Парень так и лежал в образе волка, когда его грузили на телегу, только едва слышное, редкое дыхание, говорила о том, что в его теле осталась еще слабая искра жизни. Его отправили в город, для лечения, сразу после того, как только дружина добила остатки орды.

В плен никого не брали. Может быть, если бы старый конюх остался жив, пощаду получили бы те немногие, что сдавались в плен, но слишком любили ратники старика, и потому простить его смерть не смогли.

Перед огромным полыхающим, погребальным костром, стояла на коленях вся дружина. Федогран, не скрываясь, и не боясь осуждения плакал, выливая со слезами скопившуюся в душе боль. Но он был не один такой. Даже суровый воевода, изредка смахивал слезу с глаз, хоть и пытался выглядеть невозмутимым. Но когда внутри все разрывает от горя, тяжело удержать себя от искренности, она сама находит выход, и стыдится этого не надо.

Бер, послав к Морене, всех кто пытался ему помочь вытащить из ноги обломок стрелы. Он так и ходил с ней, не морщась, словно не чувствуя боли в кровоточащей ране. Он собирал дрова для погребального костра. Лицо медведя даже не смотря на и так врождённую невозмутимость, теперь стало совсем, как застывшая восковая маска и ничего не выражало. Такое отсутствие проявления каких было чувств — это даже для него было слишком… Только когда заполыхало пламя, забирающее учителя в дорогу к реке Смородине, и Калиновому мосту, для перехода в мир Нави, скупая слеза скатилась по щеке, и все. Дальше он стоял на коленях, не шелохнувшись, все время пока горел огонь, и молчал.

Всегда нахального, и болтливого до зубовного скрежета слушателей, шишка, было не узнать. Илька еле слышно, не останавливаясь ни на минуту, себе под нос, бормотал молитвы богами все время находился рядом с покойным. Помогал обмывать труп в реке от крови, помогал как мог укладывать на вершину погребального костра тело друга, помогал складывать оружие на грудь уходящего к предкам воина. Спрыгнул он с поленьев только тогда, когда начало загораться пламя, и скрылся в норе какого-то зверька, не став дожидаться окончания, видимо не желая показывать всем своих чувств. Больше его никто не видел.

Кузнец ушел сразу после боя. Он не стал никому ничего объяснять. Поднял с земли молот, закинул его на плече, и молча ушел в город, даже не смыв с себя в реке кровь. Почему о так поступил никто не знает, да и не интересовался, чужая душа потемки.

Трупы врагов собрали дружинники и местные жители, сожгли, как и положено по заветам, на опушке леса, подальше от деревни и поближе к дровам. Просто так бросить не смогли. Пусть и вороги, но все же живые души. Обряд упокоения провести необходимо, как предки завещали, а дальше пусть с ними боги разбираются.

Сожгли Яробуда на следующее после сражения утро. За ночь обмыли, обрядили в чистое, как и положено. Одежду благодарные жители принесли: белую рубаху с вышитыми красной нитью прощальными рунами, и белые глаженные порты. Все новое. Меч, с которым он никогда не расставался, в ножнах, на грудь положили, рядом с головой крынку хмельного меда и каравай ржаного хлеба, все как он любил, все в дорогу собрали.

Запричитали деревенские бабы:

Ой, я пришла-прикатиласе,

Ой, на прощально кострище,

Ой, вместо родимые батюшке,

Ой, хоть ты выстань двоюродныя,

Ой, дай Яробуда повынесьти,

Ой, круцину поизбавити,

Ой, надожжитё, буйны ветры,

Ой, розьнеситё серы пеплы

Ой, с другоданныё батюшке.

Ой, развейтесь, прахом родного

Ой, отмахнись, полотенецькою,

Ой, отокройтёсь, оци ясны,

Ой, поднимитёсё руциньки.

И костер вспыхнул ярким бездымным пламенем сухих дров, с треском взметнув к небу искры, унося к предкам беспокойную душу.

В город возвращались с победой. Но не смеха ни шуток, не бравурных речей, вечных спутников таких мероприятий не было. Молчаливые, мрачные воины въезжали в ворота города, целовали, свесившись с коня, жен, и так же молча разъезжались по домам.

