Медленно, с особым показным прищуром, не отпуская моего взгляда, стягивает резинку точно под вкрадчивые, мяукающие интонации песни.

Это действие похоже на стриптиз.

Для меня.

Ее волосы распадаются по плечам, переливаясь сиренью в лучах дневного бьющего света. И меня это заводит.

Затяжным кошачьим мягким шагом подходит близко и обнимает одной рукой за шею. Это касание далеко не невинно. Оно порождает покалывание на затылке и запускает жар по всему телу.

Второй рукой упираясь в грудь, закидывает ногу мне на бедро.

Я хочу дотронуться до этой острой коленки, но смутьянка прогибается в спине и ее волосы подметают паркет, а я разглядываю ее тонкую шейку, которую мне хочется схватить обеими руками и сдавить.

Задушить.

Чтобы не смела играть со мной.

Эта шея…черт.

Сглатываю.

Жар в груди становится невыносимее и срывается вниз, делая мои джинсы тесными.

Это возбуждение.

Это гребаное, мать его, возбуждение.

Она резко поднимается и ее волосы ударяются о мою грудь, а дыхание касается моего подбородка.

Черничное табачное амбре дурманит точно галлюциногенные травы, перемещая меня в задымленную вип-комнату. Я расслаблено сижу на кожаном прохладном диване, наслаждаясь извивающейся передо мной девушкой с сиреневыми волосами.

Я касаюсь ее открытого живота и провожу ниже вдоль внутренней стороны бедра, а потом притягиваю к себе, забирая вкус ее черничного выдоха.

В моих фантазиях…далеких…

А в действительности я стою неподвижно, как шест, не смея ее коснуться даже мизинцем, потому что не остановлюсь.

Ее коньячный омут глаз топит, затягивает с головой, и я даю ей себя утопить.

Красивые… какие красивые ее глаза.

Кто ты, Цыганка?

Кто намешан в твоей бунтарской крови: ведьмы, шаманы, колдуньи?

— Прошу прощения, молодые люди, — музыка стихает и всё вокруг начинает приобретать реальные форму, цвета, звуки. Меня возвращает.

— Я выйду на пару минут, важный звонок, — крутит телефоном Марта Михайловна и направляется к двери.

— Ты плакала? — смотрит сверху вниз. Моя нога по-прежнему обнимает его бедро, а рука крепко вцепилась в его мощное плечо. Мы смотрим друг другу в глаза, и эта обездвиживающая близость поднимает во мне неведанные ранее ощущения.

Боже, я действительно его касаюсь.

И он настоящий, а не плод моих фантазий.

Когда он вошел в класс, я не поверила своим глазам. Решила, что мое подсознание меня защищает, блокируя страхи и подкидывая фантомы Романова Константина Николаевича, с некоторых пор ассоциирующегося у меня с чувством безопасности и надежности.

Константин…

Он источает мужественность и непоколебимую уверенность в себе, и чем больше он пытается казаться равнодушнее, тем сильнее я хочу получить его эмоции.

Мое желание завести его так же, как сейчас натянута я, сносит мне крышу, и я позволяю себе быть рискованней.

— Значит это работает так? — развожу губы в улыбке.

Я хочу их облизать, иссохшие под его обжигающим взглядом. Опускаю колено, выпрямляюсь, но руку оставляю на крепком плече, добавляя к ней вторую. Теперь я его обнимаю. А он молча стоит и разглядывает меня своим сканирующим, пробирающим до костей взглядом. Он читает меня без слов, а я не собираюсь прятать от него то, что пульсирует в моей голове.

Романов вопросительно выгибает бровь, требуя пояснения:

— В том смысле, что вы — как мой персональный герой: стоит мне расплакаться или почувствовать опасность, вы тут как тут!

Улыбается уголками глаз.

Я его забавляю, это заметно. Как малолетний ребёнок своей непосредственностью и наивностью забавляет взрослого человека. Но мне такой вариант не подходит. Я — не маленькая. Почему он постоянно заставляет чувствовать себя несмышленой?

