– А дальше?

Лариса переключила передачу. «Гетц» тронулся и поехал в сторону города.

– Оделась. Сориентировалась немного. Поняла, что я на этом шоссе. Вспомнила тебя. Вдруг поняла, что очень хочу тебя найти, и отправилась к музею. Там никого не увидела. Оставила цветок в вазе. Вышла и помчалась снова к шоссе.

– А машин сколько было у Музея? – спросила внезапно Женя. Что-то не складывалось в её голове.

– Ни одной. Поэтому я и решила, что вы уехали. Что случилось с остальными?

– Точно не знаю. Все исчезли в зеркалах… Кстати, – вспомнила Женя, – мне дали зеркало. Кажется, это твоё, – она достала из сумочки зеркальце и протянула Ларисе.

Та, на мгновение оторвавшись от дороги, бросила взгляд на него.

– Нет, не моё, – сказала она. – На моём был красный камень, а здесь синий.

– Ясно… – тихо сказала Женя.

– Жень, ты прости, если что не так, – заговорила Лариса. – Ты не думай, у меня никогда ничего такого не было с женщинами. Просто я так сильно ощутила вдруг, что мы с тобой должны быть вместе…

Женя молчала, кивая, и смотрела на зеркальце в руках. И представляла себе постепенно остывающие угли на пожарище Музея Зеркал. Они все были усеяны осколками. А каждый осколок зеркала – это тоже зеркало, не так ли? И вот один из осколков лопается на мелкие кусочки, остывая…

Внезапно изображение за лобовым стеклом сменилось, и вместо шоссе впереди оказался резкий обрыв к реке, а вокруг – синяя даль, заполненная кричащими птицами.

– Чёрт! – вырвалось у Ларисы, и машина полетела вниз. Тяжело ударившись капотом о корягу, «Гетц» перевернулся, и Женя почувствовала, как вылетает в распахнувшуюся от удара дверь. Затем последовал ещё один удар – теперь уже виском о булыжник, и последнее, что Женя увидела мутнеющим взглядом – зеркальце в оправе с синим камнем, разлетающееся в сверкающие осколки.

Где-то полыхнул взрыв, и на этом всё кончилось.

* * *

– Рассказали бы анекдот, что ли, – проворчала Лариса, оторвавшись от окна.

– Что-то ни один анекдот не могу вспомнить, – отозвался Женя с переднего правого сиденья. – Разве что старые и пошлые.

– Эх… – вздохнула Лариса. – Злые вы…

– Сама больно добрая, – буркнул Дмитрий, метнув на Ларису мрачный взгляд в зеркало. – Подняла ни свет ни заря, заставила ехать непонятно куда и зачем.

– Ну, интересно же, – возразила Лариса. Она взяла газету с полочки за головой и зачитала: – Галерея Конвергентного Искусства. Это звучит!

– А что там ещё пишут? – поинтересовался Женя, зевнув.

– Машина сорвалась с обрыва. Два трупа, оба не опознаны. Тут и фотки есть. Ну, эта вся обожжена, а вторая… О! – вдруг воскликнула Лариса. – Женька, да это же вылитый ты!

– Дай глянуть, – попросил Женя. Через мгновение, хмыкнув, вернул газету. – Да ну, ни капельки не похоже.

– Вошки, – заметил Дмитрий, увидев указатель за окном. – После неё поворачивать?

– Да, – ответила Лариса, бросая газету назад, на полочку. Она достала из сумки зеркальце в серебряной оправе с длинной ручкой. На верхней части оправы сверкал красный камень.

– Представляете, – заговорила она, разглядывая в зеркале свои губы и глаза, – это зеркало ещё моей прабабки. Все берегли его, берегли. А я вот подумала – чего все с ним носятся, буду пользоваться. Сегодня чуть не разбила, кстати. Ну, разобью – и что?

Женя, обернувшись, посмотрел на зеркало.

– Оно же серебряное, – сказал он. – Что ему будет? Разобьёшь – новое стекло вставишь.

– И я так думаю, – согласилась Лариса.

Машина подъезжала к одиноко стоящему деревянному дому с огромной надписью из крашеных металлических труб: «Галерея Конвергентного Искусства».

На коньке крыши стояла уродливая статуя зелёного монстра с выпученными глазами.