Взявшись за стремя, Федограна встретила Алина. Ее полные сострадания, карие бездонные глаза, омыли душу воина теплом и нежностью, слегка погасив боль утраты. Так вдвоем, они доехали до конюшни. Парень расседлал Чепрака, протер потные бока лошади, задал овса в ясли, но внутрь помещения так и не зашел. Не хватило сил, видеть то, где совсем недавно, еще живой друг кидался сапогом в ненавистного петуха. Почему-то этот краткий момент из жизни особенно сильно врезался в память, и также особенно сильно царапал душу.

— Давай просто помолчим. — Сказал он, глядя девушке прямо в глаза. Она кивнула, соглашаясь.

Они ушли из города взявшись за руки, и потом всю ночь просидели на опушке леса обнявшись. Смотрели на звезды, встречали рассвет, и вместе роняли беззвучные слезы в траву. Он вспоминая учителя, она сострадая вместе с ним. Это и была настоящая любовь.

На следующий день его позвал к себе воевода. Боярин сидел мрачный. Рядом, с одного бока крутил нервно в руке кинжал, отец Алины, Елей, с другого, не поднимающий глаз волхв Щербатый. Лишь легкий молчаливый наклон головы — знак встречи, и снова опущенные глаза. Тяжело далась утрата старого конюха, людям, знавшим его много лет.

— Проходи Федогран, присаживайся. — Глухо произнес воевода, не вставая, лишь слегка приподняв опущенную голову и посмотрев в глаза полным тревоги взглядом. — Сейчас Бер подойдет и поговорим, новости у меня нехорошие.

Медведь не заставил себя долго ждать, и прихрамывая на раненную ногу, вошел в двери, и поклонившись на три стороны, молча занял место рядом с другом, кивнув в ответ на угрюмые приветствия.

— Говори Щербатый. — Больше никого не будет. Здесь собрались только те, кому положено знать. Не надо людей пугать попусту. — Произнес воевода.

Тот кивнул в ответ и заговорил, с трудом подбирая от волнения слова:

— Вул очень плох. От ухода оборотня за кромку, держит только воля. Он борется, метаясь в горячке, и не давая утащить себя слугам Морены, но долго он так не выдержит. Вытянут они из него жизнь, выпьют досуха. У всего есть свой край, скоро он наступит и у вашего друга. Не справится он без помощи. И тогда конец. Лекарства от этого нет, ведь не человек он.

— Ты не стал бы тогда нас звать, и рассказывать все это, если бы не было выхода. — Угрюмо произнес Федогран, глядя в ставшими виноватыми глаза волхва. — Говори, старик, что надо сделать, мы согласны на все. — Он повернулся к внимательно слушающему медведю, словно спрашивая одобрения.

— Говори. — Согласно кивнул головой тот.

— Хорошо. — Волхв пожевал губами, словно пробуя на вкус то, что хотел донести до слушающих его людей. — Вы, конечно, знаете про цветок папоротника?

— Тот, что цветет на Ивана Купала, и открывает клады? — Федогран понимающе кивнул головой, вспомнив эту сказку из детства, которую читала ему бабушка, когда-то давно.

— Причем тут Купала? — Возмутился знахарь. — Купала к папоротнику не имеет никакого отношения. Цветок цветет каждую ночь перед рождением новой луны, и ему абсолютно наплевать, что об этом думают люди, и тем более какой-то там Купала. И на счет кладов, все не так однозначно. Он показывает не злато, и прочее там барахло, он показывает дорогу к мечте, а у каждого она своя, и найдя цветок, выпадает шанс исполнить свое сокровенное желание. — Поначалу вскинувшийся было старик, быстро успокоился, взяв себя в руки, сел на место, и продолжил, уже другим голосом:

— Так вот. Это единственный способ отогнать от оборотня слуг смерти, и не дать им утащить его за кромку. Это его единственный шанс остаться в живых. Завтра как раз день, когда луна не появится на небосклоне, и папоротник зацветет. Его очень тяжело найти, но я знаю способ, как это сделать. Ваша задача: найти сорвать, и с помощью цветка отыскать «Слезу Морены», это и будет тот клад, а котором мы говорили. Жалко, что шишок сбежал, его помощь как раз бы пригодилась.