А сейчас, когда я стоял перед зданием университета

(Анита, а ты знаешь, какое самое главное здание в Москве?)

и видел торчащую в небо колонну,

(Анита, запомни – это здание МГУ на Воробьёвых горах. Оно так и называется: «Главное здание»)

а также два здания поменьше, покруглее, которые располагались ближе ко мне, по обе стороны от первого столба – химфак и физфак, я чувствовал отвращение к самому себе, потому что единственная вещь, с которой эта картинка у меня ассоциировалась – мужской детородный орган, напрягшийся для того, чтобы выплюнуть вверх, распылить по Земле семя разумного, доброго, вечного в лице нас – его выпускников.

Я шёл к Главному зданию университета и думал, что самому университету всё равно, куда денутся потом его выпускники. Ведь главное – сам процесс.

Ну, тогда-то, много лет назад, у меня были совсем другие мысли. Другие ассоциации. Тогда я, несмотря ни на что, был лучше. Я был в большей степени принцем Кижем, чем сейчас.

Но всё же и в то время, едва переступив порог МГУ, я понял – никому до меня нет дела, и мне нет дела ни до кого. Главное – получить те знания, которые мне впоследствии пригодятся (а это, должен признать, достаточно небольшой процент) и не вылететь, потому что, вылетев, я неизбежно попадал в армию, а туда я не хотел. Если бы я попал в армию, может быть, я бы чувствовал себя лучше. Но что точно – я бы никогда более не вспомнил моего подлинного имени – Киж – и моего истинного происхождения.

Окружающее безразличие меня угнетало вначале, и я боролся с собой, как мог – сначала ударился в работу, то есть в поглощение знаний во всех видах, и записался во все возможные клубы и организации, чтобы не задумываться сильно о собственной ненужности, а потом, когда мне всё это надоело, просто стал циником. И пьяницей в придачу. Видели бы вы принца Кижа в конце второго курса!

Это неизменная груда бутылок в мешке, стоящем возле двери комнаты, это постоянное сосание сигареты и стряхивание пепла на пол, это бесплодные разговоры на тему "Где бы взять денег побольше?" с такими же заблудшими овцами, как я.

Больше всего раздражали экзамены. Никто не хотел понимать, что все это для меня уже ничего не значит, что экзамены я как-нибудь сдам, но только для того, чтобы обеспечить себе ещё полгода дикого, безумного существования на грани. Не имело значения, на грани чего – исключения, смерти, греха или, напротив, полного освобождения. Я сдавал экзамен и забывал о нем до следующего. Я всех ненавидел, потому что не мог понять, чего все от меня добиваются. Иногда мне казалось, что, взявшись за ум, то есть начав старательно учиться, я обрету нечто новое. Это было иллюзией, потому что я не чувствовал интереса к математике. Знания были абстрактным богатством, которым можно было обладать или не обладать. Я решил, что обойдусь теми крохами, которые мне перепадут. До сих пор не знаю, было ли это решение правильным. Но выйдя из университета, я стал человеком, который уже ни капли не был похож на Кижа. Тем более что Кижа я уже не помнил. Именно университет дополнил картину до гармоничной. В этом была своя гармония – в том, например, что я сидел без дела в конторе у Чикина. В том, что я вернулся в свой родной город именно для того, чтобы ничего не делать под руководством Толика Чикина! В том, что я всю жизнь прожил для того, чтобы кончить её в трухлявом доме на окраине деревни. Чтобы умереть по дороге из Тамбова.

И если бы не Анита со своими считалками… А в конце концов, что случилось? Ну, вспомнил я о том, кто я такой – к чему это привело? Пока ни к чему.

Нет, Киж, сдаваться ещё рано. Тридцать три года – это ещё не старость. Тёмный лес – это ещё не конец пути.

…Я вошёл в аудиторию, забитую студентами. Подкрался по лестнице к одному из них и спросил:

– Что здесь происходит?

– Экзамен сдаём, – ответил он.

– По какому предмету?

– Комплексный анализ.

(Что-то знакомое, но забытое, то есть засунутое в безнадёжно далёкий закоулок мозга, чтобы ненароком не споткнуться о него на бегу)

Я прошёл повыше и сел на свободное место – как можно дальше от преподавателя, оккупировавшего кафедру.