Февраль-март 2006

Всегда помни, что я взял

от алкоголя больше,

чем он забрал у меня.

Уинстон Черчилль

1

Семейная жизнь моя не ладилась. Прошёл уже почти год, как мы с Аней поженились, но только сейчас я впервые почувствовал в нашем браке то ли неискренность, то ли трещинку. Нет, мы, конечно, ссорились неоднократно, но я всегда считал мелкие перебранки неотъемлемой частью брака, необходимой хотя бы для того, чтобы узнать супруга получше, со всех сторон, да ещё для того, чтобы выплеснуть на него накопившееся недовольство и оставить в себе только хорошее к нему отношение. Я вполне был доволен своим выбором – Аня могла составить счастье любому мужчине. Она была довольно умна, красива лицом и фигурой, могла проявить и нежность, и строгость, умела экономить деньги, готовить и шить, делая всё это не в ущерб общественно полезным занятиям, в частности, работе.

Ей вроде бы тоже не на что было пожаловаться. Я почти не пил, носил домой не маленькую зарплату, оставляя себе только на карманные расходы, уважал её и оказывал те маленькие, необходимые знаки внимания, которые нужны любой нормальной женщине для поддержания боевого духа и хорошего настроения. Иногда мы ходили в кино или театр, делали друг другу скромные подарки и говорили ласковые слова. В интимном плане всё было умеренно, но, на мой взгляд, вполне достойно.

Собственно, я и сейчас ещё не мог сформулировать точно, что меня перестало устраивать. Это чувство, зудящее, тонкое, как пчелиное жало, воткнувшееся в мозг, мешало мне сосредоточиться на чем-либо другом и сделало меня раздражительным. Как раз в это время наступил наш очередной отпуск, и я считал его очень своевременным, поскольку, кроме всего прочего, жутко уставал на работе. С Аней было договорено, что мы проведём его дома, никуда не поедем и будем предаваться вялой праздности, чтобы сэкономить деньги и собственные силы. Сначала она порывалась меня соблазнить какой-нибудь заграницей, но после покупки телевизора денег осталось немного, и вопрос отпал сам собой.

Короче говоря, я проснулся в своей постели рано утром, в конце июля, и обнаружил, что Ани со мной рядом нет. Встал, натянул штаны, отправился в ванную, где и застал Аню, в чрезвычайно дурном расположении духа.

– Что, встал? – язвительным тоном спросила она.

– Ну?

– Не нукай, я не лошадь. Ты обещал в ванной зеркало повесить.

– Обещал.

– Вешай, – она вытерла лицо полотенцем и вышла в коридор, задев меня локтем.

Я постоял немного в нерешительности. Представил себе, как достаю инструменты, подбираю свёрла, сверлю девять дырок под зеркало и всякие полочки, слушая пронзительное визжание дрели, как обстругиваю палочки для деревянных пробок, режу, забиваю их в дырки, высверливаю в них тоненькие отверстия для шурупов, вкручиваю девять шурупов, надеваю на шурупы полочки, а они вдруг не подходят, потому что я ошибся, замеряя между ними расстояние…

Я отправился вслед за Аней в комнату. Она сидела на диване, глядя на меня исподлобья. Я сел рядом. Положил руку ей на джинсы возле колена.

– Аня, – сказал я ласково, – давай завтра.

– Завтра будет то же самое.

– Завтра я буду морально готов. Мы же договаривались с тобой, что я ничего не буду делать в отпуске. Я не ожидал сегодня.

– А глаз у тебя нет? Сам не видишь, чего в доме не хватает? Мы уже три месяца тут живём! Тебе самому удобно таскать своё зеркало в ванную, чтобы побриться? Там его даже поставить некуда!

– Аня, ты права. Я обещаю, что завтра всё сделаю.

– Ты очень много всего обещаешь, – при этом она резко встала и отправилась на кухню.

Я вздохнул. Непонятно, что она хотела этим сказать. Никогда я ничего ей не обещал. Ни разу. Но, в общем-то, она права. Я обленился. А значит, надо повесить это проклятое зеркало сегодня.

Я встал, подошёл к двери кладовки, открыл её и еле успел отскочить. На пол с грохотом посыпались железки, банки, старые ботинки…