— Я — далеко не герой, — привычно односложно отвечает мой спаситель. Я уже успела узнать Константина Романова и то, что разговоры — это не про него, я поняла тоже. Но я растоплю этот неприступный холодный айсберг. Не знаю почему, но чувствую, что мне это нужно.

— Вы искали меня?

Он переводит внимание с моего лица на руки, поглаживающие его плечи. Они давно манят меня, его плечи. Своим размахом и надежностью. За ними безопасно. Это я тоже успела узнать. Но строгий, осуждающий прищур заставляет отпрянуть. Не разрешает. Не позволяет себя касаться.

— Я искал кафедру твоего дружка Свирского, — опускает руки в карманы джинсовых брюк.

Вздрагиваю.

Он выплевывает эти слова так, что я чувствую его токсичное пренебрежение.

Твоего дружка…

Осуждает, презирает, проводит тесную параллель между нами. Считает меня такой же.

«Скажи мне, кто твой друг…».

Но это не так!

Почему я хочу оправдаться? Откуда это адское желание понравиться ему? Но я хочу, мне смертельно необходимо, чтобы он знал: я не такая! И Матвей не такой. Был не такой…

— Вы…вы ему поможете? — обнимаю себя руками. В миг холод. В майских лучах я замерзаю.

— Так переживаешь за своего парня? — проходится по мне оценивающим взглядом, будто пытается найти во мне лицемерие. Но во мне его нет. Я действительно переживаю за Матвея.

— Он — не мой парень.

Больше не мой.

Возникшее между нами напряжение — раздражает.

Невозмутимый, равнодушный Романов уже сделал свои выводы, а я не готова считаться с ними.

— Рад был помочь, — скупо бросает и обходит меня стороной.

У меня нет причин, чтобы задержать его так же, как и подходящих слов.

Нелепые, глупые случайности, сводившие нас вместе. Никакой в этом магии нет, которую мое глупое сердечко напридумывало себе за эти дни.

— Уже сбегаете, молодой человек? — сталкиваясь в дверях с Мартой Михайловной, Романов вылетает пулей, ничего ей не сказав.

Но как правильно подмечено.

Сбегает…От меня сбегает. Сначала спасает, приручает, а потом бежит…

Боже…как душно.

Парит так, что мелкие волосы на моем затылке начинают виться. Еще утром такой духотой и не пахло, а в обед накрывает тело липкой испариной.

У Алки сейчас началась специальность, а меня в институте больше ничего не держит. Но я собираюсь ее подождать, чтобы поболтать о произошедшем, ведь с того нашего ночного разговора мы не виделись и нормально не общались.

Снимаю рубашку и завязываю на бедрах тугим узлом. Остаюсь в черном топе с длинными рукавами и узких джинсах-скинни. Хочу покурить, поэтому иду за корпус в организованную студенческую курилку. Плечо оттягивает спортивная сумка, периодически прикусывая мой длинный хвост своим широким ремнем.

Перекидываю волосы на другую сторону плеча и цепляюсь взглядом за знакомую массивную машину, которую на небольшой парковке нашего вуза не заметить просто невозможно.

Останавливаюсь.

Если бы я точно не знала, что Свирский второй день находится в частной закрытой лечебнице, решила, что возле машины в компании нескольких девушек спиной ко мне стоит мой бывший парень. Но я точно знаю, что это не он.

Матвей мне звонил несколько дней подряд, но я не брала трубку.

Я не собираюсь от него прятаться и избегать, и разговор нам безоговорочно необходим. Но не сейчас. Не сейчас, когда ночами меня мучают страхи, когда я помню ужас того вечера и ночи. Он написал одно единственное сообщение, где слезно просил прощения, так, как он это умеет, где снова обещал стать прежним для меня Матвеем, добровольно согласившись на лечение, клялся в любви и просил не бросать.

Так кто же открывает дверь Гелендвагена Матвея и так по-хозяйски запрыгивает в него?

Мне нужна всего доля секунды, чтобы разглядеть в лобовом стекле Севу Ветрова.

Какого черта?

Знаю, что идиотские поступки я совершаю раньше, чем успеваю подумать. И вот я несусь по парковке и не даю закрыться автомобильной двери, резко дергая ту на себя.