Я выждал немного, а потом поднял руку, что означало мою готовность к сдаче экзамена.

Экзаменатор – мужчина лысоватый, кряжистый, лет на пятнадцать старше меня – махнул мне рукой, приглашая к себе.

– Как фамилия? – спросил он.

Я подошёл, взглянул в лежащую сверху зачётку и ответил:

– Дубров.

– Где ваша зачётка? Ага, вот. Заберите её себе. А билет у вас… семнадцатый?

– Ага.

Он пододвинул к себе листок со списком вопросов.

– Та-ак. Теорема единственности. Ну-ну. Рассказывайте.

– Можно, да?

– Можно.

Я извлёк один чистый лист из пачки на столе.

– Вот, – сказал я, рисуя на нем замысловатую фигуру.

– Это что? – спросил экзаменатор. – Область аналитичности?

– Да, – ответил я. – Область. Вернее сказать, губерния. А вот это – линия фронта.

– Это вы к чему? – экзаменатор уставился на меня, не одобряя моей трактовки теоремы единственности.

– А вы погодьте, погодьте, – притормозил его я. – Не перебивайте, когда старшие говорят. Вот, – я нарисовал в одном углу губернии пятиконечную звёздочку, – тута были мы, а тута, – в другом углу я нарисовал череп и два скрещённых карандаша, – они, паскуды вонючие.

– Послушайте… – он снова попытался меня остановить.

– Замолчи! – приказал я. – Ты шо, за них, что ли? За этих гадов?

Он вздохнул:

– Бог с вами, рассказывайте. Посмотрим, как это отразится на вашей оценке.

Я не обращал на него внимания.

– Да… А тут – наши танки и конница. И когда имам призвал нас к атаке, закричав: "Рубай их в песи!", мы их ка-ак бабахнули лазерным бластером…

– А они? – поинтересовался экзаменатор.

– А чего они? Их бронепоезд сразу в пике ушёл и – бултых! – в Аральское море. Пытались они из гарпунной пушки отстреливаться, но куда там – против нашей-то фаланги…

Он снял очки и наконец вымолвил первую свою осмысленную фразу:

– Мне кажется, что вы не студент.

– Я студент, – ответил я. – Только бывший.

– И чего же вы хотите? Пришли покривляться?

– Я поговорить хочу.

– Вы же видите, что я занят. Вся эта аудитория ждёт, когда я приму у неё экзамен.

– Я займу только пару минут. Знаете, как вы догадались, что я не студент?

– Я сообразил, что в вашем возрасте…

– Ну нет. Чего в жизни не бывает. Вы просто поняли, что я вас не боюсь. Они – студенты – вас боятся, потому что в некоторой степени от вас зависят, а я нет. Я не в вашей власти.

– У меня нет времени…

– У вас ещё лет двадцать, если не будете злоупотреблять сигаретами. Так вот, послушайте: я пришёл потому, что хочу хоть немного помочь тем, кто сидит в этой аудитории. Вы не представляете, что делаете с их психикой. Их мышление меняется каждую секунду, и с каждой секундой они становятся хуже, слабее и бесчеловечнее.

– О чём вы?

– Они не должны чувствовать неудобства, а человек неизбежно чувствует его, если общается с кем-то не на равных. Вы не должны властвовать над ними, иначе они потеряют маленькую, но важную частицу себя…

– Ну вот что, – процедил он, внезапно перебив меня. – Вы неправы. Как я заставлю всю эту массу народа выучить то, что им полагается знать? Если они будут присутствовать на занятиях и делать то, что им положено, они сдадут экзамен без труда. Думаете, кто-то будет что-то учить, если этих экзаменов не станет?

– Думаю, да, – ответил я. – Потому что человек, которому нужны

эти знания – а таких в аудитории немного – поймёт, что они ему нужны.

– Странная у вас теория…

– Разрешите, я приму у кого-нибудь экзамен?

– А вы ещё не забыли комплексный анализ?

– Это совершенно неважно.

Я раскрыл зачётку, которую держал в руках, и громко произнёс в сторону аудитории:

– Я бы хотел увидеть господина Дуброва.

Один из студентов встал: