернувшись, встретился глазами с представителем месткома.
Этот улыбающийся человек с детства посвятил себя служению людям.
— Нам все известно, — сказал он. — По сигналу общественности меры приняты. Под протестом подписалось одиннадцать человек. Вас ущемили незаконно.
Потом в грим-уборной Мухо-Мушинского побывали Василиса Прекрасная и Кащей Бессмертный с соболезнованием.
В середине второго акта вошел главный режиссер театра.
— Мой дорогой, не печальтесь, — сказал он и включил репродуктор, доносивший голоса со сцены. — Такова судьба всякого великого артиста. Вот, например, меня раз пятнадцать начисто съедали завистники…
Главного режиссера сменил директор.
— Я в курсе, — сказал он, — но материально вы не пострадаете.
Директор тщательно раскурил папиросу и добавил доверительно:
— Поверьте, Семен Григорьевич, я не на стороне этого интригана Петра Сазонова, который, бравируя своей молодостью…
Когда последний посетитель вышел, Мухо-Мушинский почувствовал, что радость творчества безнадежно утрачена.
— Я должен загрызть этого выскочку! — вскричал он, решительно надел голову Серого Волка и побежал на сцену.
…Приближался конец второго акта, и Иван-Царевич и Баба-Яга очень удивились, когда на сцену из-за избушки на курьих ножках неожиданно выбежал Серый Волк. Вернее, даже не выбежал, а выпрыгнул замечательным волчьим скоком.
В зале кто-то тихо охнул. А Петька Сазонов, он же Иван-Царевич, бодро сымпровизировал:
— Здорово, Волк!
— Здравствуй, дружок! — громовым голосом ответил Мухо-Мушинский и в один прыжок оказался рядом с Царевичем. — Постой-ка я обниму тебя покрепче!
— Ах, как страшно! Серый Волк! — пропищала Баба-Яга, тщетно пытаясь обогатить пьесу более талантливым текстом.
Мухо-Мушинский заключил Ивана-Царевича в объятия и зашептал свирепо:
— Дай объяснения, Петр!
— Семен Григорьевич! Неужели вы поверили этим…
Между тем, Баба-Яга, оставшись не у дел, пыталась кое-как склеить рвущуюся нить действия. Сначала она всячески развлекала зрителей — прыгала, кувыркалась, стучала ступой. Но потом она заметила, что Петька и Мухо-Мушинский явно приходят к примирению и растерялась. А так как Бабе-Яге зрители не симпатизировали, то ее замешательство было отмечено неподдельным ликованием. Раздались аплодисменты.
— Ах ты интриганка! — закричал Мухо-Мушинский.
Он подбежал к Бабе-Яге и два раза тявкнул на нее по-собачьи. Актриса присела от изумления и попятилась. Послышался дружный смех.
— Правильно, Волк! — закричал кто-то с балкона.
Но артист уже не нуждался в поощрениях. Он обратил коварную Ягу в бегство и преследовал ее, подвывая от злости.
За кулисами главный режиссер топал ногами и кричал, что Мухо-Мушинский губит систему. Но зал бушевал, овации не смолкали. К тому времени, когда режиссер с пожарником наконец опустили занавес, Серый Волк стал героем спектакля. Обнявшись с Иваном Царевичем, он вышел на авансцену и, раскланиваясь, пошевелил хвостом. Это вызвало новый шквал смеха.
Мухо-Мушинский возвратился в грим-уборную и, не снимая волчьей головы, устало опустился в кресло перед зеркалом.
Робко постучавшись, вошел директор.
— Семен Григорьевич, — прочувствованно сказал он. — Такого успеха наш театр не знал с того момента, как тридцать лет назад, вас, юного Ивана-Царевича, закидали цветами на премьере. Товарищи правы: ваш талант нельзя замыкать узкими рамками волчьей шкуры. С завтрашнего дня вы снова Иван-Царевич, а Сазонова мы переведем на Волка.
Раздались аплодисменты. Это ликовали сторонники Бабы-Яги, без спросу набившиеся в грим-уборную. Но Мухо-Мушинский не разделил их радости. Он возмутился и даже, говорят, пытался кого-то укусить. Но это сведения не очень точные. Вполне определенно можно сказать только, что в ТЮЗе роль Ивана-Царевича до сих пор исполняет человек толстый, как голубой кит, а роль Серого Волка — некто совсем тощий.
Может быть, мы и в самом деле недооцениваем Бабу-Ягу?
КТО МЕНЯ ОКЛЕВЕТАЛ?
Сценка
Е г о р Е г о р о в и ч. Зиновий Павлович, здравствуйте, дорогой! Садитесь, пожалуйста. От души вас поздравляю.
З и н о в и й П а в л о в и ч. С чем это?
Е г о р Е г о р о в и ч. А вот отгадайте. Радостное сообщение.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Зарплату увеличили?
Е г о р Е г о р о в и ч. Нет, не отгадали. Помните, вы на собрании говорили, что осточертели вам бумаги, что давно пора, засучив рукава, идти из конторы на производство? Так вот, мы вас, как опытного работника, как человека политически грамотного решили назначить начальником строительной площадки.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Спасибо. А где эта площадка?
Е г о р Е г о р о в и ч. В Кушве.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Ну, порадовали вы меня…
Е г о р Е г о р о в и ч. Я знал, что вы обрадуетесь.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Вы это серьезно, Егор Егорович?
Е г о р Е г о р о в и ч. Совершенно серьезно. Были трудности, конечно. Кое-кто возражал. Но я добился, чтобы ваша мечта осуществилась.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Правильно! Пра-виль-но!.. Давно надо поработать не как-нибудь, а по-настоящему.
Е г о р Е г о р о в и ч. Давно, Зиновий Павлович!
З и н о в и й П а в л о в и ч. Причем, засучив рукава.
Е г о р Е г о р о в и ч. Да.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Все это так, но у меня же, понимаете, в Свердловске семья. Большая семья: я, жена… домработница… квартира… ванна. Две тетки в Нижнем Тагиле, а в Киеве дядька. Я человек, как видите, многосемейный. Со мной надо чутко, отзывчиво.
Е г о р Е г о р о в и ч. Это верно, Зиновий Павлович. Это верно, как же я раньше об этом не подумал? Для вас мы все сделаем.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Все сделаете?
Е г о р Е г о р о в и ч. Обязательно. Я займусь этим вопросом и уверен, что мы найдем работу на периферии не только вашим тетушкам и дяде из Киева, но и любому другому энтузиасту.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Правильно. Пра-виль-но!.. Но я, Егор Егорович, болен. Вот посмотрите сюда. Что, вы думаете, это такое? Вот тут болит. Ой! Ой! Знаю: думаете аппендицит. Нет, Егор Егорович, не отгадали. Аппендицит мне вырезали еще когда посылали в колхоз. А это у меня, понимаете, самая настоящая язва желудка. Иду, без промедления ложусь под острый операционный нож. Вот так. До свидания.
Е г о р Е г о р о в и ч. Ай-ай-яй! Как же можно так халатно, так преступно относиться к своему здоровью! Я прошу вас, я требую, Зиновий Павлович, чтобы вы немедленно шли к врачу и лечились.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Спасибо.
Е г о р Е г о р о в и ч. Желаю вам благополучно перенести операцию.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Спасибо, Егор Егорович. До свидания.
Е г о р Е г о р о в и ч. До свидания. Я лично проконтролирую, как вы лечитесь. А в Кушву поедете, когда выздоровеете.
З и н о в и й П а в л о в и ч. Как в Кушву? Я же вам объясняю, Егор Егорович, я человек многосемейный: я, жена, квартира…
Е г о р Е г о р о в и ч. Ха-ха-ха! За что я вас люблю, Зиновий Павлович, так это за замечательную способность шутить. Конечно, квартиру в другой город не увезешь! Ха-ха-ха.
