Приближающийся топот копыт они услышали за долго до того, как в зоне видимости показались всадники. Шишок мгновенно скрылся в норе какого-то зверька, заявив, что: «Меньше видят крепче здоровье».

Впереди вооруженной до зубов, быстро приближающейся, сотни княжеской дружины летел Вул. Его встревоженное лицо мгновенно преобразилось в счастливое, едва он увидел поднимающихся на встречу друзей. Спрыгнув прямо со скачущей лошади, и спотыкаясь, он бросился их обнимать, пытаясь обхватить всех сразу. Он не пытался ни о чем расспрашивать, а просто был счастлив и не скрывал этого. Все разговоры потом.

Следом подъехала дружина, окружив друзей кольцом. Сотник, среднего роста дядька, о таких еще говорят: «Поперек себя шире», — Внимательно посмотрел по сторонам, не слезая с лошади, хмыкнул в кулак и пробасил:

— Лихо вы удумали с упырями. Уважаю такое. Надо запомнить на будущее.

— Запомни, запомни, Ермоха. Тебе оно надобно, а лучше запиши. У тебя с памятью нелады всегда были. — Дед как обычно начал брюзжать. Вот такой он во всем. Везде себе приключений найдет. Всегда и всем недовольный.

— А ты кто таков? Что-то я не припомню, что бы мы братину с тобой пили и целовались, и чтобы после этого ты меня Ермохой по-дружески называл.

— О чем я и говорю, что голова у тебя дырявая. Звать я тебя так стал, когда ты у меня на конюшне от кнута бегал, ратную науку изучая. Надо бы тебе еще разок память освежить, да вот беда кнут сгорел.

Сотник недоуменно всмотрелся в лицо наглеца, посмевшего так разговаривать с княжьем человеком, да еще при должности немалой. Потом в его взгляде появилось выражение узнавания, и наконец радостная улыбка от неожиданной встречи. Слетев с вздрогнувшего о неожиданности коня, воевода сжал утонувшего в его объятьях старика, хлопая того по спине:

— Вот это встреча. Тебя и не узнать. Постарел, измазанный весь да подранный. Ты даже не представляешь как я рад тебя видеть.

— Так с чего ж мне как самовару медному выглядеть. Чай не с братской попойки иду, и не от вдовушки одинокой. Вона тут меня как приветили. — Дед показал перевязанную лоскутом тряпки с просочившейся кровью руку

— Ты все такой же гонористый, старый хрыч. Ничего, кости целы, остальное до свадьбы заживет. — Рассмеялся сотник. — Давай, хвастайся, скольких тут упырей пожег?

— А кто же их считал. Стая крупная была. Видимо всю местную деревню обратили. Вот мы их всех тут и попалили.

— Да. С таким ульем мне и сотней не справиться бы было. А вы эвон как. — Ермоха задумчиво почесал затылок. Сильны, ничего не скажешь. Ждите от князя награду. Правда он в последнее время странный стал какой-то, нелюдимый, но за такой подвиг наградит. Тут и не сомневайся.

Еще сутки провели наши герои около пепелища. Пока дружинники разгребли остатки пожара, пока повытаскивали обожженные трупы, да пересчитали их (оказалось шестьдесят шесть), пока сожгли их уже до конца, на остатках харчевни, сложив в погребальный костер. А то, как же не сжечь? Люди ведь до обращения были, живые души, как же их к предкам согласно ритуалу не отправить? Не дело так-то. На все это времени много понадобилось. Но все когда-то заканчивается. Прибыли наконец и наши путешественники на место. Только вот без податей, да порванные все, как тати бездомные.

Столица княжества Федограна впечатлило. Конечно, это не современный город, застроенный бетонными высотками, отражающими солнечные лучи стеклами бесконечных окон, заасфальтированными дорогами, и тротуарами, где каждое дерево обложено по кругу искусственным камнем, изображающим из себя клумбу.

Столица княжества Ураславского, это песня деревянного зодчества, во всей своей красе.

Высоченный частокол необхватных бревен из лиственницы, ровных как карандаши, заточенные прилежным школьником, оборонял Уйшгород от врагов, по периметру. Сторожевые башни, с любопытными лучниками, несущими сторожевую службу, на площадках, крытых куполом из дранки алькеров (место лучника на башне), осыпающих со скуки проезжих шутками, и перемигивающихся с проходящими мимо девицами. Бравые, веселые воины охраняли дорогу, отсыпанную гравием, проходящую по деревянному мосту, мимо распахнутых дубовых, окованных медными листами, ворот, в город.

