Человек, заразительно смеющийся в полном одиночестве, — большая редкость. Лучше всего этим заниматься в коллективе. Вот почему я считаю своим долгом выразить искреннюю благодарность всем моим друзьям, с которыми я незаметно просмеялся 35 лет своей жизни.

Иными словами: родился в 1928 году.

В 1953 году окончил Уральский государственный университет им. Горького, о котором всегда думаю с любовью. Там я впервые написал несколько эстрадных миниатюр для самодеятельности.

После окончания университета два года работал в газете «Серовский рабочий». Остальную часть сознательной жизни работаю в Свердловском комитете по радиовещанию и телевидению.

Печатался в газетах и журналах «Крокодил» и «Урал».

Феликс Вибе

Федя Востриков выключил станок и грустно посмотрел вслед уходящему товарищу. Товарищ вчера прогулял, и его вызвал к себе в кабинет начальник цеха. Наверное, дадут выговор.

«Везет же людям!» — подумал Федя. Начальник цеха его ни разу к себе не вызывал. А между тем Федя давно уже искал случая поделиться с ним своей идеей новой расстановки станков на токарном участке. Дважды он пытался проникнуть в заветный кабинет, но оба раза неудачно. Первый раз начальник был занят тем, что распекал какого-то бракодела. А второй раз Федя просто оробел перед секретаршей.

Федя вытер руки ветошью и снял предохранительные очки. По дороге в столовую он остановился у доски объявлений и прочел: «Берите пример с новатора товарища Синякова, который внес 18 рационализаторских предложений. Позор прогульщику Полубанкину, укравшему у государства в текущем году 46 человеко-часов!»

Рационализатора Синякова и прогульщика Полубанкина знал весь завод. О них постоянно писали стенная и многотиражная газеты. Они выступали на всех собраниях: один делился опытом, а второй каялся и обещал, что больше не будет. И главное — они беспрепятственно проходили в кабинет начальника цеха.

Федя же Востриков никому не был известен. Он не прогуливал, внес только 2 рационализаторских предложения и норму выполнял на 120—125 процентов. Одним словом, ему одинаково далеко было как до громкой славы Синякова, так и до сомнительной популярности Полубанкина.

Поесть Феде так и не удалось. В разгар трапезы двое рабочих внесли в столовую и прислонили к буфетной стойке огромный щит с красочным объявлением.

«Все на товарищеский суд, — прочел Федя, — над дебоширом и пьяницей…»

Востриков отложил ложку и поднялся из-за стола. В цехе он воровато огляделся по сторонам и, пригибаясь за токарными полуавтоматами, стал пробираться к химической лаборатории. Скрипнула дверь, и Федя оказался в царстве чистой науки. Он оглядел ряды пробирок, колб, банок. Взгляд его, сверкнув, остановился на реторте с техническим спиртом. Сотрудники лаборатории были на перерыве, и никто не мог помешать токарю Вострикову…

Когда Федя вернулся на токарный участок, он покачнулся в изумлении: на его рабочем месте стоял не один, а два станка, и оба были его.

— Меня н-не проведешь, — вслух сказал Федя. — Стану… много-гостаночником!

Он поставил сразу две заготовки и включил оба станка. Тотчас же раздался треск ломающегося резца, и Федя понял, что запорол обе детали. Два мастера Петра Семеновича вывели Федю из цеха…

На следующий день Федя, сминая в кулаке фуражку, стоял перед двухтумбовым столом начальника цеха. Начальник смотрел на него с заботливостью родителя и говорил:

— Бросай пить, Востриков, мы из тебя человека сделаем. Пойдешь на курсы повышения квалификации?

— Может быть, отдохнуть хочешь? — добавил председатель цехкома. — Есть путевка в Алупку.

Боря Совушкин, комсорг, сразу воодушевился и закричал:

— У тебя же артистический талант! Давай вместе поднимать самодеятельность!

— У меня предложение насчет перестановки станков, — робко сказал Федя.

Обогретый неподдельным человеческим участием он вышел из кабинета. По дороге на участок задержался у специального выпуска стенной газеты и с интересом рассмотрел новую карикатуру. В огромной бутылке небесно-голубого цвета лежал он сам, токарь Востриков.

Началась полоса Фединой «славы». Все чаще слышал Федя за своей спиной шепот:

— Тот?

— Тот!

— Который в бутылке?

— Он самый.

Федя стал получать персональные приглашения на все собрания и совещания. Начальник во время обхода цеха теперь обязательно подходит к Феде и первым здоровается. А на собраниях он говорит:

— В текущем квартале мы вырастили передовика производства Федора Вострикова. Он выполняет норму выработки на 120—125 процентов. По его предложению переставлены станки на токарном участке, что дает экономию в несколько тысяч рублей. А ведь совсем недавно Востриков страдал алкоголизмом. Но под благотворным нашим воздействием…

Федя в самом деле работает все лучше и лучше. Неудобно плохо работать, когда тебе уделяют столько внимания!

Артиста ТЮЗа Семена Григорьевича Мухо-Мушинского отстранили от роли. Тридцать лет он играл Ивана-Царевича, и все было хорошо. Но однажды художественный совет нашел, что эта роль не вполне соответствует индивидуальным особенностям дарования актера. Вспомнили, что Иван-Царевич, по мысли автора, должен отличаться грациозностью и стройностью. Мухо же Мушинский был толст, как голубой кит. Кроме того, артист все время сбивался на сиплый бас, чем пугал дошкольников в первых рядах партера.

Такое несоответствие удручало не только зрителей, но и самого Семена Григорьевича. Поэтому он кротко согласился с решением художественного совета.

— Какого черта, — совершенно правильно рассудил он. — Нельзя быть Царевичем всю жизнь.

Мухо-Мушинский готов был уступить дорогу молодым дарованиям с тем большим удовольствием, что ему поручили новую интересную работу — создать сложный образ Серого Волка. Артист с головой ушел в роль. Уже к очередному спектаклю он готов был предложить вниманию зрителей принципиально новую трактовку волчьего характера.

…Он сидел в грим-уборной и примерял матерчатые лапы с большими когтями. Дали третий звонок, но Семен Григорьевич не торопился. Серый Волк должен появиться на сцене лишь в конце третьего акта.

Скрипнула дверь, и в грим-уборную бесшумно вошла Баба-Яга второго состава. Она была известна далеко за пределами кулис, как страстная изобличительница всех и всяческих злоупотреблений.

— Сема, — сказала она, — мы не разговаривали с тобой восемнадцать лет. Но события последних дней заставляют меня забыть легкое недоразумение во имя священной борьбы за наши права. Они думают, что мы потерпим издевательство над старыми кадрами! Никогда!

— О чем ты говоришь, Зина? — задумчиво удивился Мухо-Мушинский.

— Как о чем? О том, что тебя лишили любимой роли Ивана-Царевича!

— Послушай, — сказал Мухо-Мушинский, — если вот здесь, под волчьим комбинезоном, сделать рычаг, я смогу шевелить хвостом.

— Что? — закричала Баба-Яга. — И они издеваются над таким агнцем! Нет! Я поставлю на ноги общественность! И мы все, от гримера до трагика…

— Оставь, — устало сказал Семен Григорьевич. — Неужели ты будешь интриговать до девяноста девяти лет?

Но Яга уже бежала, цепляясь развевающимися одеждами за косяки дверей.

Мухо-Мушинский с уважением потрогал железный прут, который составлял основу хвоста Серого Волка. Несомненно, с помощью небольшой рационализации можно будет осуществить управление хвостом. Артист представил себе гром аплодисментов и строчки в газетной рецензии: «Следует отметить подкупающе правдивый образ Серого Волка, созданный артистом С. Мухо-Мушинским»…