Сам Уйшгород отличался от Новгора, размерами и отсутствием деревянных тротуаров, вместо которых использовался песок или гравий. Вот все вроде то же самое. Те же вроде бы деревянные дома, с глазницами слюдяных окон. Те же печные трубы, и даже терм-дворец такой же, только раза в три больше. Но все, в то же время, по-другому.

Ставни на домах, и все наличники покрыты замысловатой резьбой с вычурным растительным орнаментом, все крыши застелены черепицей, в отличии от покрытых дранкой Новгорских. Сразу чувствуется, что население города живет в достатке, и на много зажиточнее, чем в ставшим родным Федору Новгоре. Но наверно в этом нет ничего удивительного. Столица любого государства, всегда лучше обеспечена, чем областной центр, а уж тем более районный. Хотя наверно некорректно применять такое административное деление по отношению к этому миру. Тут городом считается все, что обнесено частоколом, а столица находится там, где проживает князь, и может располагаться даже в охотничьем лагере, лишь бы он был обнесен забором, и управлялся высшим должностным лицом княжества. То же самое и с административными центрами поменьше: где воевода, там и областной центр, где староста, там районный.

Терем князя. Что тут сказать. Здание огромное, стоящее на высоком фундаменте, сложенном из камней, исключительно серого цвета. Бревенчатое строение, на котором резчики по дереву проявили все свои таланты в полную силу. Это чудо сстояло по центру круглой площади, отсыпанной желтым песком.

Их встречал сам князь. Высокий худощавый мужчина с властным «породистым» лицом. Кудрявые, длинные русые волосы, опускались до самых плеч, из-под отороченной куньем мехом войлочной шапки красного цвета, обшитой бриллиантами как бисером. «Кавказский» нос, пухлые, словно обиженные губы, кучерявая борода, естественный атрибут всего мужского населения того времени, и глаза. Пустой взгляд князя. На это сразу обратил внимание Федор. Не на красный, увешанный самоцветами кафтан и такого же цвета высокие сапоги без каблуков, а на глаза, в которых не было жизни.

Дождавшись на высоком крыльце, когда гости подойдут к первой ступеньке, опустят головы в поклоне, и не дожидаясь, произносимых в таких случаях, приветственных слов, владыка княжества лениво махнул рукой, и отстраненно произнес:

— Арестовать татей, и в поруб до завтрашнего суда. — Неторопливо развернулся, и скрылся в дверях терема.

Все, кто присутствовал при этом, а таковых было немало, замерли, переглядываясь с немым вопросом в глазах: «Что происходит?».

Первым в себя пришел Сотник. Ермох, именно так его звали все, величать его Ермохой он позволял только самым близким людям. Он подошел к гостям и положил куку на плечо Яробуда:

— Только не глупите. Я знаю твой взрывной характер, старый вояка. Возьми себя в руки. Тут какая — то ошибка. Не разобрался князь, погорячился, с ним такое в последнее время часто происходит. Посидите до утра. Мы вам туда и соломки свежей и покушать принесем, даже медку, для веселья. Завтра все решим. Разберется княже, извинится, да еще пуще задуманного наградит.

Яробуд злобно метнул глазами, но сдержался. Молча кивнул головой, и всю троицу, в сопровождении подбежавших на приказ кивнувшего им головой сотника, отвели к провалу мрачного поруба. Их аккуратно спустили на веревке. Как и обещал Ермох, обеспечили постелью в виде душистой сушеной травы, и обедом, спущенным на своеобразном подносе-лифте. Глиняные горшки с наваристыми на мозговой косточке, щами, куски запеченной рыбы с белым благородным мясом, от одного вида на которое текла слюна, и здоровенными ломтями душистого ржаного хлеба, ну и конечно обещанный сотником бочонок меда и четыре деревянные кружки и ложки.

— Без обид ребятки. — С извиняющейся улыбкой, не смотря в глаза произнес сотник, заглядывая через проем лаза в поруб. — Приказ есть приказ. — Он исчез, оставив после себя гнетущую неопределенность.